Где лучше затеряться человеку? В большом городе, конечно. Одно плохо – в большом городе часто проверяют паспорт, и обязательно попадется бдительный гражданин или гражданка, которая не замедлить доложить в правоохранительные органы, что некая несовершеннолетняя дева на сносях интересуется у нее (его) насчет съемного жилья. Как бы чего (того самого) не вышло… А вдруг она – террористка? Или бандитка.
Честно говоря, бдительным гражданам отлично закрывают глаза, уши и рот зеленые бумажки. Но проблемы, которые может принести беременная девушка, тоже никому не нужны. Куда тогда подастся? Оля лихорадочно обдумывала свое положение. Всего-то годик потерпеть, и она станет взрослой. Но этот «всего годик» нужно все равно пережить. Никогда бы не подумала Оля, что сделает это, но… Речь идет о малыше, а ради малыша она должна перешагнуть любые страхи. Оля решила пойти к Бирюкову. Да! А что? А куда деваться ей? Горбыль умер в больнице, и его похоронили. Хотели замять, да не вышло – весь город на похоронах собрался! И такие слова говорили о старом учителе! Правду говорили и плакали! И Оля плакала! Она нашла в себе силы прийти на кладбище и не слушала шепотки за спиной! Мол, из-за нее, змеюки, все произошло!
Хорошо, что дядя Артем вдруг рядом оказался! Обнял ее, собой заслонил, страшный, огромный, от кожанки смертью пахнет. Зыркнул на шептунов, те враз захлопнулись: Здрассти, Артем Игоревич! – улыбаются уважительно, льстиво…
Он ведь сказал: у Оли есть, куда обратиться. Значит, надо обратиться. В последний разочек надо. Кто еще поможет? Мама Галя не поможет. Оля прибегала к ней иногда – прибраться, суп какой-никакой сварить. Но та…
- Пшла отсюда, распутняя! Ишь, нагуляла пузо-то, вся в батеньку своего, - мычала мама Галя, плохо соображая, что «батенька» Оле такой же родной, как и сама Галя.
Ольга устало усаживалась на табурет и скорбными глазами смотрела, как ерепенится, ерничает и кривляется Галя, совсем недавно красивая и вкусно пахнувшая, а теперь изменившаяся до безобразия: каштановые волосы свалялись колтунами, на локтях худущих рук шелушилась, слезая, стертая до черноты кожа (у Гали появилась привычка – опираться локтями о грязный подоконник, и смолить папиросу за папиросой).
- Что тут намываешь? Что тут надраиваешь? Квартирку себе готовишь? На-кося, выкуси! – Галя совала под нос Оли кукиш и орала, пуская слюни, - ничего не дам! Ничего!
Оля поднималась с табурета и уходила. Обиды не было. Не на кого обижаться.
***
Бирюкова она не боялась. Она уже тогда, на кладбище прижалась к его кожаной куртке и почувствовала тепло. Наверное, все большие и сильные существа, люди или животные, излучают тепло. Рядом с такими спокойно и безопасно. Наверное. С Бирюковым было спокойно. Жалко, что он – не отец. Оля очень хотела бы иметь такого отца.
Мужики тягали штанги, перебрасывались тупыми шутками – отдыхали. После планировали поехать на ул. Коммуниста Замахина, в сауну. Набрать девок, выпить, попариться, побултыхаться в тесном бассейне с визжавшими, веселыми девками, ничего и никого не стеснявшихся. Бедовый народ, эти шмары. Вроде бы, и шмары, а душевный коллектив. С ними легко.
На завтра ожидалась стрелка – очередные разборы «чья корова, и кто ее доит». Будни. Но под ложечкой посасывало. Нехорошо так на душе. Не боится тот, кто ничего не видал. Бирюков сосредоточенно брал очередной жим, и вены на его узком лбу вздувались. Комсомолец, мать его за ногу. Обос*ешься с такого комсомольца. Однако, чайник варит. И варит отлично, не смотря на узкий лоб и бычью шею. Ребята его боялись, как огня и слушали беспрекословно.
Гудение в зале было привычным – не хулиганили. Школа ведь! Новая директорка готова была и кабак тут разрешить, лишь бы башляли. Но Бирюков оказался правильным до отрыжки – никаких кабаков. Никаких «выпить, закурить и малолетку в миниюбке поддеть». Проблем мало, что ли? Мамаша рехнутая этого Егорки по всей области понесла: сами девку ссильничали, а на невинного ребенка вину свалили! Найдется дурак, мечтающий о погонах, мигом ухватится. Не возникать.
Гул вдруг затих. Мужики переглянулись и мотнули бошками в сторону Бирюка.
- К тебе, - мол.
