Два сруба подряд это предел. Потом пару дней отдыхать надо. Смена занятия уже не поможет. Просто отдыхать, чтобы ничего не пилить, не рубить, ни строгать, не ходить и не копать. Нет, цель никуда не пропадает, но сил на нее надо набраться.
Признаки усталости простые. Крутит мышцы. Крутит мысли. А критичное настроение, это вообще сигнал остановиться, подумать. Всё равно о чем. Молодым на восстановление пары дней хватило бы. Да где ж их взять, эти пару дней. И жалко. И обложных дождей не было. Подсеивали мелкие. Быстрые и добрые. Бывало и несколько раз на дню. Которые труду не мешали. А перерыв под тентом на чай делали уютнее. И, по желанию, чаще.
Второй сруб собирали дольше. К середине процесса сложился ритм – в утренних сумерках Валера с Морозовым шли по рыбу, пока Сергей варил кашу. Сразу начинали работать, к обеду варили уху. К остаткам сухарей. Вечерняя уха была основательнее.
Может и однообразная еда виной усталости. Это в столицах свежий хариус деликатес. Наверное. Кто пробовал. На берегу харьюзового ручья посущественнее бы чего.
Можно было взять глухаря, которых оказалось неожиданно много. Будто это была единственная ягодная грива здесь. И глухари каждый день проверяли на спелость уже завязавшуюся ягоду. Шествуя от болота - в лес. Мимо костра и людей, перепрыгивая порубочные остатки. Но наши строители оружия не взяли.
Морозову усталость была нипочем. С возрастом отдыхов уже и не надо. Появляется привычка рассчитывать усилия.
Всякое утро он начинал с рассказов о том, какие зарόды на обильных лугах ему снились. В первый раз, может, поведал свой реальный сон. Последующие дописывал детали, руками показывал вензеля. Кроме того, он рассказывал и старые как мир анекдоты. Которые наивностью, детскостью, вызывали смех, иногда, до сбоя дыхания, и катания по полу.
Не стыдился, выходит, Морозов, и ранее, вдохновлять замученный народ.
Кроме опыта, молодежь вынесла несколько формул. Которые неизвестно куда пригодятся. Например, что на добрых местах живут добрые люди, на злых – темные. И что злые места портят добрых людей. Или о том, что города не смелость берет, а жадность, а строит города терпение. Которое дефицитнее жадности и смелости.
И главный секрет – о том, что доброе место благостно во всем. И в водах, и в деревах, и в камне.
- Не в погόдах – говорил Морозов, выглядывая из-под тента на очередной быстрый обильный дождь - для погод есть добрая избушка в добрых местах. И правильная одежда. И запас еды. Хотя... хватит и чая.
Добрые эти места молодежи придется оценивать самим. А пока наши первопроходцы собрались в обратный путь.
Не рекою, а напрямую, реками никто не ходит. Налегке, что приятнее, но уже не важно. Все-таки есть что-то фундаментальное в возвращении. Даже у тех, возвращения которых не ждут.
Валеры это не касалось. Его уже ждали – кобель и взятый им в апреле щенок. Щенок был под надзором кобеля, а оба они под надзором бабы Дуси. Все-таки нестационарные профессии не предполагают собак. А собаки делают человека. Такие особенности жизни на воле. Вне людей. Охотников это, конечно, не касается.
Кто какую выбрал модель жизни. Тому ту и нести. Кому вольную. Кому зоопарковую. И самому итоги ее подводить. В правильных итогах улыбающиеся собаки сбоку стоят. А в душе – рядом. Такое свойство собак.
Приезжал, как-то, уже в новые времена, батюшка, утверждал, что у него душа есть, а у собаки нет. Не знаю, у батюшки крест видел. Джип с иголочки видел. Души не видел. А у собак видел. И душу, и самопожертвование и любовь.
Но что это я с очевидностями.
….
Перед выходом наши первопроходцы позавтракали последней банкой тушенки с макаронами, чтобы лучше ходилось. Углеводы – первый друг ходока. Ну а малый запас еды на обратную дорогу был оставлен ими по пути.
Вообще, не в пути, а в освоении новых мест, заселении их, было что-то исконное. Генетически обусловленное.
Впрочем, от переселения народов в Сибирь прошло тогда немного времени. Свидетели, конечно, ушли уже, оставив промыслы, деревни и потомков. И города, которые, строили не реформаторы и царь, чем те гордились, а крестьяне. И свидетельства того оставлены. Те, что писаные, они даже не искажали реальность. Потому что на события очевидцы смотрели со стороны.
Смотрели поверх, пусть не изнутри, но это не обедняло историю. Свидетели копали вглубь, в свойства действительности.
А последующее пристрастие народа к выдуманным историям, с сюжетом и моралью, с художествами, она пошла от ясной жизни без событий - у одних. И от скуки других.
Что было известно о заселении наших мест.
Кочевники их заселяли редко. По причине слабых оленьих пастбищ. Периодически спускались они по рыбу, мясо. За деревянными предметами кочевого быта. Редко – зимовать. При дровах, вблизи пастбищ.
Первый вал вселенцев связывают с каторжанами, но это вряд ли так. Тайги наши стояли вне кандальных путей. Скорее Никон, своими затеями подвинул равнинных христиан и крестьян в поход. Летописцы мотивы этих первых поселенцев называли «ради воли и рыбы».
Второй вал связывают с царевыми ссылками. Декабристы, народовольцы, и иные просвещенные. На излете социализма в деревенских библиотеках еще имелись книги, изданные при жизни наших классиков. Их современников. Наряду с ПСС Сталина, тогда отчего-то бывшего в полу-запрете. Все это потом растащили начинающие капиталисты. А остатки они спалили вместе с библиотеками. Вроде как к будущему надо было идти без груза прошлого…
Потом, в спорном XVIII веке за старую веру перестали гонять. И верующий по-старому народ вздохнул свободно, перестал таиться по глухим углам. Вдобавок к нему поехал новый народ, по велению следующего маньяка - реформатора – Столыпина.
В то же время скрытники пошли в тайгу «замирать», поскольку пасха совпала с благовещением. Но это был скорее исход вглубь тайги от уже обжитых пойм – в верховья притоков. Изошедшие не замерли. Вернулись только в 20-е годы прошлого века. И если полистать архивы, когда скрытниками называло себя половина населения, становится понятно, что шли в тайгу крестьяне, все-таки от налогов. На пахотную землю налог был немал. Провоцируя переселенцев собирать дары тайги для метрополии. А не жить полным самообеспечением. Такая вот поддержка купечества тогда вышла. Любил царь купчишку. Помогал ему. Купечество прежде всего. Чтоб купчина успешно сбыл хлеб, уже избыточный в равнинной Сибири, и в мену забрал рухлядь и металл для короны.
Третий вал случился послереволюционный. Ехали и веру хранить и от внутренней войны род свой поберечь. И от несогласия. Несогласных не любит власть. А из согласных не получаются добрые труженики да бессребреники. Такая вот засада у кормушки.
Четвертый вал, после большого исхода на Отечественную, когда не в каждую деревню даже по одному мужику вернулось, случился в 50-е. Это был ВАЛ. Еще в войну густо ходил геолог в поисках необходимого. Золота, в основном. Он-то все и нашел. Вот в 50 и настало время все богатства взять из под земли. Потом, в 60-е вырубить богатства. В 70 построить города-сады. А к ним дороги... В 80-е ручеек вселенцев иссяк. Поехали временные, да подлое племя купи-продаек.
Почему поселок, в котором прижился Валера не обошли стороной старые волны миграции, но обошли современные – предположу:
(а) вера уже не та и не в то;
(б) еда не всегда двигает переселением, а только когда семеро по лавкам;
(в) воля и рыба перестали цениться после того, как придумали паровое отопление и магазин «Океан», а также копеешные цены;
(г) деньги – ничто, разве если без усилий и много;
(д) да и колхоз всегда был делом добровольным. Это в книжках кормить и одевать народ – подвиг. А если с земли смотреть – рутина.
