"Однажды Мажит абый, придя из школы домой в приподнятом настроении, радостно сообщил Марьям апа: “Сегодня я посадил Ашрафа за парту с самой красивой девочкой класса”. Это была Мусанна. Она ходила в школу из маленькой деревушки “Игенче”, что в 4-5 километрах от Нигматуллино. Именно с ней – этой красивой, улыбчивой, черноглазой, милой девочкой посадил меня за первую парту Мажит абый, будучи классным руководителем 6-го класса".
Это заключительный фрагмент воспоминаний Ашрафа Валиуллина (1924-2010). Напомню, он был сыном муллы из деревни Старое Арсланово Буздякского района Башкирии. В этом эпизоде - события его подросткового периода, связанные с деревней Нигматуллино Альшеевского района Башкирии. Там он учился в неполной средней школе. В 13 лет Ашраф подружился с девочкой по имении Мусанна. И хранил теплые чувства долгие годы.
Мусанне, как и мне, было тогда без малого 13 лет. Сначала сидеть с ней рядом я стеснялся, было как-то непривычно и неудобно сидеть с девочкой. Но постепенно такое состояние прошло и вскоре я уже не мог себе представить, как можно было сидеть до этого с кем-то другим. На уроках мы сидели смирно, не разговаривали, никому не мешали, старались помогать друг другу. Когда приходилось кому-то из нас отвечать с места, то в трудных случаях выручала нас бумажка с подсказкой, которая незаметно для учителя (как нам казалось) появлялась на парте. Учились мы добросовестно, в основном на пятёрки, даже четвёрки получали редко. Если кто-то из нас иногда по какому-то предмету получал оценку ниже, чем другой, мы вместе переживали и успокаивали друг друга.
В то время я впервые почувствовал, как приятно дружить с девочкой, как весело и радостно становится, когда видишь её глаза, слышишь желанный голос ... Одновременно я стал замечать, что внутри у меня постепенно зарождается какое-то щемящее душу новое чувство. Это была тревога о возможной потере человека, ставшего для тебя близким, незаменимым, дорогим. Таковы были два незабываемых события, пережитые мною в шестом классе.
Впереди был 1938-1939 учебный год, предстояло закончить седьмой, последний класс Нигматуллинской неполной средней школы. Папы не было и проводить меня к брату пришлось маме.
"Шли мы без папиной самодельной тележки с узелками в руках"
Отправляться в дальнюю, неведомую дорогу со мной пешком мама, конечно, побаивалась. Но мне уже было 13 лет и я имел “опыт” двукратного следования по предстоящему маршруту. Это её, видимо, несколько успокаивало, и во второй половине августа 1938 года мы с мамой отправились в путь. Шли мы без папиной самодельной тележки с узелками в руках.
Для верности иногда справлялись у встречных, особенно на перекрёстке дорог, правильно ли мы идём. Татары подробно объясняли, куда идти, а русские, видя, что женщина с мальчиком не знают по-русски даже одного слова на двоих, но, услышав знакомые слова “Ивановка” или “Давлякан” (Давлеканово), указывали рукой нужное нам направление.
- Вот здесь мы сидели с папой, - сказал я маме, указывая на место, где мы останавливались в прошлом году на кратковременный отдых.
- Давай посидим здесь и мы, - предложила мама, располагаясь возле небольшого куста, чтобы слегка перекусить. При этом нами овладело тоскливое чувство от сознания того, что бедный папа томится в тюрьме и не может так же, как мы, свободно передвигаться и поесть хотя бы то, что мы сейчас едим. Но нам было неведомо тогда, что уже семь месяцев, как папы нет в живых.
Мама очень любила природу, деревья, цветы, восхищалась пением птиц и не переставала удивляться тому. Ей особенно нравилась осень и в это время она становилась задумчивой, мечтательной. Видя желтеющие листья деревьев, она вполголоса напевала на слова Г. Тукая:
“Күрәмсез, дусларым, көз килде тышта?
Озак тормас килер ак туңлы кыш та,
Ничә әйтсәң дә, күңелсез көз күңелсез,
Чәчәксез көз, үләнсез һәм дә гөлсез ...”
Поэт В. Рождественский перевёл эти строки так:
“Вот и осень на двор к нам пришла сама,
В белой шубе за ней поспешает зима,
Нет уж, как там не думай, а осень скучна,
Без цветов и без трав умирает она.”
Мотив напева мамы хорошо помню, не только помню, но и иногда тихо напеваю эти четыре строки, вспоминая родителей, родных, особенно когда становится на душе грустно и тоскливо ...
