Глава 94
Следующее утро встречает меня шикарным букетом алых роз, который стоит в «дежурной» вазе (есть у нас в отделении такая) в ординаторской. К ней прикреплена записка: «Хорошего дня, Элли! Б.» Мои коллеги ходят вокруг да около, на меня посматривают и загадочно улыбаются. Молча беру цветы и уношу в свой кабинет, чтобы пресечь дальнейшее распространение сплетен. Только понимаю: бесполезно. Все уже начали с момента, как розы здесь оказались, обсуждать мою личную жизнь.
У коллег мало информации. Могу представить, что они себе напридумывали. Заодно злюсь на Бориса. Неужели нельзя было свой широкий шест сделать менее заметным? Хотя он, скорее всего, на эффект и рассчитывал. При следующей встрече, – если она состоится, конечно, – выскажу ему свой решительный протест. То есть он хотел мне приятное сделать, понимаю, но… Сижу в кабинете, ощущая розовый аромат, вдыхаю его и улыбаюсь. Как же всё-таки приятно, когда есть мужчина, довольно симпатичный и умный притом, который к тебе явно неровно дышит!
Моё романтическое настроение прерывает посетитель. Кто-то весьма наглый открывает ко мне дверь без стука, но едва успеваю раскрыть рот, чтобы жёстко высказаться по этому поводу, как на пороге возникает… главврач собственной персоной. Заходит, как к себе домой, хозяйски осматривается, видит букет на моём столе и замирает. Его лицо, прежде и так довольно строгое, мрачнеет. По глазам Никиты вижу: он хочет сказать что-то язвительное, но сдерживается.
– Доброе утро, – говорит, подходя ближе и останавливаясь прямо передо мной. Между нами только стол, и Гранин смотрит с высоты своего роста вниз, из-за чего кажусь себе слишком маленькой. Неприятное ощущение, но вставать не буду. Это бы означало своеобразный реверанс в сторону начальника. Обойдётся. Будь на его месте Марина Арнольдовна или доктор Швыдкой, поднялась бы не задумываясь. Но этот державный господин не заслужил такого почёта и уважения.
– Здравствуйте, – говорю сухо. – Что привело вас сюда?
– Жалоба, – таким же тоном отвечает Гранин. Берёт стул, подтягивает к себе и садится. – На тебя подали жалобу за неправильное лечение. Родители Игнатия Зотова, 10 лет. Помнишь такого? Иван Валерьевич Вежновец, заведующий кардиологией, делал ему вживление сердечного импланта.
– Конечно помню, – отвечаю. Сложно забыть, когда столько сил прикладываешь для спасения маленького пациента, и даже идёшь на грубое нарушение должностных инструкций, а также прямой шантаж. Но иначе бы Вежновец не согласился посреди ночи делать операцию.
– Мальчик неделю назад умер.
– Ах… – вырывается у меня.
– Он не дождался, пока найдётся подходящее сердце для имплантации.
– Это случилось в нашей клинике?
– Нет, в другой. Родители после того случая посчитали, что в России мальчика не спасут и отвезли в Германию, но и там не смогли ничего сделать, – рассказывает Гранин.
– То есть немецкие доктора не сумели спасти ребёнка, а виновата в его заболевании я? – удивлённо смотрю на собеседника.
МОЙ РОМАН "ПОДЖИГАТЕЛЬ" – рекомендую к прочтению! Бесплатно!
– Да. Они решили, что тебе надо было не имплантом заниматься, а использовать другие методы лечения, поскольку избранный тобой привёл в результате к потере времени и, как следствие, к летальному исходу.
