Глава 16.
Весна 1917 г.
- Погибла Империя… Погибла… - Кирсан, схватившись за голову, кружил на одном месте, будто слепой. - Как же это, а? Как решился государь на такое? Отрёкся от престола в самое тяжёлое время…
- Понадеялся, видно, на братца своего Михаила, - с мрачным видом отозвался Прохор.
Он сидел за прикрытым узорчатой вязаной скатертью столом, тяжело навалившись на него локтями, и смотрел на лежавшую перед ним газетёнку, первая страница которой крупными буквами кричала: «Манифестъ Николая II». Издевательски просто и глумливо, вместо полагающегося царскому титулу «Высочайшiй Манифестъ». Треклятые газетчики, вишь как написали — Николая II, слава те, Господи, не Николая Романова…
Хотя… Ведь Николаев Романовых нынче хучь пруд пруди. Взять Николая Николаевича младшего, Великого князя, который, говорят, и приложил руку к тому, чтобы Император отрёкся от трона. А ещё Николай Михайлович и Николай Константинович. И другие Великие князья, в общем количестве пятнадцати человек. И никто из них не поддержал царя, никто плеча своего не подставил. Даже родной братец Михаил не подхватил упавшего знамени Романовского дома.
- Всё напрасно… - Кирсан двинулся к печке, наткнулся на неё, больно ударившись плечом, однако, поморщившись, продолжил кружить по горнице. - Сколь старались мы, сколь сил приложили, чтобы защитить его и наследника от смуты и непорядка! А оно вона как вышло… Зараза либеральная в семью императорскую пришла. Где это видано, чтобы от помазанья Божьего отказываться?
- Не было такого, верно говоришь, - Прохор поднял глаза на старого товарища. - Васяткя мой гуторил, императора Павла Петровича заговорщики отречься принуждали, токмо он ни в какую не согласился. Кончину мученическую принял, а от короны не отказался.
- Погибла Империя, погибла… - лицо Кирсана стало наливаться краснотой, глаза будто бы заволакивало дымкой, через мгновения её сменял лихорадочный блеск, а потом снова появлялся тот особый туман и взгляд куда-то в неведомое, который во времена военных походов видел Прохор у отходящих ко Господу раненых казаков.
- Погоди ишшо, Кирсан. Можа, и утрясётси всё. Можа, и к лучшему это. Глядишь, и войну закончим, казаки по станицам возвернутся. Вот увидишь, Кирсан, сумеют новые власти править не хуже царя! - Прохор испуганно вскочил со стула. - Ты чего это, брат, а?
- Нет, Прохор… Не сумеют… - голос Кирсана стал глухим и прерывистым. - Я этой публики… нагляделся… Не будет от них… порядка. Конец… Империи…
Он рухнул на пол, и Прохор засуетился, закричал, призывая к себе Евдокию и внуков.
Приглашённый доктор долго пускал больному к po вь, потом выписал аптечные снадобья, велел перенести старика домой и дать ему полный покой. Покой от службы, от домашних забот, а самое главное — от политических новостей. Пролежал Кирсан в постели до самой весны, а там и подниматься начал с Божьей помощью. Ослабевший и худой, с печально обвисшими усами на морщинистых щеках, сидел он на скамеечке возле дома, не глядя на спешивших мимо прохожих.
- Дядька Кирсан! - услышал он однажды над самым ухом. - Здорово живёшь!
- Слава Богу! - кивнул старик, поднимая глаза — возле него стоял крепкий казак лет тридцати пяти, лицо которого отчего-то было знакомо, - Не признал я тебя, молодец.
- А Степан я, Степан Забазнов. Креснику твоему, Василию, товарищем был в старые времена.
- Степан! Вот радость-то… Живой ведь!
- Живой… - улыбнулся Забазнов.
- А Филимон-то… сынок мой… головушку сложил в Галиции гдей-то…
- Царствие небесное… - Стёпан снял фуражку и перекрестился.
- Выходить, что заздря? - на по-стариковски выцветших глазах Кирсана появилась влага.
- Как же это зазря?! - удивлённо посмотрел на него Стёпка. - Эдак, получается, и товарищи мои напрасно там в землю легли? И я пулю австрийскую изловил ни за что ни про что? Нет, дядька Кирсан, не зря!
