Глава 24.
Весна-лето 1923 г.
- Ты живёшь здесь? - Миланья коснулась рукой двери в дом.
- Мы живём здесь! - Василий никак не мог поверить, что Милаша наконец была рядом. - Ты ведь не уедешь никуда? Не бросишь меня?
Миланья с улыбкой покачала головой:
- Не уеду. Некуда мне ехать.
- Как ты узнала, где я?
- Люди добрые подсказали…
Они вошли в дом, и Василий придирчиво, будто в первый раз, осмотрел холостяцкое своё жильё:
- Небогато у нас.
- Богато. Не чужой угол. Своё. Печка с лежанкой… да с изразцами, гляди, - Миланья приложила ладони к облицованной стороне печи.
- Поместье недалеко есть. Мужики усадьбу в семнадцатом пожгли, а потом по кирпичику разобрали. Так они мне эту печку из тех кирпичей сложили. Всё устроили, покуда я в отъезде был.
- И кот — целое хозяйство.
- Постель, правда, из соломы, - улыбнулся Василий.
- Самая лучшая постель. Родная…
- Ты, наверное, голодная с дороги? У меня кулеш есть. Садись к столу! - Василий вытащил из печного зева небольшой чугунок. - А я ведь искал тебя. Ездил в Усть-Медведицкую. В двадцатом году в вашем курене окошки заколочены были, а дочери твои только руками развели, когда я их спросил. Этой зимой наведался — там уже люди чужие живут, и тех, кто слышал бы что-то о тебе, я не нашёл. Даже на хутор к Корнею заходил…
- Я знаю, - Миланья грустно улыбнулась, села к столу у окна. - Я ведь тогда, в двадцатом, едва красные к нам пришли, кинулась в Саратов. Да покуда добралась — тебя уже там не было. Отбыл, говорят, на Дон. Вернулась в Усть-Медведицкую — снова тебя не застала. Видно, не судьба была нам в то время сойтись.
- Вон оно как… - Василий положил руку на плечо Миланьи, нежно провёл пальцами по её шее, по уложенным на затылке волосам. - Я очень счастлив, что мы наконец сошлись. Не оставляй меня никогда, слышишь?
- А ты меня… - глаза Милаши засияли.
Вечером в окошко постучали. Василий открыл дверь — возле дома толпились бабы и старики из поместья.
- Василь Прохорыч… Говорят, гости у вас. Так мы харчей маненько принесли. Чем угощать, значицца, - выступил вперёд щупленький мужичок лет пятидесяти, которого все называли Сашкой. - Уж не побрезгвайте.
- Нет, друзья мои, не гости. Входите, знакомьтесь, - Василий отступил в сторону и жестом пригласил людей в дом. - Супруга моя нашла меня.
- Вот радость-то! Поздравляем! - загомонили все. - Счастье-то какое!
- Входите же! Милаша, знакомься — к нам гости пришли из деревни, - Василий подошёл к поднявшейся навстречу людям жене, приобнял её, как будто показывая всем, что отныне они будут единым целым.
- Вот и хозяйка в доме появилась! - радовался Сашка.
- Уж так мы рады… - смущённо топтались у дверей бабы. - Мы тут гостинцев… Вы не обижайте нас, возьмите.
Выкладывали на стол — кто пару яичек, кто горстку крупы в полотняном мешочке, кто шматочек сала. И было в этом бесхитростном жесте простых людей столько чистоты, столько искренности и желания сделать добро, что в голову Василия и мысли не пришло отказаться, как когда-то приказывал он Нюрке. Нет, это было совсем другое.
- Вот спасибо вам, дорогие мои! - Миланья прижала руки к груди, на глазах её выступили слёзы. - А вы садитесь, садитесь на лавку! Я вот сейчас чаю заварю, будем пить! Хороший чай припасла я. Настоящий. Как раз для этого случая берегла. А меня Миланьей зовут. Миланьей Антиповной.
- Да мы… одеты не по случаю… По-простому одеты, - засмущались бабы, а старики довольно заулыбались.
- А мы разве не по-простому?
- Непривышно тебе, Миланья Антиповна, будет у нас. Бедно.
- Да ведь я в бедности выросла! - засмеялась Милаша, ставя на керосинку большой чайник.
- А по виду будто казачка…
- Казачка и есть. А вы думаете, среди казаков бедноты мало?