Артем глянул на дверь – Ольга к косяку прислонилась. Сумку рядом поставила. Не сумка – баул с кирпичами, вместо снарядов пацанам впору. Глаза Ольгины огромные – на Тему – в упор.
- Здравствуйте, дядя Артем. Я к вам по делу.
***
Потом досада и злость разбирала, ну не дуреха ли есть? Теперь, не дай бог, видел кто – проблем не оберешься. Она убеждала Бирюкова, что пробиралась заборами-огородами, через участки, застроенные сараюхами, Шанхай, по-местному. Что и здесь все рассчитала – техничка из школы уже ушла, а сторожиха в каптерке чай дует – из окна качалку не видать. Что Марина в салоне, а Гена в командировке. Что Ярослав (слюну сглотнула и слезы удержала) на дне рождения одноклассника, и дома никого нет, и по другому Оле не смыться, и что жалеет о Ярике, и все равно ничего ему не сказала, и что помощи ждать не от кого…
- Может быть вы найдете… Может быть, у вас есть хибарка какая-нибудь. Мне немножечко, всего лишь годик пересидеть…
Глаза испуганные, полные надежд.
Не выдержал, взорвался, зарычал.
- Какой, к чертовой матушке, годик? Ты что, слониха? А это, - Бирюков указал на ее животишко, прикрытый теплой курточкой, - куда денешь? Рассосется? А рожать ты как в хибарке (так твою перетак) будешь? А?
Бирюков взмок и запаниковал. С Печдара* так не боялся, как сейчас. Куда ее? Что дальше? Да что же это… Конечно, вскочила, голову откинула, губы закусила.
- Я все поняла. Спасибо, что выслушали, - и потопала к выходу.
- Стоять! – рявкнул. Рявкнул и испугался, что рявкнул. Она ж родит запросто – мужики «рожали» и кирпичи в штаны накладывали, когда Тема рявкал. Идиот.
Вздрогнула. Однако, села. Глаза спокойные на него перевела – смотрит и ждет. И где трясущаяся девочка? А потому что, не девочка она, Оля эта, а мать. И ребенка своего отвоевывать собирается ни на жизнь – на смерть. А к нему пришла, как обреченные животные к человеку приходят, о помощи просят: спаси или добей, сотвори такую милость, сильный человек!
Артем поднялся, на Киношника, рубаху-парня посмотрел. Тот сразу понял, что к чему. На улицу вышел, на стреме встал. Он глазастый, в темноте любой шорох услышит. Первый снайпер. Парни куртки накинули и на остальные точки высыпались. Местность просматривалась теперь отлично – муха не пролетит. Знают свою работу. Им легко. А Бирюкову-то что делать теперь?
И думать быстро надо – вари, чайник, вари!
И решение пришло. Всплыло. И ведь отличное решение.
- Пошли в машину. По дороге все расскажу.
Все рассказать сразу не получилось. Заборами – огородами прокрались к шоссейке. Километров двадцать на цыпочках, чтобы никто: ни гаишники, ни случайные заблудшие души, ни дамочки не попались. Пронесло. А уж на грунтовку как выбрались, то вообще пришлось шепотом ехать – яма на яме, канава на канаве, колея на колее!
У озерка Бирюков джип остановил. Пока связь худо-бедно ловит, надо бы кое-куда прозвон сделать. Позвонил. Договорился. Все путем – хоть здесь от сердца отлегло. Фельдшер Толя – мастер золотые лапы. И пулю вытащит, и ребенка вынет из мамки, если что. Уговорил, мозги запудрил – на рыбалку сгонять, на охоту, водочки на грудь, романтикой подышать.
Зачем? Ну… небольшое дело такое. Ну… завтра встретятся – поговорят. Толян может и заднюю дать, если его не подготовить. Но деньги решат любую проблему. Какую? М-а-а-а-хонькую. Гинекологическую. Не захочет – силком в джип затащит его Бирюков.
- Ты это… Оля… Не волнуйся. На днях тебе врача пришлю. Он немного дурканутый – песни громко орет, а так доброй души человек. Будет тебе свой собственный доктор.
Оля на заднем сиденье притихла. Улыбнулась.
- Да пусть поет. Я привыкшая. А куда мы едем, дядя Артем?
Ладно. Хорошо. Снова обернулся.
- Ну знаешь ли, понимаешь ли… В глушь. В деревеньку одну прекрасную. На дачу в гости к одной женщине. Ты только не волнуйся. Она с виду не больно-то приветливая, но тоже – добрейшей души.
- Мама ваша? – догадалась Оля. (головастая)
- Мама моя. Чудит все. Не нравится ей в городе. Козы, видишь ли, у нее,.. Ах, ты ж… тра-та-та! – Бирюков ухнул в очередную яму, так ведь это хорошо, молоко козье. Оно, как пломбир по вкусу. Любишь пломбир?
