Обозреватель «СЭ» Юрий Голышак вспоминает Виктора Понедельника.
«Гава! Тебя!»
10 июля 1960 года Виктор Понедельник забил, пожалуй, главный гол в истории советского футбола. Сделавший наших первыми чемпионами Европы.
Югославы держались до 113-й минуты. Впрочем, мнения расходятся, кто в том матче «держался»...
Я смотрю на состав той сборной — батюшки, да в живых никого. Ни одного человека. Все это кажется мне странным — я ж общался и с тем, и с этим. Даже старенький Гавриил Качалин что-то мне рассказывал — а я, юный корреспондент, после сунул дедушке старое его интервью в еженедельнике «Футбол». Страничка рассыпалась в руках, но я все ж попросил:
— Распишитесь вот здесь, Гавриил Дмитриевич.
Тот прищурился и — хоп! — проткнул ручкой газетный лист. Посмотрел на меня растерянно.
— Ничего-ничего, — подбодрил я. — Вы книжечку подложите.
Гавриил Дмитриевич послушно подложил какой-то ежегодник федерации футбола — и вывел мне три строки. Чему-то своему хмыкнув. Ну и корреспонденты пошли — автограф просят! Прежде такого не было. Когда творили Ваньят и Кружков-старший.
Точно так же хмыкнул за соседнем столом Юрий Кузнецов, другая легенда. Даже покачал головой.
Через недельку я перезванивал, торжествуя:
— Здравствуйте! Можно Гавриила Дмитриевича?
— Гава! Тебя! — отозвалась жена.
Вот это «Гава» у меня в ушах до сих пор.
— Вышла заметка-то наша, Гавриил Дмитриевич! — выпалил я без предисловий. — В «Московском комсомольце»...
Надо ж предупредить. Старик тревожится. Каждый день к киоску ходит, думает — когда ж напечатают-то? Тиснут, так сказать?
— Заметка? — переспросил растерянно Качалин. — Какая еще заметка?
«Там, ниже, особняк Берии...»
Эх, старики! Я до сих пор помню, как встретились у памятника Маяковскому с Валентином Липатовым, знаменитым советским судьей. Из великих он один оставался в живых.
Переулками собрались к нашей старой редакции — но прежде подвел меня Липатов к угловому дому на Тверской. Дотронулся рукой до выпирающего камня. Даже не дотронулся — погладил. Задумался.
Я стоял рядом и глядел с легким недоумением: что его пробрало-то? Может, дурно человеку?
— Вот здесь, — прояснился вдруг липатовский взгляд. — Вели немцев по улице Горького.
Он провел рукой по сторонам — и вместо потока машин я увидел вдруг ту шеренгу.
— Отсюда они поворачивали на Садовую. А на этот самый камень меня, мальчишку, взрослые подняли и поставили. Чтоб все разглядел.
Липатов распрямился вдруг — и махнул рукой куда-то в сторону, на Садовое.
— Во-о-н там, ниже, особняк Берии...
Про особняк Берии я знал.
— Злое место.
— Да ничего злого, — пожал плечами мой герой. — Мы, мальчишки, мимо пробегали, а он зарядкой занимался. В белой майке и зимой и летом. «Здравствуйте, — кричали, — Лаврентий Палыч!» Всегда отвечал... А в это здание, рядышком с домами Гриши Федотова и Якушина, сначала две бомбы упали — полфасада снесли, а потом и самолет немецкий сюда же угодил. Вот и верь потом, будто в одну воронку дважды ничего не попадает.
— Попадает? — переспросил я.
— Попадает! — уверенно подтвердил Липатов.
