Глава 86
Прихожу домой, спешно переодеваюсь, по привычке тщательно мою руки, – не хочу занести к моей малышке какую-нибудь инфекцию, – и лишь потом спешу к доченьке. Роза Гавриловна тараторит мне о том, как прошёл их день. Событий, в общем, немного: ели, пили, немножко играли, меняли мокрые пелёнки, подмывались, и теперь осталось только принять ванну, ещё немного покормиться и на боковую. Животик побаливал, но Роза дала ей рекомендованное лекарство, и всё успокоилось.
– Да, вы знаете, ведь к нам мужчина приходил.
– Мужчина? Какой ещё? – нахмуриваю брови. Когда няня это говорит, я качаю Олюшку, с наслаждением ощущая тепло её маленького тела.
– Он сказал, что хочет видеть свою дочь.
– Что?!
Роза Гавриловна испуганно хлопает ресницами.
– И вы… – у меня дыхание перехватывает от волнения, – его… пустили?!
– Нет, конечно! За кого вы меня держите, Эллина Родионовна! – обиженно дует губы няня.
– Простите, это стресс. День был тяжёлый. Столько больных… – придумываю себе оправдание. – Как он представился?
– Никак. Сказал, что отец Олюшки, хочет её видеть, и чтобы я его пустила.
– Как он выглядел?
– Высокий, представительный мужчина. Солидный такой. Важный. Мне кажется, я раньше его точно где-то видела.
– Случайно не в нашей клинике? Вы после выхода на пенсию приходили туда?
– Да, проведать подруг из отделения… Ах! – восклицает Роза Гавриловна, приложив руку к груди. – Точно! Ведь это же наш главный врач, Никита Михайлович Гранин! Господи, как же я его не узнала-то! – и сразу за этим её посещает новое открытие, куда более мощное, чем предыдущее. Няня раскрывает даже рот от удивления, её глаза становятся круглыми.
– Так он… отец Олюшки? – спрашивает она ошеломлённо.
– Да, – сухо отвечаю. – Так получилось. Но прошу вас об этом не распространяться, договорились?
Что я пытаюсь скрыть? Секрет Полишинеля? О том, что у нас с Граниным был роман, и Олюшка – плод нашей страсти, кажется, в клинике знают абсолютно все, от заведующих отделениями до уборщиц. Но я не хочу, чтобы об этом распространялся человек, вхожий в мой дом.
– Конечно, Эллина Родионовна, – согласно кивает няня.
– Вот и хорошо.
Мы прощаемся с ней вскоре, и я остаюсь с Олюшкой одна. Купаю малышку, потом кормлю и укладываю спать. Над её головой медленно вертится, проигрывая спокойную тихую мелодию, электронный мобиль, а ко мне со не идёт. В голове, как эти крошечные солнышки, пчёлки и капельки мёда, что сейчас вращаются над кроваткой, крутятся мысли. Зачем приходил Гранин? Почему ничего мне не сказал? Он же специально выбрал время, когда я на работе? А что, если бы Роза Гавриловна открыла ему дверь? От предположения, что могло случиться дальше, у меня мурашки по коже.
Гранин хотел украсть мою дочь?!
Я хватаю сотовый. Даже не смотрю на время, нахожу его фамилию в списке и нажимаю «Вызов». Отвечает Никита не сразу, голос сонный. Видимо, недавно лёг спать. «Ничего, потерпишь!» – думаю язвительно и сразу задаю больной вопрос:
– Ты зачем сегодня приходил?
Он несколько секунд соображает, пытаясь то ли проснуться, то ли придумать версию получше, и отвечает:
– Я хотел увидеть свою дочь.
– Специально выбрал время, когда меня нет дома?
– Да.
«Вот же!..» – и добавляю парочку непечатных слов в его адрес. Всё это мысленно, поскольку ругаться с главврачом… так себе затея.
– Послушай, Никита, – пытаюсь оставаться спокойной. – Я тебе уже говорила. Ты не имеешь никаких прав на мою дочь. Я не желаю, чтобы ты с ней виделся. Принимать участие в её воспитании тоже не дам. Олюшка – моя, это тебе понятно?
Гранин снова напряжённо молчит.
– Я так и думал, что ты не пустишь. Потому и пришёл, когда ты была на работе. Элли… давай не будем ругаться. И вообще… – длинная пауза. – Я люблю тебя и хочу, чтобы мы были вместе.
От такого признания у меня перехватило дыхание.
– Вот что, Никита Михайлович. Опоздали вы со своим признанием. Знаете поговорку? Когда дрова горят, тогда и кашу варят.
– Послушай, Элли, ну зачем ты так? Я же хочу по-хорошему. Да, сделал большую глупость, что не поверил тебе. Но теперь я знаю, что Олюшка – моя дочь, и мои чувства к тебе совершенно искренни.
– Никита Михайлович, если вы не прекратите попытки увидеть мою дочь, вынесу вопрос о вашем поведении на этическую комиссию.
– Очень смешно. Ты же знаешь, что я её председатель, – пытается пошутить Гранин.
– Значит, если эта мера не подействует, есть другие.
– Какие же? – его тон становится насмешливым.
– Я напишу два заявления: одно в полицию, другое в комитет по здравоохранению. А если надо будет, то и до министерства дойду.
– И что ты им скажешь? Забыла, с кем дружил мой отец?
Прикусываю до боли нижнюю губу. Молчу, стараясь не взбеситься. Во рту появляется металлический привкус. Прокусила слизистую до крови. Всё из-за этого!..
– Прости, Элли, – говорит Гранин после нескольких секунд молчания. – Случайно вырвалось. Конечно же, я не собираюсь так поступать.
– Я не отдам тебе дочь, – отвечаю устало.
– В таком случае жди ответные меры, – резко выпаливает Никита в трубку и отключается.
Я слышу короткие гудки, убираю смартфон. Вот и доигралась. Наша «холодая война» после этого, возможно, перерастёт в «горячую». С тяжёлым сердцем ложусь спать и долго не могу уснуть.
***
Как предвидела, так и получилось. На следующее утро, едва успела немного разобраться с документами, как Ольга Тихонька, смазливая секретарша Гранина, позвонила и сообщила шёпотом, что меня «вызывают на ковёр, пришли Горчакова и Заславский. Беру ручку с блокнотом и спешу туда, понимая, что сейчас Никита как следует отыграется на мне за вчерашний разговор.
***
Роман "ПОДЖИГАТЕЛЬ" – рекомендую к прочтению! Бесплатно!
На удивление, всё заканчивается довольно быстро. Я приношу коллегам из хирургического отделения свои искренние извинения, Гранин сурово смотрит, но ничего толком не говорит. Отделываюсь выговором без занесения в личное дело, и, как говорится, «Добби свободен». Даже удивительно. Ждала суровой расправы, а её не было. И главврач после всего даже не пытался меня вызвать на приватную беседу фразой типа «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».
С одной стороны, это вроде и хорошо. С другой – уж не задумал ли Гранин какую-нибудь гадость покруче?
Гадать некогда, возвращаюсь в родные пенаты. И сразу с корабля на бал. Меня зовут в смотровую.
– Гиляна Герасимовна, 55 лет, острая боль в животе, – сообщает медсестра.
– Мой живот сейчас как будто взорвётся! – страдальчески говорит пышная дама.
– Давление 100 на 70, пульс 90.
– Мне нужна операция, доктор! – почти кричит пациентка. Вид у неё такой, словно она вот-вот умрёт.
– Анализы как обычно, плюс амилаза и печёночные пробы. Вызвать хирурга, – говорю я, но в следующую секунду поднимаю удивлённо брови: медсестра расстегнула домашний халат, в котором поступила больная, а там… её живот украшают крупные, давние швы.
– Господи, она вся перепахана, – поражается одна из медсестёр.
– Ох… ах… ох… – стонет пациентка.
– Гиляна Герасимовна, вы не новичок в операционной? – спрашиваю её.
– Мне сделали пять операций и ни разу ничего не нашли! – возмущается она, искривив мученически лицо.
– Все пять по одной причине? – спрашиваю я, пальпируя её живот.
– Всё повторяется! Ох… ах…
– Гиляна Герасимовна, у вас бывает снижение чувствительности рук и ног?
– Да! – она даже приподнимается, будто ухватилась за спасительную соломинку. – Да, бывает! О, Господи, как же больно!
– Хирурга не надо, – говорю медсёстрам.
– Почему?! – поражается Гиляна Герасимовна, и тут же закрывает глаза, кладёт голову на бок и начинает отчаянно стонать.
– Что с ней? – спрашивает Данила, подоспевший на помощь.
– Это очень редкая болезнь, – отвечаю я. – Порфирия. Её часто принимают за хирургическую патологию. Но это заболевание обмена веществ.
– Бедняжке зря сделали пять операций? – спрашивает одна из медсестёр.
– Не исключено. Возможно, этот случай даже потребуется описать в научном журнале, – говорю я.
– О-о-о-о! – стонет несчастная.
– Общий анализ крови и электролиты, – даю поручение.
– Что такое? – открывает глаза пациентка.
– Не волнуйтесь, Гиляна Герасимовна, мы во всём разберёмся.
Я иду к себе в кабинет, достаю один из томов толстенного справочника «Внутренние болезни», приношу и, раскрыв ну нужной странице, говорю так, чтобы все в смотровой слышали:
– Вот она!
– О, какая боль! – невзирая на мои слова, стонет пациентка.
– «Необъяснимые боли в животе, отсутствие лихорадки», – читаю и спрашиваю. – Какая у неё температура?
– Нормальная, – слышу в ответ.
– Хорошо. Так, давайте возьмём мочу на анализ.
– Вы пошлёте это в журнал «Терапия»? – спрашивает одна из медсестёр.
– Да, в российское научное медицинское общество терапевтов, – отвечаю с умным видом. – Может, и даже федеральные СМИ заинтересуются. Кто знает, сколько ненужных операций делают в подобных случаях?
– «Трагическая тайна порфирии», – звучит предложение заголовка.
– Мне сделают операцию? – умоляющим тоном и с лицом, на котором крупными мазками изображено всё страдание человечества, спрашивает Гиляна Герасимовна.
– Ни в коем случае, – говорю я.
– Но я хочу операцию! – требует она криком.
– Гиляна Герасимовна, вы не понимаете.
– Эллина Родионовна, посмотрите… – предлагает медсестра.
– Секунду. Так вот, вам не нужна операция, у вас порфирия…
– У неё другое, – говорит мне Данила, взяв карточку, недавно принесённую из архива. Он успел ознакомиться, полистав пухлую папку. – Она психическая. Любит, когда её режут.
– Любит? – поражаюсь я.
– Убедила пять разных врачей оперировать её, – говорит Береговой с усмешкой. – Кайф ловит.
– Это ложь! Мне нужна операция! – вопит Гиляна Герасимовна, хватаясь за живот. – Боже, какая боль! Какая боль!
– Ага, «Аргентина-Ямайка пять-ноль», – допевает Данила, бросаю на него строгий взгляд.
– Звоните психиатрам, пусть спускаются, – распоряжаюсь я.
– Журнал «Терапия» отменяется, – вздыхает медсестра.
Ухожу под тягомотные вопли Гиляны Герасимовны, которая продолжает всех убеждать в необходимости её снова разрезать и вылечить.