Перечень всех серий по порядку
Весна в этом году выдалась ранняя. Будто ждала, когда в календаре февраль сменится мартом, зная, что пора вступать в права. Закапала слезами, омывая чёрную землю, засеребрилась ручьями, разошлись проталины и будто стало легче дышать.
Галина Егоровна вышла на крыльцо, и, закрыв глаза, вобрала ещё прохладный воздух в лёгкие. На небе, раскрашенном ярко-голубой краской, то тут то там расположились мягкие пушистые облачка. Такие белоснежно-кипельные, будто кто невидимый выстирал их и повесил сушиться на солнышке. Улыбка скользнула по губам, и женщина открыла глаза.
- Вот и ещё одну зиму прожили, - сказала невидимому спутнику, протянула руку к резному столбику, одному из четырёх, на которых покоился украшенный завитками навес, и, обхватив ладонью, осторожно опустилась на стул, стоявший здесь уже настолько давно, что и забылось, когда именно он тут появился.
Звонил Толя, говорил, будто деньги на операцию Лизе нашли. Галина Егоровна и не поняла, откуда люди такие берутся, которых волонтёрами кличут. Сын рассказывал, что женщина их сама разыскала, помощь предлагала, потому они к Дашиной сестре в город и мотались. А бабушка не верила, что бывает такое, только с Божьей помощью чудеса творятся. Может, потому всё и вышло, что молилась за внучку, лампадки перед ликом святым жгла. Теперь надобно решать, когда в столицу ехать. По этому поводу Анатолий ничего не сказал, сам не знал пока.
А Галина Егоровна после звонка сына пошла Богу благодарности сыпать. Не подвёл, помог. Всегда ей помогает. Всегда рядышком.
Снились Галине порою сны, такие, что чужому человеку так запросто и не расскажешь, подумают, что у неё с головой что неладное. Только знает она: не просто так к ней ангелы ходят. Сны вещими оказываются.
Взять хотя бы мать её, покойницу. Приснилась однажды, пальцем грозила, чтобы на базар завтра не ехали, а в ту пору Ефим в город мотался мясо продавать, в деревне почти у всех своё, а там с руками отрывали. И вот снится ей мать, предупреждение шлёт. Она к Ефиму утром. Так и так, нельзя ехать.
Он отмахнулся, а Галина чуть ли не в ноги кидается.
- Не пущу, - кричит. – Верю, не просто так мать приходила.
Да так пристала, что пришлось послушаться. А вечером молва пошла, будто мужика одного из деревни волки задрали, как раз по той дороге ехал. Упасла тёща зятя дорогого, чтобы дети сиротами не остались.
Сидит на крыльце Егоровна, руки на коленях сложены. Силы уже не те, уходят очень быстро, помнится ещё несколько лет назад, когда муж был жив, небольшой огород содержали. Картошка сидела рядками по ровным линиям, будто линейкой мерили. Повезло ей с Ефимом, такого ещё поискать: хороший хозяин, добрый муж, любящий отец. Галина Егоровна и не знает, когда промеж ними ссоры были. Прожили душа в душу полвека, детей на ноги поставили. Хорошие у них дети вышли. Толечка и Лида, только у каждого своя судьба написана. Болит сердце за каждого.
- Помоги им, Господи, - крестится, думая о своём. Пальцы щепоткой ложатся на лоб – Во имя Отца, перемещаются на центр живота – Сына, дотрагиваются правого плеча – И Святого духа, Аминь. Заканчивает Галина Егоровна касанием на левом, натужно вздыхая. Упирает ладони в колени, и смотрят выцветшие голубые глаза на чёрную землю.
«Из земли вышли, и в землю уйдём», - вспоминает известные строчки из Библии. Два года уж как Ефима не стало, будто отрезали от неё часть, отобрали, а она каждый раз забывает, что нет его. Проснётся бывало и зовёт.
- Ефимушка, подай водицы.
Тишина наполняет спальню, гуляет по комнатам неторопливо. Ей некуда спешить, она в своих владениях. Это поначалу дом жил, наполненный смехом, когда Галина Егоровна молодая была. Что-то стучало, жужжало, звякало. Люди переговаривались, перекрикивались, жили, одним словом, а теперь зачастую и звука никакого не слышно. Ходит призраком прошлого в своих владениях Галина, и всё кажется, что старик её войдёт. Улыбнётся лукаво, усы поправит, и скажет.