- Да ну… - поразились гости. - Как так?
- А вот так. Казак — тот же мужик, только служить должен. Так же землю пашет, так же скот растит. Так же страдает от недорода и саранчи.
- Вон что… - удивленно ахали деревенские.
В разговоре никто не заметил, как выскользнул из дома Василий. А вернулся он со связкой жестяных кружек из буфета и мешочком колотого сахара. Тут уж и вовсе оживился народ. Кипел чайник, лился по кружкам ароматный напиток, блаженствовали сельчане.
- Ну, а детишки-то у вас есть? - допрашивали бабы Миланью.
- Есть. Две дочери на Дону живут. Внуки от них имеются. Сын в Красной Армии.
- Вот как… Василь Прохорыч и не сказывал никогда… Мы-то думали, что одинокий он. Что на всём белом свете никого у него…
- А я и был одиноким… - улыбнулся Василий.
- Как так?!
- А вот так… - и рассказал он людям печальную свою историю.
Вздыхали люди, бабы уголками платков слёзы утирали. Старики только руками всплёскивали:
- Мужика свово, значицца, белым выдала? Ах ты ж, стерво какое…
- Так и зарубил мальца?! Ах ты, Господи…
- Пропал, значицца, Матвей, и вестей от него нет… Эх ты, мать твою… Можа, найдётся…
Миланья деревенским по душе пришлась, и счастью учителя своего они были очень рады. Никто не осудил, что без венца сошлись немолодые уже люди — да и кому теперь венчать. Распишутся, если захотят, в сельсовете, и то хорошо. А в доме Василия стало явственно чувствоваться женское присутствие — по-другому теперь стояли вещи, по-другому смотрелись окна, украшенные лёгкими вязаными фестонами, по другому даже пахло.
- А знаешь, что я видела, когда работала на заводе в Самаре? - сказала как-то вечером Милаша, усаживаясь рядом с Василием на порожке.
Закатное солнце, красное, словно коралл на девичьих бусах, висело над самым горизонтом, и нижний край его уже таял в вечернем мареве. Оглушительно пел на реке лягушачий хор, несмело пробовал голос соловей, дымила самокрутка в руке Василия.
- Ты работала на заводе? Ты мне не рассказывала.
- Да и нечего особо рассказывать. Я ведь, когда узнала, что ты приезжал в Усть-Медведицкую и искал меня, так обрадовалась, что ты жив, что дала себе слово — хоть всю Россию обойду, а тебя найду. Вот и искала. Спрашивала о тебе в партячейках, не слышал ли кто. Потом дальше ехала. Только на дорогу зарабатывать нужно было. На еду, на одежду, на билет. Бралась за любое дело. Вот так и получилось на заводе поработать.
- Бедная ты моя… - Василий прижал к себе Миланью. - Сколько тебе вынести пришлось!
А она положила голову ему на плечо, улыбнулась:
- Не бедная вовсе. Богатая. Тебя нашла.
- Так что же ты на заводе видела?
- Пионеров. Заводские комсомольцы для детей рабочих организовали. Вот бы тебе здесь такое устроить!
- Пионеры? Отряд пионерский у нас есть. По весне, аккурат на день рождения Ильича, создали. Четыре человека в нём пока. Подрастут ребятишки — больше примем.
- А что они делают, наши пионеры? Что полезного, интересного?
- Рассказывают в своих деревнях, что в мире происходит, читают неграмотным газеты, разъясняют текущий момент. Учат желающих грамоте. Старикам помогают, кто одиноким остался.
- Молодцы какие! - одобрила Миланья. - На том заводе, где я работала, человек пятнадцать в отряде было. На шее у них косынки красные, галстуками называются. В трубу трубят, в барабаны бьют. По улице идут — красота! А ещё они в походы ходят, недалеко, правда, за город, к Волге. Костры жгут, кулеш варят. Учатся всяким премудростям, потом состязаются — кто быстрее огонь разведёт, к примеру.
- Галстуки и труба? Выходит, как при царе скауты были? А ведь это хорошая мысль, Милаша. Очень хорошая. Надо найти книжку какую-нибудь, почитать о скаутском движении.
- Зачем тебе скауты, Вася? Мы ведь казаки. Ты вспомни, как у казаков ребятишек к службе готовят, чему учат, вот и будет тебе подспорье.