Буду в тех местах — подойду к этому дому, к тому самому камню. Тоже поглажу. В память о том прекрасном старике, который не только прожил трудную жизнь — еще и спас несколько человек. Двоих — точно. Это ведь он судил последний матч «Пахтакора». Могильному дал карточку, освободившую от следующей встречи. В самолет он не сел — а после чудесного спасения уверовал. А тренера Базилевича после ужина судья Липатов отговорил лететь с командой. Тот сомневался: встречать жену с ребенком из Сочи или лететь с командой? «Конечно, жена важнее! — ответил Липатов. — К команде прилетишь уже в Днепропетровск, что такого-то...» — «Да? Ну убедил!» Вместе отправились в Москву — и Базилевич остался жив. Дотянул до глубокой старости. Даже успев в преклонные годы жениться еще раз — на молоденькой девушке.
Впрочем, это другая история...
Влюбленная Плисецкая
Я смотрю на состав первого финала чемпионата Европы и удивляюсь: почему никого нет? Дольше всех держались Крутиков и Понедельник, с которыми мы мило общались. Нет и их.
А потом начинаю высчитывать годы, загибая пальцы, — и все становится понятно. Голу Понедельника — почти вечность!
С Виктором Владимировичем мы как-то встретились здесь же, у памятника Маяковскому.
— А что это у вас в папочке? — игриво спросил я.
— А вот! — с торжеством выхватил прямо на ходу какие-то бумаги Понедельник. — Вот фотография, она мне нравится. Можете поставить...
Фотография действительно была роскошная: мой герой сидит на стуле, тот спинкой вперед. Выглядит шерифом из Канзаса. Не хватает шляпы.
— А вот это мне особенно дорого...
Понедельник достал бережно, двумя пальцами, газетную вырезку. Это Майя Плисецкая рассказывает в интервью, что не было мужчины прекраснее Виктора Понедельника. Все были влюблены — ну и она тоже.
Я остолбенел — Плисецкая! Такое говорит!
Моя реакция Понедельнику понравилась — и дальше шли уже друзьями.
«Меня на руки поднимают, выносят на площадь...»
Помню, краем глаза я следил за прохожими — узнают, с кем я? Не узнают? В человека Плисецкая была влюблена!
Нет, не узнавали. Мне было обидно. Ну как же?
— Вы и Шолохова, наверное, знали... — спрашивал так, для поддержания беседы.
Шолохов меня увлекал безмерно — что произведениями, что всей своей странной, отчаянной жизнью. Соблазнить озорную, темноглазую Евгению, жену наркома Ежова, — это надо иметь смелость! Как и выпивать ежедневно две бутылки коньяка. В онкоцентре отказаться от обезболивающих: «Голова должна быть ясная». Только Шолохов мог прищучить стиляг не бранью, а брезгливой фразой: «Не за узкие штаны нас девки любили!»
— О, Шолохов! — остановился Понедельник. — Давай сядем.
Мы сели на какую-то оградку. Заметку про Плисецкую великий форвард 60-х положил рядом. Прижал камешком:
— Напомни, чтоб не забыть...
Я кивнул — и, помню, подумал: так мы до редакции вообще не дойдем.
Рассказал тогда Виктор Владимирович историю, внезапно ставшую актуальной для сегодняшнего дня. Но не у всякого спортсмена отыскивается свой Шолохов.
— Шолохов! — хохотнул Понедельник. — Он же меня спас!
— Это как же?
— Отец хорошо знал Шолохова, очерк о нем писал в «Литературной газете». Часто в Вешенскую ездил. Почему я об этом вспомнил — именно Шолохов помог, когда меня из ростовского СКА насильно в ЦСКА переводили. Брежнев болел за ЦСКА, очень недоволен был, что команда плохо в футболе выступает. Выдал секретарю ЦК комсомола Павлову: «Не можете укрепить команду? Соберите талантливых ребят!» Моментально призвали Саркиса Овивяна из Еревана, меня, еще несколько молодых... Со мной вообще просто — я лейтенантом был. Приезжает офицер из Москвы, патруль: «Быстро собирайся!» Тогда не церемонились. Машина — военный аэродром — транспортный самолет.
