Дина ехала автобусом, дорога занимала четыре часа. Прежде, когда у нее были силы думать о чем-то кроме личной драмы, она удивлялась – почему в дороге так устаешь? Ты же сидишь на месте ничего не делаешь. А выматываешься, словно это ты, а не шофер держала руль в руках, ты, а не автобус преодолевала километр за километром, поворот за поворотом. И от этого ощущения, будто ты сама осиливаешь этот путь, никак не удавалось избавиться.
Дорога была однообразной. Одни поля сменялись другими, а вдоль трассы с двух сторон росли американские клены - настоящее проклятое дерево, которое кто-то когда-то завез сюда, и оно заполонило все вокруг, не выведешь, не избавишься. Пожалуй, Маленькому Принцу легче было справиться с баобабами на родной планете, чем здесь – с этими самими кленами.
Дина попробовала посмотреть новости в интернете, но когда она читала в дороге ее начинало мутить. Прикрыла глаза, попыталась задремать, и тут же оставила эту попытку. Такими тяжелыми и страшными в последнее время были ее сны. Разве что напьешься таблеток и провалишься как в черный омут.
Наконец, когда все тело уже затекло, она добралась до места. Большая деревня или маленький городок – пойди разбери.
Дину никто не встречал. И когда автобус, выписав круг, остановился, чтобы высадить пассажиров и взять новых, она снова ощутила эту острую тоску. Если бы она возвращалась домой, Миша нашел бы возможность встретить ее, подхватил бы сумку. И они бы шли, и всю дорогу она бы расспрашивала о дочке – все ли в порядке, и как они обходились без нее
Но тут другие люди встречали своих близких. А Дине надо было добираться до гостиницы, где она забронировала номер.
Странно было, что тут есть отельчик. С самого начала он и вправду был гостиницей, когда в городке работал дубильный комбинат, сюда приезжали специалисты, и командировочные в том числе. От этой поры осталось двухэтажное желтое здание в стиле сталинского ампира, и две скульптуры возле него. Выкрашенный серебристой краской то ли рабочий, то ли инженер – в руках у мужчины были какие-то бумаги, свернутые в трубку. И монументальная женщина - кудри до плеч и букет цветов в руках.
Потом комбинат закрылся, а гостиница на какое-то время была преобразована в дом престарелых. Платный, разумеется.- и реклама висела на каждом углу: если только у вас есть пожилые родственники – постарайтесь непременно отдать их сюда.
Но за содержание стариков просили дорого, и затея быстро провалилась. Тогда тут снова открыли отель, Но популярностью он пользовался только в теплый сезон – находилось достаточно туристов, которые хотели искупаться в речке и полазить по окрестным горам.
Номера были однотипные, без стандартов и люксов. Дине выдали ключ от номера, расположенного на втором этаже. И пока она поднималась по лестнице, подумала, что наверное, сейчас она тут – единственный постоялец. Такая царила тишина.
Комната показалась ей пустой и обшарпанной. Две кровати, две тумбочки, один стул, раковина и зеркало – больше тут ничего не было. Окна выходили на тихий зеленый бульвар, и по словам администратора – буквально два шага было отсюда до пляжа. Но сегодня Дина не чувствовала себя в силах их сделать.
Нужно было что-то поесть, но ведь это опять же – тащиться в город, искать магазины или кафе. Дина всегда возила с собой в командировки пол-литровую баночку и маленький кипятильник. Вот и сейчас, она налила в банку воды, и когда та закипела, бросила в нее бульонный кубик. А потом сидела, прихлебывала соленый «химозный» бульон, и ей этого было довольно.
Время было – ранний вечер. Ни к селу, ни к городу. Лечь спать еще рано, а по делам идти – уже поздно. Дина решила переделать все дела за завтрашний день, и тогда вечером она сможет уехать. Пусть автобус уже не ходит. Она возьмет такси до железнодорожного вокзала. Дорого, но ей хотелось именно домой. В свою нору, как больному зверю.
Вещи остались в той сумке, которую она бросила на перроне. Дина легла, натянула на себя одеяло. Тут все чужое – чужое постельное белье, чужие запахи.
Прежде она считала самым тяжелым периодом в своей жизни, когда ее мама решила устроить собственную личную жизнь. Она честно дождалась, когда Дина окончит школу и поступит в институт. А сама бросила все, и уехала на Север. Не каждая женщина решится на такой шаг, когда ей за сорок. Отца своего Дина и вовсе не знала. Мама рассказала про него только то, что он был женат, и она не надеялась, что ради нее он бросит семью.
- Так что ты – настоящее дитя любви, - говорила мама, - И обязана быть красивой и счастливой.