- Не, я сладкое не ем, - ответила Оля.
- Да? – удивился Бирюков, - а откуда ты глюкозу для своей умной головы берешь?
Оля пожала плечами. Вскоре она уснула. И даже тряска ей нисколько не мешала. Зато Бирюков обливался холодным потом: вдруг малой на тряску среагирует и захочет белый свет повидать? Вот это будет театр, вот это будет советский балет!
Дорога смутно освещалась дальними фарами, грозя подкинуть Бирюкову какой-нибудь сюрприз в виде упавшего дерева, сонного енота или еще хуже, непуганой лосихи, коих тут водилось множество. Ехать нужно было еще километров сорок, а в желудке Артема маковой росинки не было. Надеяться на то, что матушка примет сына по-королевски: баньку натопит, да скатерть самобранку расстелит, нечего. Опять руки на животе сложит, губу подожмет и начнет трепать нервы непутевому сынку: почему не женился, почему пьет, жизнь свою прожигает, почему не работает честно, как все, и пошла, и пошла пила пилить.
Ну, в смысле пилы, она не скоро, да успокоится. А вот под каким соусом девчонку предоставить? Мать и удар может схлопотать. Даже подумать страшно. Вот об этом надо было с самого начала вспомнить!
Бирюков хмурился и кривился. Вот это веселая история получается. Подобрал – сказать? Ага, так она и поверила. Много нынче таких жалостливых развелось… Еще и ухватом по башке треснет за паскудство. А как же иначе, Артемка, сын, таким паскудником заделался. Ничего, дорога дальняя, что-нибудь скумекает…
Через час Ольга проснулась, похлопала ресницами, оглядываясь, потом потихоньку в себя пришла.
- А долго нам еще ехать, дядя Артем? – спросила, беспокойно оглаживая живот. Растрясло, трам-тара-рам, твою дивизию…
- Оля, давай договоримся на берегу. Мама у меня… Я сам ее боюсь. А ты – девчушка совсем. Да еще и с сюрпризом. Вот как бы ты со своим сыночком поступила? Вырастила бугая такого, а он тебе среди ночи подростка привез?
- Приняла бы и накормила. Спрашивать потом стала, - спокойно ответила Оля.
- Не-е-е, у нас все не так. У нас с порога в лоб ухватом, а потом уже кормить, - засмеялся Бирюков.
- У вас сложные отношения с мамой? Почему? – встрепенулась Оля.
- Потому что, я дурной сын, - Бирюков пытался говорить веселым тоном, правда получалось не очень.
Оля вглядывалась в окно. Рук от живота так и не отняла.
- Неправда, вы очень хороший человек, - решительно заявила она.
- Человек я хороший, может быть, но сын дурной. Матушка права, - вздохнул Бирюков, - но сейчас я о другом. Вот что, Оля, калина-малина, ты меня больше дядей не называй. Ты меня с этой минуты батей называй. А что? Пусть я тебе буду батя! Я всегда о дочке мечтал! Вот и дочка у меня теперь есть. И внучок родится. Хорошо ведь?
- Хорошо! – Очумевшая от таких заявлений Оля не прятала раскрасневшегося лица. Буду звать вас отцом. А… вы серьёзно? Или… так, для мамы только?
- Серьёзно, дочка. Очень серьёзно. Не выкай мне – родные люди, как-никак. Мама у тебя умерла. Ты на сносях осталась. Нашлась вот, - у Бирюкова заметно дрожал голос, - теперь заживем. Матушка мне, конечно, драни даст. Но вот тебя не тронет. Она добрая. Очень добрая. Лучше никого на свете нет.
Дорога петляла, джип то в гору карабкался, то с горы сползал. Его пассажиры молчали, переживая сказанное. Маленький пассажир «пассажирки», начавший было барахтаться в животе, постепенно угомонился, прочувствовав материнское тепло, и уснул. Оля потихоньку плакала, стараясь, чтобы этого не видел Бирюков.
Бирюков тоже старался, чтобы дочка не увидала его мокрых глаз в зеркале дальнего вида, сосредоточенно объезжая ямы, и внимательно вглядываясь в освещённый тоннель, испещрённый росчерками ветвей деревьев на обочине.
Автор: Анна Лебедева
*25 мая 1985 года произошел бой гвардейцев 4-й мотострелковой роты 149-го гвардейского мотострелкового полка с афганскими моджахедами «Исламской партии Афганистана» и пакистанскими наёмниками отряда «Черный аист». Столкновение случилось во время «Кунарской операции» — крупномасштабной плановой общевойсковой операции в ущелье Печдара у кишлака Коньяк близ города Асадабад в зоне афгано-пакистанской границы.