– У ребёнка была вторичная дилатационная кардиомиопатия, обусловленная наследственным изменением структур сердечной мышцы и сопутствующим эндокринным заболеванием. Стандартная терапия, включающая ограниченное потребление соли, назначение диуретиков, дигиталиса и вазодилататоров, может вызвать симптоматическое улучшение, во всяком случае в начальных стадиях болезни. Но у Игнатия всё было гораздо серьёзнее. Антиаритмические препараты могут назначаться для лечения больных с клинически выраженными…
– Элли, остановись, – прерывает меня Гранин. – Ты не лекцию читаешь для студентов-медиков. Побереги силы для врачебной комиссии. Заседание состоится послезавтра, в два часа. Помимо руководства нашей клиники, будут присутствовать представители комитета здравоохранения.
– Что, Зотовы и туда пожаловались?
– Да, – кивает главврач.
– Мне что, пора нанимать себе адвоката?
– Пока не стоит, думаю. У нас есть юридический отдел. Они обратятся к тебе, чтобы выработать общую точку зрения клиники по данному вопросу. Как ты понимаешь, нам твой проигрыш не нужен. Он автоматически превратится в расследование, судебную тяжбу и так далее. Это поставит под угрозу твою карьеру, нанесёт репутационный ущерб клинике и так далее.
– Скажи, Никита, ты на чьей стороне? Только честно, – спрашиваю я, глядя прямо ему в глаза.
– На твоей, конечно, – отвечает он. – Ты же мать моей дочери.
Стискиваю челюсти. Опять «моей». «Она не твоя!» – вертится на языке, но ссориться сейчас с Граниным будет себе дороже. Отложим наш спор из-за Олюшки до лучших времён.
– Собери полный комплект документов по этому мальчику, Игнатию, – говорит Никита, вставая. – Я предупредил архив, они тебе всё предоставят. Подготовься как следует.
– А что насчёт Вежновца? – спрашиваю Гранина.
– Иван Валерьевич очень дорожит своим местом, – усмехается главврач в ответ. – Поэтому сказал, что будет делать всё, что я ему скажу. Так что подвоха с его стороны можешь не ожидать.
Никита подходит к двери, потом оборачивается и с ухмылкой говорит:
– Только в следующий раз, прежде чем будешь кого-то шантажировать, лучше посоветуйся со мной. А то ведь, знаешь… Вежновец принёс мне на тебя донос.
– Что?! Вот ведь… – на языке крутится нехорошее слово.
Гранин смеётся.
– Он решил тебе отомстить задним числом, когда узнал о жалобе родителей Игнатия. Но я ему популярно объяснил: если он не заберёт свою кляузу, я поручу провести официальное расследование. Тогда не только клиника, но и в комитете узнают, как один хирург свою собаку оперировал на нашем оборудовании. Всё, мне пора.
Главврач уходит, я потираю виски. Голова разболелась от такой новости. Но больше всего мне жаль мальчика. Он так надеялся и верил, что мы ему поможем! Да, не спасли его немецкие врачи, и возможно часть вины лежит на них. Но и своей ответственности за это не снимаю. Может, Зотовы правы, и надо было выбрать другую тактику лечения? Придётся над этим поразмыслить.
– Эллина Родионовна, скорее! – меня вызывают, и я мчусь ко входу.
Фельдшер из бригады «Скорой» на бегу поясняет:
– Мужчина, 37 лет, затруднённое дыхание. Его сосед говорит, что полгода назад ему диагностировали рак пищевода.
– Я только присматривал за ним, пока его жена ходила в магазин. Он трудно дышал, – поясняет сосед, быстро шагая рядом.
– Тахикардия! Давление 130 на 100, дыхание выросло до 30, обильное выделение.
– Дайте кислород, – говорю я, – готовьтесь к интубации.
Лежащий на койке мужчина очень худой, бледный, из горла вырываются отрывистые звуки.
– Лида, два литра физраствора, мужчина совсем высох, – произношу, осматривая гортань больного. – У него забито горло. Придётся делать трахеотомию. Но я не хочу прибегать к экстренным мерам, если он против. Скажите, вы знаете, что хотел ваш лучший друг?
– Да мы просто соседи, – растерянно говорит стоящий рядом мужчина.
– Ладно. Возьмите кровь на газы. Готовьте всё для трахеотомии, – поручаю медсёстрам. 600 клиндамицина внутривенно. Как его зовут? – это вопрос к соседу.
– Борис.
Инстинктивно дёргаюсь, но тут же беру себя в руки.
– Борис, вы меня слышите? Я знаю, что вам трудно дышать. Вы хотите, чтобы вам помогли?
– Антибиотики пошли, – сообщают мне.
Одна из медсестёр протягивает дощечку и карандаш.
– Борис, вам сделать трахеотомию? – спрашиваю больного. Он вроде как в сознании, должен решить сам. – Если не напишете «да», я ввожу трубку.
Ничего не выходит. Пациент начинает хрипеть, роняет карандаш.
– Хорошо, приступаем! – объявляю коллегам.
Через полчаса состояние мужчины стабилизировалось. К нему пришла его жена. Я наложила ему трахеостому, поскольку вариантов у больного остаётся не так много. Если честно, то у него вообще… но думать так совсем не хочется. И тем более разговаривать с супругой Бориса. Но это необходимо.
Иду к молодой женщине.
– Ваш муж останется здесь, – сообщаю ей и прошу Лиду принести карточку Бориса. – Ваш муж прошёл курс лазерной хирургии, ему расширили пищевод.
– Как будто это помогло, – расстроенно замечает жена больного.
– Через это отверстие можно ввести трубку для кормления.
– Рак проест всё насквозь.
– Есть ещё вариант кишечной стомы.
– Эта дрянь уже на аорте. Он ведь не жилец, – замечает женщина.
– Если вы так думаете, то можете попросить мужа написать расписку: «Прошу не возвращать меня к жизни в случае…» Это не даст нам…
– Да, пожалуйста, – говорит жена больного, роется в сумочке и протягивает мне документ.
– Но вы должны понимать, что, согласно Федеральному закону № 323 «Об основах охраны здоровья граждан в РФ», медицинское вмешательство без согласия гражданина допускается, если необходимо по экстренным показаниям для устранения угрозы жизни человека, – объясняю я. – Иными словами, если мы реанимируем вашего мужа без его согласия, то у нас за такое наказание не предусмотрено.
– Проще говоря, его расписка – филькина грамота? – интересуется женщина.
Вздыхаю, давая понять, что да.
– Мне очень жаль, – говорю ей. – Мы только пытались его спросить, но…
– Я только вышла за продуктами, – всхлипывает жена больного. – Хотя он всё равно теперь только нюхает. Сварю ему суп, протяну тарелку, а он нюхает.
Мы ещё разговариваем несколько минут, и женщина просит выписать ей транквилизатор. Говорит, что принимает один препарат, но он почти закончился. Мне придётся вызвать для консультации психиатра, поскольку сама не имею права на такой шаг.
После того, как состояние Бориса стабилизировалось, мы переводим его в онкологическое отделение. Это всё, что можем сделать. Я возвращаюсь в кабинет, чтобы заняться подготовкой к «разбору полётов», который мне предстоит. Но меня прерывает стук в дверь. Заходит Валерьян Эдуардович Заславский. Здоровается, пытаясь приветливо улыбнуться, однако вид у него какой-то… странный. К тому же он одет в костюм, а не в привычную для врача одежду.
– Валерьян Эдуардович, вы сильно вспотели, – говорю ему тревожно. – И очень бледны. Что-то случилось?
Он кивает, держась за левую сторону груди.
– Да… Я шёл с работы, у меня ужин с друзьями... Но...
– Что такое?
– Боль в груди.
– Отдаёт?
– В челюсть. Началось двадцать минут назад.
– Господи! Ну-ка, ложитесь, – укладываю Заславского на диванчик, стоящий у дальней стены. На нём я иногда сплю, когда во время ночного дежурства выдаётся свободная минутка. – Ложитесь скорее!
Как только Валерьян Эдуардович оказывается в горизонтальном положении, хватаю телефон и срочно требую к себе Данилу с кардиомонитором.