Никогда отец не помог хотя бы рублем, ни разу не написал, не позвонил. Порой Дина думала, что мама ей врала, и все получилось случайно .в какой-нибудь подвыпившей компании.
Как бы там ни было, но мама ее вырастила и выучила. А потом завербовалась работать вахтовым методом. Тут она была поваров в ресторане, готовила тонкие блюда. А там ей предстояло стать поварихой на каком-то «кусту». Каша, тушенка и прочие консервы. Даже мамины подруги возмущались – как она оставила дочь и уехала в какую-то тьму-таракань.
- Вернется, - говорили они Дине, - Вот увидишь, она вернется.
Но мама не вернулась. На Севере ей понравилось все. И деньги, каких тут не заработаешь. И холодная красота природы, когда и небо, и земля, и вода отливают металлом. И то, что можно взять собственную жизнь, как глину и слепить из нее то, что хочется.
Мама очень быстро вышла замуж. Она звала Дину на свадьбу, но та не приехала. Она чувствовала людей, и понимала – мама пригласила ее не как-то особенно, как единственную родную дочь, а наравне с прочими старыми знакомыми. Дина теперь для мамы – отрезанный ломоть, и мама для Дины – то же самое.
Мама прислала Дине подарок – оленью шапку. Жесткий мех. Дина гладила его и ей было жаль оленя, которого уби-ли. Кто-то, испытав в жизни много боли, ожесточается, становится бесчувственным. А у кого-то душа, напротив. Истончается. Дина в ту торы не могла смотреть даже на разда-вленного червяка. Все было больно, резало по сердцу.
Они больше не виделись. Несколько раз в год мать присылала короткие письма, помещавшиеся на одной тетрадной странице. Продали какие-то северные акции, купили квартиру. Собираются в отпуск к морю…Там была своя жизнь, и в последнее время Дине не хотелось даже открывать конверты. Ни разу она не почувствовала между строк, что мама тревожится о ней, скучает, хочет увидеть. Самые родные люди – они стали чужими.
Квартиру мама оставила Дине. И, пока девушка училась в институте, подружки ей завидовали. Живи как хочешь, делай, что хочешь – никто тебе не указ. Но когда Дина темными зимними вечерами возвращалась из библиотеке – ей приходилось много работать в читальном зале – то, прильнув к обледеневшему окну, жадно вглядывалась в окна многоэтажек. Почти везде горел свет. Там, за этими шторами – зелеными, голубыми, желтыми, красными – люди жарили картошку, ссорились и мирились, рассказывали о том, что произошло за день и любили друг друга.
Окна же ее квартиры неизменно были темными. Дина входила и вдыхала застоявшийся воздух. В ту пору она чувствовала себя бесконечно одинокой, никому была не нужна, кроме самой себя.
А потом был май, и первый сильный дождь. Пахло сиренью, и ливень хлестал с такой силой, что казалось, смешались земля и небо.
У нее был огромный зонт. Дина уже не помнила, как и почему купила его - большущий мужской зонт в темно-серую клетку. Его нельзя было складывать и положить в сумочку, но с ним можно было ходить, как с тросточкой. Зонт закрывал под неба. И вдруг под него нырнул высокий красивый парень.
Дине бы сказать: «Молодой человек, тут вам не сказочный грибок, все не поместятся». Но как выгнать человека под дождь? А парень перехватил ручку, и поднял зон повыше – стал держать над ней и над собой.
Потом они ехали в одном троллейбусе, и воды вокруг было столько, что за троллейбусом тянулись буруны. Будто он был пароходом. И вдруг внезапно дождь кончился. Но Миша все равно отправился ее провожать. Позже он признался, что просто хотел узнать, где она живет.
Так у нее появилось сразу все. Миша дал ей не только себя, но и свою семью, которая приняла Дину как родную.
Это было смешно, но Дина боялась выходить из роддома. Медсестры так ловко обращались с младенцами. А она не умела еще даже перепеленать Леночку. Боялась взять ее на руки – ведь малышка еще не в состоянии была держать голову, та беспомощно откидывалась назад.
Но не собственная мама, а свекровь, Анна Сергеевна, пришла ей тогда на помощь – и на первые несколько недель просто переселилась к молодым. Дина сама еще была как ребенок. Вымотавшись до чертиков за день, ночью она не сразу находила в себе силы разлепить веки, встать, убаюкать плачущую дочку. И сколько раз это делала за нее Анна Сергеевна.
Может другая невестка не оценила. Но Дина, оставшись сиротой при живой матери, была благодарна до слез.
-Ты знаешь, - сказала она Мише, - Когда твои родители будут старыми, я хочу за ними ухаживать. Долго- долго… Больше ведь ничем я не смогу их по-настоящему отблагодарить.