- Так ведь нету таперя Империи! Короны с герба посбивали…
- А мы-то есть! Мы-то вот они, живые, руки-ноги на месте! Значить, и Россия жива. А уж есть на корона на гербе али нету — то дело другое.
- Ну как там…? Говори! - глаза Кирсана загорелись надеждой.
- Разно, дядька Кирсан! - Степан сел на скамейку рядом со стариком. - Шушеры всякой вылезло сверх меры. В армии демократизацию, ити иху мать, затеяли, с дисциплиной худо стало. Офицерам не подчиняются, избивають и изгоняють, в особенности тех, которые при императоре солдатам зубы посчитать любили.
- Пропала… пропала армия… - шептал Кирсан.
- По окраинам инородцы головы подняли. Полякам новые власти независимость пообещали, финнам автономию. В Киеве хохлы Центральную раду избрали, тоже отделяться надумали. В Азии да на Кавказе князьки местные зашебуршились, глядя на всё это.
- Эээх… - Кирсан Горько заплакал. - Пропала Россия…
- Да мы-то на что?! Слава те, Господи, казачество головы своей не теряло. Митинги были, и неповиновения случались, да то всё сошло, как мусор посля ледохода. Оно, конечно, комитетов разных поизбирали, но вреда от них как будто не видно. Пущай себе заседають. Зато на Донском областном казачьем съезде в Новочеркасске постановили все юртовые и войсковые запасные земли считать казачьей собственностью и поделить по-честному меж станицами и хуторами.
- Слыхал про энто, слыхал… Токмо сказать — это одно, а сделать — другое.
- Сделаем, дядя Кирсан. Всё сделаем как надо. На то мы и казаки!
- Дай-то Бог! - Кирсан перекрестился.
- Васька-то как? Так и учительстваить на станции?
- Учительстваить…
- Как они с Нюрой? Хорошо живут?
- Да… как… Как все…
Кислый вид старика удивил Стёпку:
- Чего это? Неужто не ладять?
- Ладять, как не ладить. Она, Нюрка моя, карахтерная девка, однако из мужнего подчинения не выходить. Как он скажеть, так и делаить.
- Эх, дядька Кирсан! А ведь она, Нюра ваша, мне по сердцу была. Красивая она, ладная, среди подружек как цветок среди травы смотрелася, а уж домовитая какая! Я бы тогда упросил отца сватов к вам заслать…
- Что же не упросил?
- Да ведь она Васятке в жёны назначена была, а он мне друг хороший! Поперёк не сунешься.
Кирсан вздохнул:
- Ежели бы знал я тогда, что так всё выйдеть! Я-то думал, что с Васькой ей легше будеть, а оно вона как обернулось. Какой же родитель дитю своему счастья не желаить!
К Василию Степан собрался быстро. Следующим же утром оседлал коня и поехал проведать своего старого товарища, с которым был когда-то не разлей вода. Развела их судьба, разлучила. Стёпка строевую служил в Польше, а когда вернулся в станицу — Васятка уже на станции с молодой женой жил. И как будто бы не далеко — что для казака несколько десятков вёрст? - а ехать к ним с поздравлениями совсем не хотелось. То ли боялся Степан увидеть счастливые лица молодожёнов, то ли ещё что-то, только держался он с тех пор от Карпуховых подальше.
Сосватал ему отец дочку своего знакомого казака. Ничего так девица была, телом обильна, лицом чиста, приданое в порядке. Степан противиться отцовской воле не стал, а там и женой молодой увлёкся, сердцем прикипел, детишки пошли, утешилось понемногу сердце. Однако разговор с Кирсаном всколыхнул воспоминания. Захотелось посмотреть на бывшую свою любовь, с другом хоть словом перекинуться, спросить у него, что он о политике думает — образованный ведь человек!
Ехал по дороге Степан и улыбался, вспоминая их с Василием проказы и игры. Вспомнил, как наблюдали они вдвоём из кустов на берегу Дона за обнажённой племянницей инженера Поплавского. Вспомнил, как влюблён был Васька в дамочку, как пытался он это скрыть, однако Стёпка всё равно видел правду. И покалечился Васятка, дурень, из-за неё. Хотя не раз ставил Степан себя на место товарища — кинулся бы он к автомобилю, доведись ему такое увидеть, или проехал бы мимо — и всякий раз понимал, что не остался бы и он в стороне. Разве что спасал бы по-другому — выдернул бы её за шкирку из мчащейся машины, и вся недолга.