- Это ты верно говоришь. Как костёр в дождь разжечь, как через реку переправиться, не замочив оружия, как к врагу подобраться незамеченным. Сколько всего полезного! Спасибо, что надоумила. Впереди целое лето, есть время для походов.
Миланья улыбнулась, потерлась щекой о плечо мужа:
- Меня-то с собою брать будете?
- Как же без тебя? Я без тебя теперь никуда! Вдруг исчезнешь, я не переживу!
Василий засмеялся, а потом, посерьёзнев, продолжил:
- А ещё, Милаша, думка у меня есть.
- Какая?
- Хор хочу детский организовать. Это же ведь такое дело замечательное! Представляешь, ребятишки грянут Интернационал! Или вот ещё хорошая песня недавно появилась.
Василий прокашлялся и запел вдруг чисто и звонко:
- Мы дети тех, кто выступал на белые отряды, кто паровоз свой оставлял, идя на баррикады. Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка. Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка!
- Какая песня красивая. Запоминающаяся. Научи-ка меня! - оживилась Миланья.
- И нас научите, Василь Прохорыч! Хорошая песня! - вынырнули из надвинувшегося вечернего сумрака два железнодорожника. - А мы вышли покурить, слышим — вы поёте.
Через полчаса они залихватски распевали «Паровоз» на четыре голоса — с казачьим присвистом и гиканьем, и на песню их подтягивались от станции рабочие:
- А что, Василь Прохорыч, а может, и мы споём?..
- Ну вот, видишь, Вася, хор у нас уже есть. Только не детский, а взрослый, - сказала Милаша, задувая лампу, когда они наконец добрались до постели. - А детский ещё лучше будет, это точно.
- А драматический кружок? Мы ведь в Филимонове с детьми такие спектакли ставили чудные!
- Спектакли?!
- Ага.
- А я в Усть-Медведицкой иногда ходила на спектакли. Помнишь, в городском саду летний театр был?
- Помню.
- Я очень хочу, чтобы у нас тоже были спектакли, как в том саду.
- Значит, решено. Открываем драмкружок.
Драмкружок и детский хор организовать было нетрудно. Ребятишки про театр слыхали, в артисты записывались охотно, особенно те, которые из поместья. Потому что когда-то их барыня любила устраивать в усадьбе домашние постановки, на которые съезжались друзья и родственники. Мужики, ладившие декорации, да и домашняя прислуга потом рассказывали деревенским чудеса. А теперь им самим предоставилась возможность в этом чуде участвовать.
Детский хор взяла на себя Миланья. Пела она сильно, звучно, а ухо имела чуткое. Оттого и понимала, кого из ребятишек в солисты выводить, а кого на подпевках оставить. И научить умела, как голосом своим владеть, где потише партию выводить, где погромче.
По вечерам собирались на спевки станционные рабочие, а тут уже Василий сам управлялся.
- А почему не приходит петь Костюков Павел? - спросила однажды Миланья.
- Костюков? Я не знаю такого, - удивился Василий. - Где ты услышала эту фамилию?
- Он сам мне так назвался.
- Сам? Где? Когда?
- В Самаре, на станции. Я ведь когда денег на заводе заработала, решила дальше ехать. Вот только куда, не знала. Пришла на станцию, села на скамеечке в тени. Да притомилась видно, сморило меня. Открываю глаза — рядом со мной парнишка молодой сидит. Казак, это я сразу поняла. Чубатенький такой, светловолосый. Сидит, хлебушек жуёт. Глянул на меня и говорит, куда, мол, тётенька, едешь? Ну, я-то и отвечаю ему — мужа своего ищу, Василием Прохоровичем зовут. Учитель он у меня, может встречал где? А он и говорит: у нас на станции работает один Василий Прохорович. Фамилия у него Карпухов, а сам из донских. Ну, я так и подскочила. Где, говорю? Он мне станцию-то назвал, да только тут паровоз проходящий гудок дал, я и не расслышала. Разобрала только, что возле Оренбурга. Я на радостях-то спрашиваю — не обманываешь ты меня? А он — вот те крест! И размашисто так себя осеняет крестным знаменьем. Я сам, говорит, живу там, зовут меня Павлом Костюковым. Родом из станицы Кардаиловской. Вот фамилию его запомнила, потому что есть у меня в родне Костюковы, и название станицы легко затвердила. А станцию, где тебя искать, не разобрала. Тут он заторопился, мне говорит, пора уже, встал и пошёл. Я было за ним, а его и след простыл. Ну да мне того хватило, что рядом с Оренбургом.