Шагали мы, погрузившись каждый в свои мысли. Мама, наверное, думала, как её встретят старший сын Мажит абый и его жена Марьям апа, мечтала о скорой встрече со своей сестрой Хамлия апа, Бадиг жизняем, и их детьми. Обоим нам хотелось снова послушать, как Мажит абый, играя на мандолине, не хуже профессионального певца “моңлы” (не переводится) поёт протяжные татарские и башкирские песни.
Мне же не терпелось скорее повидаться с Рафаилом, Наиля апой и Лялей, друзьями Гиндуллой и Гильмуллой. Мечталось, как мы снова будем заниматься в драмкружке, которым руководил Мажит абый, выступать перед родителями с концертами и спектаклями, где я играл отважного пионера Павлика Морозова.
С определённым беспокойством думал я и о том, что не будут ли нас в классе пересаживать, оставят ли нас с Мусанной сидеть за одной партой, как в шестом классе.
Мечты и предстоящая радость встречи окрыляли нас и, стараясь не обращать внимания на заметную усталость, мы с мамой бодро шагали всё дальше и к исходу дня дошли до деревни “Ивановка”.
Нашего “знакома” уже не оказалось в живых. Заметно постаревшая хозяйка дома, видно, вспомнила меня и, догадалась, что вместо отца на этот раз следует с мальчиком мать, приняла нас, дала, что подстелить, и мы расположившись спать на полу знакомых мне сеней и усталые быстро заснули.
Утром произошло небольшое ЧП. Оказалось, что в сенях рядом с нами в углу на ночь были заперты двое поросят. Рано утром у них каким-то образов открылась дверца и возмущённые чужим присутствием поросята (кто такие тут появились?), хрюкая и дико визжа, бросились через наши головы на выход. Испуганно открыв глаза, я увидел, как хозяйка, сгорбившись и невнятно бормоча, ковыляла вслед за хрюшками, а мама, сидя на постели, вытирала со лба кровь: поросёнок поранил её копытцем.
Я добрым словом и благодарностью вспоминаю эту семью из Ивановки, трижды предоставившую нам ночлег в пути следования. Царство им небесное!
Одна треть нашей дороги осталась позади, впереди был ещё двухдневный переход. Мы с мамой продолжали бодро шагать, весело вспоминая утреннее происшествие с поросятами. К счастью, до конца нашего пути ничего больше не случилось.
Маме в ту пору было 55 лет. Удивительно, как она, большая любительница чая, смогла обойтись без него в продолжении трёхдневного нашего перехода, и ни разу об этом даже не заикнувшись. О термосах мы тогда не имели понятия, а просить по дороге у кого-нибудь, не приходило в голову. Возможно, маме не хотелось обращаться к незнакомым людям с подобной просьбой.
Наш продолжительный путь благополучно закончился в намеченный срок и завершился радостной встречей с родными, а для мамы, вдобавок ко всему приятному – крепким чёрным чаем.
"Казалось всегда будем вместе"
В седьмом классе мы с Мусанной продолжали сидеть за нашей любимой партой и ещё больше привязались друг к другу. Есть выражение: “созданы друг для друга”, что полностью соответствовало нашим отношениям с тот период. Неужели Мажит абый, человек тонкой поэтической натуры, обладал также даром предвидения и, сажая нас с Мусанной за одну парту, сумел разглядеть не только внешнее сходство, но и заглянуть далеко в наши детские души?
Никогда у нас с Мусанной не было мысли о возможном расставании. Казалось, всегда будем вместе, всегда будет, как вот сегодня, и только так, и никак иначе. Увы, совместная учёба в седьмом классе оказалась последней возможностью непосредственного общения с ней. Окончив школу, мы даже не попрощались, расстались, как обычно. Разве могла мелькнуть хоть капелька мысли о прощании, когда никто и не думал о расставании.
Возможность общения появилась лишь через восемь (?) лет, и то только через письма. Я только что перечитал их, девять писем. Все они написаны после войны. Пять из них в 1946-1947 годах пришли из Уфы, где Мусанна училась в пединституте, и три письма – из совхоза Дальверзин Ташкентской области. Там она работала воспитательницей в детдоме.
Без волнения невозможно читать эти душевные откровения. Здесь и тёплые воспоминания о безвозвратном прошлом, и огорчения, и глубокая разочарованность в людях, жизни, друзьях.