На станции было шумно, суетились какие-то солдаты, гомонили торговки. Перед вокзалом на сложенных стопкой деревянных ящиках как на трибуне стоял оратор — чистенький господин интеллигентного вида и доказывал, что воевать нужно до победы, что осталось совсем немного, и враг будет разбит окончательно и бесповоротно. Однако в собравшейся вокруг него толпе слушали его без особого энтузиазма, гудели недовольно и наконец стащили с ящиков. Вместо него влез чернявый человечек маленького роста и закричал:
- Столько лет воевали за интересы буржуазии, хватит уже! Империализм наживается на войнах, торгуя оружием, купцы наживаются, беря подряды на обеспечение армии, а к po вь проливают солдаты да матросы. Что нужно простым людям? Мир, хлеб, достойно оплачиваемый труд. Долой войну! Даёшь мир для всех!
Толпа одобрительно взревела.
Степан скрипнул зубами, сдерживая себя, и поехал прочь. Дом, где жил Василий, искать долго не пришлось — пробегавшие мимо ребятишки с радостными криками помчали показывать ему, где живёт учитель. Вот только самого Васятки на месте не оказалось. Нюра, цветущая и пышущая здоровьем, вышла на крыльцо, посмотрела на гостя странным, непонятным взглядом:
- В школе он, где же ему быть-то, - и поджала пухлые губы. - Уроки закончатся, так приходите.
- Здравствуй, Нюра. Не признала меня? - улыбнулся Стёпка, любуясь ею и узнавая когда-то дорогие ему черты.
- Нет… - на лице Нюрки появилось недоумение.
- А я Степан. Степан Забазнов.
- Стёпа… - завизжала Нюра, всплеснула руками. - Да что же ты сразу-то..! Да ты входи, входи! Анисим! - закричала она, кидаясь внутрь дома. - Поди-ка, сынок, в лавку, гости у нас!
Степан привязал коня к крыльцу, поправил усы и, приосанившись, шагнул в избу. Навстречу ему вышел смущенно улыбавшийся подросток — тоненький, высокий, с отцовскими стальными глазами:
- Здорово бывали!
- Слава Богу. А ты, стало быть, сынок Василия? Хорош казак! Как зовут тебя?
- Анисим я. А ещё есть Матвей, он старший. Только он не дома сейчас.
- Ну, а я Степан. Мы с твоим отцом дружили, когда вот как ты сейчас были.
- Батя рассказывал! - улыбнулся Анисим. - Он говорил, что вы будто братья родные были. Жалел, что не довелось вам служить строевую вместе, из-за того и разошлись вы.
- Анисим, поторопись! - выглянула из горницы Нюра. - А ты, Степан, проходи, чего в дверях стоишь? Скоро уже Василий вернётся, так ты его подожди. Чарочку за встречу выпей.
Степка вошёл в горницу, огляделся. Не шибко богато, однако чисто и опрятно было в доме. В красном углу под иконами столик с раскрытым Писанием, рядом швейная машинка как доказательство того, что живущие здесь вовсе не бедствуют, в другом углу стеллаж, забитый толстыми книгами. Обернулся, чтобы сказать что-то хозяйке, и неожиданно столкнулся с нею, выбив из рук её налитую стопочку.
- Эх ты… - с досадой сказал Степан и остановился, удивленно глядя на замершую вдруг Нюрку. - Ты чего?
- Коньми… от тебя… пахнеть…
- Так я же верьхи… - смутился Степан. - Противно?
- Нет… - голос Нюрки вдруг стал сиплым. - Как от бати…
- А… - Стёпка растерялся, и вдруг всплыли в душе его старые чувства, будто и не прошло без малого двух десятков лет.
Не отдавая себе отчёта, он провёл пальцами по Нюркиной щеке, уловив едва заметную дрожь её пухлых губ.
- Что ты, - наконец сказала она чуть слышно.
- Я пойду, Нюра. Я лучше приду, когда Вася вернётся! - Степан стремительным шагом выскочил из дома.
Заржал под окнами конь, зацокали копыта. Рухнула Нюрка на богато убранную кровать, зарыдала горько.
