Фильм очень правдивый. Как сейчас сказали бы, аутентичный. Он передавал атмосферу тяжелого, но в чем-то ещё сладостного и уютного похмелья, витавшего тогда в воздухе.
Помню, кстати, у Ульянова были сразу три звездных роли в его +-60. Ким Есенин в «Теме» (1979, фильм вышел в 1987), Абрикосов в «Частной жизни» Райзмана (1983) и главная роль в «Без свидетелей» Михалкова (1984). Персонажи разные, вахтанговец Ульянов дело своё актерское знал. Но в разрезе судьбы каждый из героев был более чем благополучен и совершенно несчастен. Это сейчас все знают про кризисы идентичности, и Ульяновские герои проходили через тот самый последний кризис идентичности, к которому человек подходит либо с ощущением удовлетворения от прожитой жизни, либо наоборот, причем это не коррелирует с жизненными результатами. Неудачник по общим меркам может быть в старости весьма всем доволен, а его противоположность - нет. И сделать с этим ничего уже нельзя. Количество попыток что-либо изменить исчерпано.
Вот вам герои Ульянова.«Популярный драматург», директор завода, процветающий ученый - зять академика. И всех гложет уныние. Тоскливо-пьяненькое-загульно-аварийное, как у Есенина, растерянно-себя-непонимающее у Абрикосова, агрессивное и мстительное у зятя академика без имени.
Эх, умели в СССР фильмы снимать.
Дальше я отстегиваю от своего рассказа «Частную жизнь» и «Без свидетелей», до панфиловской «Темы» им все равно далеко.
Я помню этот фильм прежде всего как очень смешной. Только большой мастер умеет так смешивать жанры. Потрясающая роль Натальи Селезневой, аспирантки Светланы, любовницы своего творческого руководителя Кима Есенина. Они заваливаются втроем, спетой компашкой - Есенин, Светка и друг и прихлебатель Есенина Игорь (Евгений Весник) в деревянный дом в Суздале, к знакомой Игоря, старушке божий одуванчик, почитательнице таланта Есенина, учительнице литературы. То есть все так выглядит спонтанно, как в молодости, но на самом деле домик и старушка это подгон Игоря, рояль в кустах, не просто так.
За столом уморительная сцена. Учительница восхищается талантом Есенина, перечисляет и характеризует штампами из учебника его произведения, Светка с чувством поддакивает, обе как бы совершенно искренни и почти слились в экстазе, хоть у каждой здесь свой интерес. Игорь за всеми приглядывает, а Есенин мрачнеет и напивается. Все надоело и всё бесит. Он всем должен. Искусству - создать шедевр, союзу писателей - сдать его уложившись в сроки закупочной комиссии, Светке должен всё, Игорю что-то, не просто так же он за Есениным везде таскается, даже этой учительнице литературы в Суздале он должен, чтоб ей до самой смерти было что вспомнить. И страшная скука, и ложь, но при этом - накрытый стол под лампой с абажуром, резные ставни, зимушка-зима, водочка, трещит огонь в печке, на дворе стоит его Волга, Светка выделывается, да и вообще - все хорошо. Все хорошо, а удавиться хочется.
В принципе, 100% чеховская трудно формулируемая драма. Вот чего ему не хватает?
Про тоску, стыдную любовь, про фальшь и жажду жизни, которая мучает, пока бьется сердце.
Пост-советские исследователи конечно поспешили определить «Тему» как аллегорию морального краха, предшествовавшего тотальному краху СССР, а Кима Есенина как воплощение лицемерного приспособленца без чести и совести, как и вся его советская власть, тотально.
Их учителя, рассуждая о французском клавесинизме с подобной бескомпромиссной проницательностью выделяли в творчестве Франсуа Куперена «трудовые процессы», в миниатюрах «Вязальщицы» или «Жнецы». Не понимая или боясь сказать, что так тоже может быть - трудовые процессы отдельно, а статуэтки в Версале - отдельно. И связи между ними в общем-то нет.
Как нет связи экзистенциальной тоски вневременного чеховского героя -драматурга, ищущего сюжет для небольшого рассказа, что в 1887, что в 1987, с общественно-политическими процессами своего времени. Просто это такой Fin de siècle, конец времени, сладкий упадок, последний всплеск, каждый раз в новых декорациях.