Выйдя замуж и прожив с мужем около двух лет, они разошлись, семья распалась, сын умер. Потом умер отец, ушла из жизни мать, которая находилась в постели все десять лет болезни. “Бесконечно благодарна тебе за тёплое письмо”, - писала Мусанна мне в мае 1947 года, - “Наплакалась вдоволь, прижав дорогое письмо к груди. Буду беречь его до конца своих дней.” В последнем письме в июле 1948 года она коротко сообщила, что собирается уехать из совхоза к двоюродной сестре в Андижанскую область. С её выездом из Дальверзина наша связь оборвалась и, как оказалось, навсегда.
"Хотелось безудержно плакать, рыдать, целовать ступеньки крыльца..."
А жизнь подхватила меня, закрутила и понесла по своей ухабистой дороге с подъёмами и спусками, успехами и неудачами, радостями и огорчениями всё дальше и дальше. В 1946-1950 годах напряжённая учёба в ВЮЗИ, в феврале 1954 года – женитьба, а в декабре рождение дочери Зухры, в 1957 году рождение сына Анвара, 1958-1963 годы – снова учёба без отрыва от работы в Таджикском государственном Университете – все эти бурные перемены и события оттеснили на время дорогой образ милой одноклассницы – моего первого незабываемого детско-юношеского влечения.
Но Мусанна не забылась, продолжая занимать прочное место в глубине моей души. Весной 1996 года по делам отца я находился в Уфе. Несколько раз пришлось проходить мимо Башкирского Пединститута, где училась Мусанна.
С невыразимым волнением постоял на тротуаре у входа в здание института. Вот по этим ступенькам ходила Мөсәннә, стуча каблучками она спускалась по этим ступенькам, спеша на почтамт в надежде получить от меня письмо. Хотелось безудержно плакать, рыдать, целовать ступеньки крыльца, сердце готово было разорваться на куски. Было неописуемо грустно и тяжело на душе.
“О, если б, если б я мог забыть,
Что в мире есть воспоминанья!” (М. Лермонтов).
В глубоком раздумье я медленно шагал дальше.
- Что ты убиваешься? – шептал кто-то у меня внутри, - думаешь она всё такая же красивая, молоденькая, какой ты её помнишь? Нет, она уже старуха с морщинистым лицом, сгорбленная и, увидев её, навряд бы признал – отвернулся.
- Посмотри на себя! – сердито ответил другой внутренний голос.
- Её, наверное, в живых-то давно нет, - приставал всё тот же нудный голос.
- Она жива! – отпарировал другой, - Жива и будет вечно жить в моём сердце. И уйдёт из жизни только вместе со мной.
- Иди, целуй ступеньки, старый дуралей! Говорят, что в дурдоме есть свободное место для таких, как ты, ненормальных, - издевался всё тот же противный голос.
- С последним, пожалуй, можно согласиться, - подумал я, вспомнив, как иногда, шутя и мягко улыбаясь, чтобы я не обиделся, говорила Райса апа: “Безнең Ашраф тилерәк” (чудаковат, не без странностей). А ошибиться сестра с её проницательным умом, наверное, не могла.
Как глубоко, оказывается, врезаются в память и сохраняются отдельные впечатления далёкого детства! Может наши отношения с Мусанной были не простым детским увлечением, а неосознанной первой любовью, честной, бескорыстной, чистой? ...
***
Бадиг жизняй и Мажит абый давно мечтали о переезде в Среднюю Азию и, в частности, в город хлебный – Ташкент: “Там тепло, не требуется зимней одежды и обуви, много фруктов, а учителя везде требуются.” Какими они были смелыми людьми!
Как только закончился учебный год в 1938 году они, долго не раздумывая, собрали вещи, попрощались с деревней Нигматуллино, сели в поезд и отправились в Ташкент со своими семьями. Мажит абый забрал с собой и меня, ставшего за истекшие три года членом семьи.
Бадиг жизняй и Хадия апа получили в Ташкенте направление в Бекабадский район для работы в школе. Мажит абый решил ехать дальше, в Таджикистан, поближе к Райса апа, которая жила в Сталинабаде. Рафаила и меня оставили в Ташкенте. Мы поступили учиться в Строительно-путейный техникум Ташкентской железной дороги.
Был конец августа 1939 года.
С воспоминаниями – Абый.
Май 2006 года".
Рукопись воспоминаний А.М. Валиуллина хранится в семейном архиве Иштиряковых. Автор благодарит за содействие Ильгизара Ахмедова.
Читайте также: