Уже запыхавшись, Марийка остановилась у знакомого дома.
Оттуда тотчас выскочила молодая женщина и крикнула:
— Ну скорее же! Я на работу опаздываю!
Она взяла Марийку за руку и потащила в дом.
Внутри почти ничего не изменилось, но стало каким-то неаккуратным. На окнах висели замызганные шторы, стол был застелен какой-то белой тряпкой с жирными разводами.
"По дороге с ветром" 98 / 97 / 1
Женщина тараторила:
— Ну если эта сиделка ему не подойдёт, я уже не знаю, как быть. Сбегают все! Сразу вам говорю: на войне он не был! Будет давить на жалость и кричать, что немец отнял у него ногу.
Нет! Не верьте. Он немца даже на картинке не видел, не то что вживую.
Дальше: укол делаем один раз утром. Если я не в первую смену, то делаю сама. Если во вторую, то вы. Ампулы ему не показывайте. Он их растаптывает.
Если войдёте в комнату со шприцем, он становится шёлковым.
Только так и входите! Не иначе! Разводить лекарство перед ним — это значит потерять драгоценное вещество. Мне оно даётся с трудом, знаете ли.
Когда сделаете укол, тут же уходите. Не надевайте ему штаны, не жалейте. Он не ребёнок! Он, чёрт возьми, старик!
Марийка смотрела на говорливую хозяйку дома ошарашенно и даже не могла вставить ни слова.
Та продолжала:
— Если вы одинока, то берегитесь чар. Он может читать стихи и рассказывать о том, что одинок, а его сердце принадлежит только вам!
Поймите, это всё ложь! У него нет никаких денег, он не находил мешки с золотом. Он только воровал! Всё! Это и была его жизнь, пока не потерял ногу. Не будьте дypoй, в конце концов. Вы приходите сюда работать, а не искать спутника жизни.
Да, кстати, оплачиваю я через каждые два дня, когда прихожу со второй смены. Если мой муж попросит у вас денег, не давайте. Он может попросить в долг, мол, я отдам! Предупреждаю сразу: я не отдам! Не умоляйте! Да, мы семья, но он транжира. Он может потратить всё в один миг. А может и потерять.
Всё, я убегаю. До вечера! Если что, меня зовут Тоня.
Женщина выставила руку для приветствия и сказала уже важно, расправив при этом спину и чуть дёрнув подбородок вверх:
— Антонина Кондратовна я! Для своих Тоня. Прощайте!
Марийка даже не успела сказать, что её с кем-то спутали, не успела представиться.
Она долго стояла в напряжении.
Потом присела на стул. На сердце было очень тяжело.
Встала, дрожащими руками налила из чайника кипячёной воды. Сделала глоток. Вода была на вкус какой-то застоявшейся, словно чайником давно не пользовались.
Посмотрела на стол. Его украшали пустые бутылки и блюдца с налитым в них подсолнечным маслом. Рядом лежали кусочки чёрствого хлеба. Это потом она узнала, что макая этот хлеб в масло, жители дома так закусывали крепкие напитки.
К горлу подкатил ком.
Наконец-то Марийка решилась найти того, за кем ей было велено присматривать.
Соглашаться на такое она ни за что не стала бы! Её приняли за сиделку!
— Боже, — прошептала Марийка, — куда же я попала? Где мой сын?
Из комнаты доносился то храп, то свист, то мотив какой-то незнакомой песни.
Она вошла, потёрла глаза от густого дыма. На подоконнике чадила керосиновая лампа.
Разглядеть человека в таком дыму было очень сложно.
Марийка подошла к окну, распахнула его.
Человек, лежащий на кровати, пошевелился, вытаращил на Марийку глаза.
— Кого нам сегодня бог послал? — произнёс он. — Кто будет воспитывать старого больного участника войны, а? Я и сам кого хочешь воспитаю! Окно закрой, простудишь меня.
Марийка окно закрыла и посмотрела на мужчину.
Сквозь глубокие морщины, редкую потрёпанную рыжевато-коричневую бородку, серые от табака губы проявлялось очень знакомое лицо.
Это был Клим.
Марийка даже ахнула.
Мужчина явно её не узнал.
— Меня зовут Клим! Я воевал с самого сорок первого года, знаете ли. И до сорок пятого дошёл. Берлин брал уже без ноги! Но как брал! Как брал! Вы бы видели! Меня прямо там в Берлине наградили, знаете ли! Сам генералиссимус награждал! Вот так! Знайте, какая честь вам дана!
Марийка молчала. Она смотрела на Клима и не понимала, как могла так сильно его любить! Как могла вообще верить ему. Он был вором, вором и остался. А сейчас он очень правдоподобно и в сердцах рассказывал о своих подвигах.
И если бы Тоня не предупредила, Марийка, конечно, поверила бы и даже пожалела.
А теперь, зная, что это всё чушь, просто молчала. Она не знала, что ему говорить.
Гриша как-то сообщал о том, что Абель спутался с Климом, и они живут вместе.
Сейчас единственной целью было узнать, где Абель и уйти отсюда, конечно же не дожидаясь тараторку Тоню.
Но что-то держало Марийку. Жалость? Интерес? Безысходность?
Ведь идти было некуда.
Клим закашлялся, поднялся с кровати, взял костыль.
Подошёл к Марийке, прищурился и спросил:
— Мужик есть?
Она молчала.
— Тю, eдpичecкaя сила! Ты немая что ли? Во Тонька даёт! Подогнала мне немую бабёнку и ушлёпала на свой завод. Говорю я вам! Мучают они меня, да так, что я слезами обливаюсь!
А я мужик! Мне плакать не велено и нельзя! Я же воин! Я же солдат! Я же Берлин брал!
Клим взял Марийку за руку, прикоснулся к ней своими серыми шершавыми губами и прошептал:
— Я бы вас, конечно, сделал самой счастливой женщиной! Это ж какое счастье, что баба молчит! Я бы говорил, а она молчала. Это ж сколько щастя мне привалило на старости лет!
Марийка вырвала руку и сделала шаг назад.
Клим махнул рукой и вернулся в кровать.
— Посиди со мной, почитай. Жрать неохота. Тонька с работы сухари носит, тошно от них. Нормальной едой закусывать не даёт. Всё масло мне суёт, ну чтобы я… Это… По нужде чтобы не мучился. А то она мне потом помочь пытается, тьфу… Аж дурно становится.
Живу я тут как собака. А вот читать мне некому.
Тонькин муж меня приютил только потому что я его всю войну кормил.
Мы это… Мы с ним вместе по складам лазали. Ох, сколько было добра ненужного! А сколько того добра мы продали!
Тонька, жучка, все деньги забрала накопленные. Держит их в строгом бабьем месте. Подшивает ближе к сердцу. Потому как сердце её уже занято Абелем, и никто другой туда не полезет.
Марийка ахнула. Только хотела спросить, где Абель, как Клим захрапел.
Женщина подошла к нему и стала трясти за плечо.
Он не проснулся. Только бормотал что-то невнятное и причмокивал.
Марийка вышла из комнаты и решила дождаться возвращения Тони или сына.
Уже с темнотой вернулась Тоня. Она бросила на Марийку недовольный взгляд и спросила:
— Ну что, справились в первый день?
Марийка кивнула.
А потом произнесла:
— Вы меня перепутали, видимо, с кем-то. Я не сиделка. Я по делам пришла, а вы натараторили и ушли.
— О, воровка что ль! — воскликнула Тоня. — А я тоже дубовая голова! Хоть бы документы спросила.
— Я не воровка, — ответила Марийка. — Можете меня обыскать. Мне нужно с вами поговорить. Знаете ли вы Абеля?
— А чё его не знать? Знаю! Десять суток ему дали за кражу люстры из магазина. Десять, потому что он назад её вернул и на место повесил. А не сделал бы так, то дали бы больше. А чего это вы по его душу поёте? Им никто никогда не интересовался.
— Он мой сын!
У Тони глаза полезли на лоб.