…Ночь в чужом месте прошла так же, как и дома. Дина проснулась в самый глухой час и пошла пить свои таблетки.
Утром она в той же баночке, что накануне суп, заварила чай покрепче, подумала о том, что снова не может заставить себя ничего проглотить. И поехала на пляж. Там, на спасательной станции работали парни, которые видели все своими глазами.
…Тут была неожиданно красивая набережная, совсем не для маленького городка – с резной решеткой, и традиционным «деревом счастья»: на стилизованное металлическое деревце молодожены вешали ленточки и замочки – в знак вечной любви. Дина отвела глаза.
Пляж маленький, заботились о нем не слишком-то, сквозь песок пробивалась трава. Слева высилась скала с тем самым белым козлом. Отсюда казалось, что добраться до него невозможно вообще. Справа, на естественно пригорке стояла скамейка и на ней сидели два спасателя. Оба в одинаковых синих футболках, в кепках с длинными козырьками. С одним биноклем на двоих, который они передавали друг другу, следя на немногочиленными купающимися.
«Двое с одного ларца, одинаковы с лица» - подумала Дина.
Она пошла к ним, представилась. Вблизи они тоже выглядели похожими. И тридцати, наверное, еще нет. Крепкие, загорелые, примерно одного роста, светловолосые.
Годы в журналистике научили Дину чувствовать людей. Еще до того, как ребята стали отвечать на ее вопросы, она поняла, что вряд ли они расскажут ей что-то интересное.
- Ну что ж, он поступил так, как должен был, - один из парней явно не знал, что еще сказать о покойном товарище, - У нас такое правило, себя не жалеть, в первую очередь думать о других.
-Лучше бы эти дураки разбились, а он жил, - вдруг возразил его напарник, - Единственный сын, мама его так любила, сестра… А эти мальчишки… Ну кто их туда гнал? Сами полезли.. И семьи там многодетные… Если б с этими что случилось – все равно бы кто-то остался.
-Это он потому говорит, - заспешил первый, - Что родителям тех мальчишек намекнули – хорошо бы прийти на похороны, и цветы принести. Парень же пог-иб, спасая ваших детей. Так что вы думаете…Никто с той стороны не придет. Сказали, что и денег у них на венки нету, и пусть их в покое оставят.
- А сегодня снова молодежь к козлу лазила, - второй спасатель сплюнул в сторону, - Вот честное слово, я снимать таких иди-отов не полезу. Отвернусь в сторону и сделаю вид, что ничего не видел. Они ж сами, по своей воле… Другое дело- на воде. Тут у нас из-за ГЭС течения, можно не рассчитать. Вчера малышку лет двух чуть не унесло. А ее маман на берегу пиво пила и в телефоне шарилась…Еле успел схватить ребенка…
- Вы его хорошо знали? –спросила Дина, имея в виду погибшего МЧС-ника.
- При жизни мало, - она поймала взгляд второго спасателя и удивилась. Лицо молодое, а глаза такие усталые, такие старые, - Пересекались, конечно, но не так, чтобы… Зато теперь он каждую ночь мне снится.
Дина кивнула. Это было ей знакомо.
Она вызвала такси – и поехала на другой конец городка, туда, где жили мать и сестра погибшего.
Это был маленький розовый домик, стоявший в окружении особняков из красного кирпича. Семья старожилов, а рядом те, кто купил здесь землю и построился. У них – бассейны и джакузи, а тут – колонка перед ветхим забором. Чай, соседи ждут не дождутся, когда последние могикане продадут им свой дом, а вернее, землю, на которой он стоит.
Во дворе сидела худенькая девушка, в джинсах и линялой майке. Она курила.
«Сестра погибшего, Вика» - догадалась Дина.
Что тут можно сказать: «Здрасьте, я журналист, расскажите, что вы сейчас чувствуете?» Читатели так охотно слетаются на чужую боль, как мухи на мед.
Дина толкнула незапертую калитку и вошла.
- Можно с вами посидеть? – спросила она, и опустилась на старую скамейку раньше, чем Вика кивнула. Что ж – это тоже традиция, в дни похорон двери не закрываются.
Дина вспомнила эти дни – самые страшные в ее жизни – и расплакалась. Теперь они плакали вдвоем, и Вика протянула Дине открытую упаковку бумажных салфеток.
- Вы с его работы? – спросила Вика.
Дина покачала головой.
- А мама не верит, - сказала Вика, - Ей все время делают сонные уколы. Она проснется, выйдет из своей комнаты и говорит мне: «Это же неправда, да?» А я что могу сказать, я ж не священник, чтобы обещать Царство Божье.
«Священник, - подумала Дина, - Да, мне нужно сходить в церковь.. Кто еще сможет мне объяснить вчерашнее наваждение».