Вручили ключи от квартиры на «Соколе». Генеральский дом. Там и Андрей Старостин жил, и Федотов, и Бубукин, и Бобров... Но квартиру я так и не открыл, испугался. Жил у отцовского друга, писателя Котенко. Он заведовал литературой и искусством в «Комсомолке». Спал у него на раскладушке. Как-то вызвали в ЦК комсомола. Вижу Павлова в окружении генералов. Жестко: «Виктор, надо помочь, Брежнев дал указание, армия и ЦСКА у нас на особом счету... Посмотрите — мы же в Большой театр собираем лучших, правильно?» Тогда Бескова уговаривали ЦСКА тренировать. Отвечаю Павлову: «Надо посоветоваться с родителями...» — «Хорошо. Идите».
— Перепугались?
— Нет.
— Я бы уделался от ужаса, — честно проинформировал я Понедельника.
— А у меня связь с отцом была постоянная. Знал, что в Ростове уже выходят на Шолохова. И еще одного писателя, Соколова. Автор некогда знаменитого трехтомника «Искры», председатель донского сообщества писателей. Он родом из Иваново, земляк Фурцевой. А в Ростове демонстрации начались — как нашего лучшего игрока в Москву забирают?! На Привокзальной площади люди собирались, у парка Горького, завода «Ростсельмаш», шли по центральной улице к вокзалу... Можете представить? В Ростове что угодно могли сделать с родителями и сестрой. Тем более все это происходило через два года после казачьего бунта в Новочеркасске. Через КГБ все докладывалось в Москву.
— Это многое меняло.
— Вдруг отец звонит: «Витя, поприличнее оденься, галстук не забудь, в 10 утра будешь на приеме в ЦК у Фурцевой Екатерины Алексеевны. Шолохов ей звонил...» Прихожу. Помощник встречает, проводит — она сидит, кутается в оренбургский платок. Меня поразило — вылитая Вера Марецкая, актриса! «Витя, не могу поздороваться, загрипповала. Я курирую спорт, но в футболе ничего не понимаю. Вы мне сейчас и расскажите...»
После нее из больших чиновников мне только один говорил «ничего не понимаю в футболе». Петр Лучинский, президент Молдавии. Он был в отделе пропаганды, а я уже работал в «Советском спорте». Все остальные «разбирались». А Фурцева — женщина удивительная. Мы потом еще два раза с ней встречались — в первый раз благодаря знакомству с Галиной Леонидовной Брежневой, на одном юбилее, а второй раз на олимпийском приеме в Кремле. А тогда говорю ей: вот, мол, запрещают играть за свою команду. Про то, что под конвоем привезли, говорить не стал.
«Ка-а-к?! У нас в государстве разве могут запретить? У Павлова были?» — «Был. Нельзя мне из Ростова уезжать — знаете, что там творится?» — «Знаю, мне доложили...» Берет трубку красного телефона, соединяют с Павловым: «Сереженька, здравствуй. У меня вся информация по Понедельнику есть, пусть он едет играет за свой Ростов...» Положила трубку.
Я набираюсь смелости: «Екатерина Алексеевна, сейчас-то мне что делать?» — «Погуляйте по Москве часика два, а потом заходите к Павлову. Вопрос будет решен». Зашел я к друзьям, Виттенбергу и Мержанову в «Советский спорт», рядом с ЦК. Звоню оттуда помощнику Павлова, слышу: «Мы всю Москву на ноги подняли, отцу звонили, быстро поднимайся в ЦК!» Павлов встает навстречу, обнимает, будто прошлого разговора не было: «Виктор, вы поступили правильно, принципиально... Да, надо таланты в Москву собирать, но ведь таланты нужны и провинции, так?»
— Вот смех-то.
— Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться! Спасибо, отвечаю. Сел на поезд — и в Ростов. Смотрю на перрон — глазам не верю: людьми забит! Меня на руки поднимают, выносят на площадь — а там еще тысячи людей. Скандируют: «Витя, молодец, ура...» Поставили на лобное место. «Ты будешь играть в Ростове?» — «Да, вопрос решен...» — «Ура!» До Пушкинской улицы меня провожали, до дома. На всю жизнь запомнил. Столько народа в Ростове я на демонстрациях не видел. Потом в матче «Ростсельмаш» — СКА сыграл по тайму за каждую команду, и там и там по два мяча забил...
«У нашего защитника девочка с балкона выпала»
Мы встречались еще много раз. Приезжали к нему на Плющиху — сильно постаревший Понедельник едва шел.
— Ноги, как же болят ноги... — это Виктор Владимирович говорил с юности. С годами боль стала невыносимой.
Встретили его во дворике, хотели с Сашей Кружковым поддержать под руки — но как-то оробели. Ему ж и будет неудобно. Легенда должна держать фасон.
Но соображал Понедельник отлично, голова светлейшая. Рассказывал тоже.
Сели в кафе. Привечать дома корреспондентов старики стесняются. Это я знаю.
Говорили обо всем на свете. Тоже был июль, ветерок ласковый.
Днем раньше кто-то из ветеранов нам попенял на недавнее интервью Анзора Кавазашвили. Тот рассказал, мол, в день матча на базе сам Кавазашвили, Воронин, Посуэло и еще кто-то пили шампанское. А вечером вышли на поле — и соперника порвали. «Да быть такого не может!» — горячился ветеран.
— Может? — переспросили мы Понедельника. Знакомого с ситуацией.
— В том «Торпедо» могло быть все... — улыбнулся Виктор Владимирович. Сняв вопросы.
— Как и в вашем Ростове? — ухватились мы.
— О! У нас-то просто чудеса творились! Столько лихачей в команде... Но мы знали, кого где искать. Тренер наш, великий Виктор Маслов, ночью звонит, в 3 часа: «Витя, ты что делаешь?» — «Как что? Сплю!» — «А спать не надо. Надо ехать выручать...» Оказывается, у нашего защитника Медведева девочка с балкона выпала. Парень сидит в КПЗ.
— С какого этажа?
— С четвертого. Все переломала — но жива осталась. Маслов и я отправлялись выручать. У меня был, честно скажу, один номер телефона — можно было любой вопрос решить. Как мне сказали, звонить можно днем и ночью. Я не злоупотреблял, но иногда приходилось набирать. Было несколько случаев...
Кто был стукачом?
Кому-то казалось — Понедельник обласканный властью. Главный редактор еженедельника «Футбол-Хоккей». Как говорится — «вхож». Причем все по делу — интеллект, начитанность у Понедельника на профессорском уровне.
Но мы-то знали — наш друг Понедельник много-много лет был невыездным.
— Хм, — усмехнулся нашей осведомленности он. — Все правильно, был. Все из-за поездки в Израиль в 1963-м. Нас там на руках носили. А потом до Москвы дошли газеты — мы с Маслаком на телевидении поем израильский гимн. И кто-то на меня настрочил «телегу» в ЦК.
— Стукачей было много?
— Я всю жизнь чувствовал присутствие такого человека неподалеку. Все время кто-то стоял за спиной. И в сборной такое было.
— Не вычислили кто?
— «Пробил» стукача Яшин по динамовской линии, через свои связи в КГБ. Мы были поражены. Фамилию этого игрока не назову, она слишком известная. Но когда я стал невыездным журналистом, Андрей Старостин свел с Александром Яковлевым, будущим «конструктором перестройки». Тот обещал разобраться, время спустя приходит на меня командировка. Сборная играет в Швейцарии. В Спорткомитете получаю суточные, билеты. И вдруг звонок: «Для вас поездка отменяется». К тому моменту я сам стал членом выездной комиссии, членом бюро Калининского райкома партии. В нем на учете состояли все члены Политбюро. А я — невыездной! Уму непостижимо!
— Кто помог?