- Парит нынче, никак дождь собирается.
Или впустит стужу со двора, громко стуча валенками о порог. Падает прилипший снег на длинные полосатые циновки. Возьмёт Галина веник, сметает пушистую вату прямо на пол, и снова снеговик человеком в чёрном бушлате становится. Стаскивает Ефим Кузьмич ушанку, стряхивает снег, вешает на гвоздик около двери, скидывает верхнюю одежду и опирается на стену, снимая один валенок за другим.
Пригладит волосы и устало за стол опустится, а жена сразу снеди какой выставит. Умащивается напротив, подбородок ладонью подопрёт и смотрит.
- Чего? – бросит Ефим, потянувшись за луковыми перьями. Вроде, зима на дворе, а в доме завсегда зелёные стрелки ввысь тянутся. Срежут одни, вторые бегут обгонять.
- Просто, - пожимает Галина плечами, и снова прячет правду, которую боится сказать. Уверяет себя, что поздно, полвека уж молчит, да и решила всё. А поди ж ты порой так горько становится, и крутится на языке честнота. Уж столько лет мимо пролетело, и впрямь родные стали, и не помнит она того, другого мужа, который без вести пропал. Заменила его лицо память Галины Егоровны лицом Ефима.
- Галь, привет, - кричит через забор соседка, и прищуривает Егоровна подслеповатые глаза, по голосу узнавая, кто зовёт.
- Привет, - машет, поднимаясь со стула. Укладывает локти на подпорки, что держат продолговатые балясины, выточенные мужем. – Куда с утра уже пошла?
- Детям пирогов снесу, - отвечает Тамара, соседка напротив. – Слыхала, новости: Толька твой в Москву собрался?
- Вроде, едут, - отозвалась, приставляя к глазам ладонь козырьком. Выбралось солнце из-за облака, слепит.
- Бесплатно? – интересуется.
- Да какой там, - машет рукой Егоровна. – Как-то через интернет всё сделали, не знаю.
- Да уж, бедный ребёнок, - качает головой Тамара. – Столько натерпелась. Ну, привет им передавай.
Переваливается Тамара, идёт утиной походкой, и сумка холщовая из стороны в сторону качается. Надобно и Егоровне детям чего испечь, всё равно зачастую без дела. Поворачивается Галина и в дом входит. Хозяйства нынче нет. Как Ефима не стало, поросёнка закололи, корову и кроликов продали, куры по одной в суп ушли. Это ж он знал, где корм хороший достать, а теперь, как без рук. Лида далеко, Толя поначалу матери помогал, таскал, а потом она сама сказала, что больше не хочет ничего. И много ли ей одной надобно? Принесёт ей сын десяток яиц, а через неделю второй тащит, только ото прежнего еще пять штук осталось.
- Мам, ты чего не ешь? – интересуется, заглядывая в холодильник.
- Ем я, ем, - сопротивляется. – Только много не могу, не лезет.
- Вот фрукты, - выкладывает на полки. Когда-то мать о нём заботилась, а теперь его черёд настал. – Лида тебе салат передала, - выставляет затянутую пищевой плёнкой тарелку.
- Я ж такое не ем.
- Так начни, - смеётся сын. – Сладенькое, - оставляет тут же мягкие шоколадные конфеты.
Всегда «Ириски» любила, только давно зубы не те, от своих почти ничего не осталось.
- Да не надо было, - немного стыдится, что на иждивение посадили. – Сама что ли купить не могу?
- Гостинцы от белочки и зайчика, - улыбается Толя, и сразу улыбка расползается на губах у Егоровны, будто сына зеркалит. Сначала она с ними, как с маленькими, теперь они с ней возятся.
Добралась до косынки, повязала на голову, чтобы волос какой в еду не упал. Нагнулась, доставая муку, разыскала очки, чтобы посмотреть, не завелись ли мошки. Хорошая мука, можно пирогов из такой испечь. Надела передник и выставила на стол большую кастрюлю, где тесто по обыкновению замешивала. Сначала его подготовит, а потом за начинку примется. Кольнуло сердце, схватилась машинально Егоровна за грудь, окрашивая передник и часть кофты в белый, вторую руку в стол упёрла. Отдышалась пару минут, в себя пришла, вроде прошло, минуло, и принялась дальше за работу.
Продолжение здесь