- Казак, говоришь? Светловолосый? - голос Василий стал вдруг странным, пугающим.
- Казак… - испуганно повторила Миланья. - А что такое?
- Кардаиловская, значит… Завтра едем туда. Искать Костюковых будем.
- Да зачем же? - начала было Миланья, но взглянула на мужа и осеклась.
А Василий молчал, ошеломлённый странным совпадением. Казак, живущий на станции? Но ведь кроме него самого да рабочих в саманном бараке здесь никто не живёт! Разве что… Разве что тот, светловолосый и чубатый, под приметной берёзой… Нет, это невозможно… Настолько невозможно, что не решился Василий Милаше рассказать об этом.
Следующим утром, едва рассвело, двуколка начальника станции, в которой сидели Василий и ничего не понимающая, тихая Миланья, двинулись в путь. Занятно было Милаше посмотреть на новые места, напоминавшие ей донские просторы, да только пугал её вид сосредоточенно смотревшего на дорогу Василия. Отдыхали в пути, распрягали коня, сидели в тени пойменных деревьев, и снова ехали — сначала до станицы Чернореченской, а потом вниз по Уралу до Нижнеозёрной, а там и через реку переправились в Кардаиловскую. Разыскали нужный двор — курень небогатый, крыша соломой крыта, плетень покосившийся.
- Костюковы здесь живут?
- Ну, здеся. А вам кого надоть? - вышла из дома женщина, а следом за нею показался и муж её.
- Здорово живёте, казаки. Дело есть важное.
- Проходите, коли важное… - женщина посторонилась, пропуская гостей.
Миланья, войдя в дом, перекрестилась на иконы, пробормотала слова молитвы, следом за ней осенил себя и Василий, чем немного расположил к себе Костюковых. Хозяйка пригласила гостей сесть, гадая, чего ждать от них — хорошего или дурного.
- Мы про Павла вашего разузнать хотели, - сказал наконец Василий.
- Про Павла? - насторожился хозяин. - Зачем вам он?
- Это ведь его портрет? - сказала вдруг Миланья, указывая на вставленную в рамку большую фотографию светловолосого парня с сияющими глазами.
- Его… - мать поднесла к глазам уголок платка.
- Я его сразу признала!
Василий сжал Милашины пальцы, и та оборвала себя на полуслове.
- Так вы знали его? - удивлённо спросил Костюков.
- Приходилось… - уклончиво ответил Василий.
- Так ведь нет теперь сыночка нашего, - заплакала мать. - Ишшо в восемнадцатом его… бонбой у било. Возле станции одной под Оренбургом.
Костюков сморщился, пытаясь удержать слезу, потом сказал:
- Тогда много наших полегло. Да только всех честь по чести похоронили, а наш… Голову его… Искали мы потом, да не нашли… Вот и сидит теперь заноза в груди… Столь годов прошло, а покою нету.
- Я нашёл её. Весной, - Василий снова сжал руку онемевшей от изумления Миланье.
- Да ну?! - всплеснула руками мать.
И Василий поведал Костюковым, как нашёл он останки их сына, как упокоил их под приметной берёзой. Отец было сорвался коня седлать, чтобы ехать на станцию, да Костючиха сообразила, что на дворе вечер, а путь неблизкий, да и гостей дорогих, весть горькую и радостную принесших, обиходить надо.
Миланья, ошеломлённая и подавленная, про общение своё с двойником их сына рассказывать не стала, уж слишком неправдоподобными кощунственным это было. Перевела разговор на родственников своих с такой же фамилией, а тут и оказалось, что лет сто назад прадеды Костюковых на эти земли пришли с Дона, с хуторов Хопёрского округа. Возможное родство ещё ближе расположило хозяев к Карпуховым, и наутро провожала несчастная мать гостей своих как самых близких людей.
Тряслась двуколка по дороге, трусил следом конь казака Костюкова, а Василий думал про то, что не всё в жизни объяснить можно. Вот только поступать надо по совести, а там, глядишь, тебе всё добром вернётся.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 23) Подарите им сказку
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!