Столько лет прожили они с Василием, а сердце её всегда было безмятежно, и всегда уверена была Нюрка, что любит она непутёвого супружника своего, любит и жалеет, оттого и прощает ему непутёвость его. Однако случилось с нею по весне, когда не сошёл ещё снег с полей, страшное. В то сумрачное и неприветливое утро она шла в церковь на утреннюю службу, шла, погруженная в свои невесёлые мысли, думала о больном отце, лежащем без движения в своём доме, и не заметила крадущейся за ней фигуры. Очнулась, когда подхватили её сильные руки, втащили в проулок, в щель меж двух стоящих близко домов, принялись расстегивать шубейку. Хотела было закричать, однако чужие властные губы накрыли её рот, чужой язык проник между её зубов, и замерла Нюрка от неслыханных, неизведанных доселе ощущений. Заныло внизу живота, закружилась голова, а чужие бесстыдные руки поднимали уже её юбку. И так сладко вдруг стало Нюрке, что захотелось ей вдруг прижаться к незнакомцу всем своим телом, отдаться ему прямо здесь, без принуждения и насилия.
Однако зазвонил церковный колокол и опомнилась Нюрка — грех ведь это! Забилась яростно, сжала зубы, прикусив кончик чужого языка, оттолкнула с силой обидчика. Побежала к дому, отплёвываясь и поправляя на ходу одежду.
- Что с тобой? - Василий вскочил со стула, увидев влетевшую с улицы жену.
Нюрка молчала, она стояла, прислонившись головой к печке и тяжело дышала, глядя на пляшущий в топке огонь.
Василий схватил с вешалки бекешу, сунул ноги в валенки.
- Постой… - хрипло сказала Нюра. - Не ходи, не надо.
- Но они…
- Он не сделал мне ничего. Не ходи.
С начальником станционной полиции Василий всё же переговорил:
- Напали на супругу. Слава Богу, ничего серьёзного, напугали только. Но ведь…
- Уважаемый Василий Прохорович! - развёл руками полицейский. - К сожалению, ничем вам помочь не могу. Прежней властью я больше не обладаю. На станции застряли два эшелона с солдатами и один с инородцами, направленными на фортификационные работы. Куда их девать, куда отправлять, чем кормить — непонятно, приказов никаких не поступает. Управы на них нет, поскольку офицеров признавать они перестали. Одно могу вам посоветовать — быть осторожнее. Не позволяйте супруге ходить в одиночку в тёмное время. Поберегитесь сами. И вот что… запирайте на ночь двери покрепче!
То, что случилось в то утро, закончилось как будто бы благополучно, однако в Нюркиной душе посеяло великую смуту. Впервые в жизни почувствовала она обжигающее пламя грешной страсти. И впервые в жизни поняла, что прожила жизнь с совершенно чужим человеком.
Ночами ей снились властные руки, обнажающие её тело. Она просыпалась, молилась под иконами, просила Бога отвести от неё ди@вольские искушения, но через сутки всё повторялось снова.
Нюрке было горько, она чувствовала себя страшно обманутой. О том, что у Васьки есть другая, она догадывалась ещё до свадьбы. И сердцем своим чувствовала это потом, когда женились. Да и добрые люди нашлись, которые видели его в степи с нею, вот только имени не назвали. Однако только теперь ей стало по-настоящему обидно.
- Что с тобою, Нюра? - Василий не мог понять произошедшей в жене перемены. - После того нападения ты стала другой. Он напугал тебя? Ты боишься?
- Чего же казачке бояться? - Нюрка высокомерно поднимала бровь.
- Что тогда?
- Вот ишшо выдумал! - фыркала Нюрка.
Степана она узнала не сразу, только когда назвал он себя. Обрадовалась, позвала в дом, кинулась за угощениями. А потом столкнулась с ним, когда несла ему чарку. От Стёпки пахло конским потом, кожаной сбруей и ещё чем-то непередаваемо мужским, от чего у неё закружилась голова. Он провёл пальцами по её лицу, и было в его взгляде, в его прикосновениях столько нежности, сколько не видела она от мужа за всю их совместную жизнь.
Смутился Степан, выскочил из дому, а Нюрка упала на кровать и горько заплакала.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) Её зовут Эмма 15) Аниська
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!