— Позвонил отец: «Я обратил внимание — все выезжают, только ты в Москве. Почему?» — «Да кто-то на меня написал...» А его старый товарищ занимал высокую должность в ЦК. По тем временам — полубог, для таких в Кремле отдельная столовая была. Отец ему пожаловался — пригласил поговорить. В кабинете штук двадцать телефонов. Включает громкую связь — и просит кого-то поднять мое дело. Вскоре звонок, адъютант что-то ему докладывает — и я слышу: «Витенька, можешь ехать на все четыре стороны». А у меня утром самолет в Швейцарию улетел.
— Обидно.
— Но я сориентировался. Набираю Лобановскому в Киев — а у того не голова, компьютер. Мгновенно рассчитал: «Ты живешь рядом с Киевским вокзалом, поезд в 21.20. Беги на него, утром здесь тебя встретит администратор. Полетишь с нами, на самолете сборной». Так и вышло. У Лобановского все было отлажено, в киевском аэропорту к игрокам таможенники даже не подходили. Он вообще был оригинальная личность. Кто-нибудь лезет с расспросами — сразу отсылает к начальнику команды Коману: «Вот как раз по этой теме у нас Михал Михалыч специалист, все расскажет». Интервью давать не любил.
Мало кто знает, что Лобановский в Эмираты поехал работать из-за дочки. Она болела, надо было везти в Америку. Мы семьями дружили. Помню, пригласил с командой в круиз на теплоходе по Дунаю. У меня денег особо не было — так Валера все оплатил. Вечером игроки шли на ужин, а все руководство и тренерский штаб — в маленький ресторанчик на корме. Каждый должен был прийти с новым тостом. Лобан за этим внимательно следил. А подытоживал одним и тем же: «Давайте выпьем за успех нашего безнадежного дела».
— Все пили?
— Кроме Комана. Тот рюмочку опрокинет — и сидит, слушает молча. Никто к нему не приставал.
— А футболисты?
— Пиво им на столы носили, думаю, было что-нибудь и покрепче. Но Лобановскому на глаза не попадались.
Мы слушали внимательно. Страшась упустить хоть слово.
Вдруг меня осенило, будто молния сверкнула в мозгу, — я не произнес, а выкрикнул фамилию:
— Этот был стукачом?
Не знаю, откуда озарение. Уважаемый человек, футбольная звезда первого ряда. Начнешь анализировать — ни за что на этого не подумаешь.
Понедельник взглянул на меня внимательнее.
— Точно, он...
Не помню, попросил ли не писать, нет, — мы не стали. К чему?
«Иди сюда! Подумаешь, звезда...»
Мы проводили Понедельника до подъезда — руки на прощание пожал каждому крепко-крепко. Не по-стариковски.
— Ого! — обрадовался я. - Да вы в порядке!
— У меня же второй разряд по боксу, — открылся вдруг с новой стороны Понедельник. — Кулаком мог свалить любого. Но тренер вдолбил золотое правило: никаких драк на улице. Только в зале. Встречались годы спустя — он сразу: «Ну, как золотое правило?» — «Держусь!»
— Хоть раз были близки к тому, чтоб не сдержаться?
— Бродил по Ростову странный болельщик. Выходим с поля — он за руку хватает: «Иди сюда! Подумаешь, звезда...» Кто-то ему давал по шее, но не я. Однажды подстерег меня на улице. Раскричался: «Вы звезды, кругом охрана за вами, не подойти». Вот тогда у меня было желание ему двинуть. Но понимал — это тряпка, а не человек...
...Понедельника собирались с торжеством похоронить в Ростове. Уж там провожать вышел бы весь город. Как в Баку проводили когда-то Магомаева. Все-таки Понедельник — один из главных людей в истории этого города. Не просто знаменитый футболист.
Больших похорон не случилось — а могила великого Понедельника на Троекуровском. Недавно рядом положили Юру Шатунова.
Фотографии будто перешептываются — на одной юноша в футболке сборной СССР, на другой тоже...
