Мало кто сейчас из подрастающего поколения читал повесть Валентина Катаева «Сын полка» о юном солдате Великой Отечественной Ване Солнцеве. Предпочитают западного Гарри Поттера. Но это наносное, до поры до времени, уверен, пройдет. Отечественная героика той Войны вечна и вновь возвращается.
В смутное время конца девяностых мне довелось познакомиться с человеком, прошедшим в тринадцатилетнем возрасте в составе стрелкового полка боевой путь от Ржева до Кенигсберга.
Звали его Николай Михайлович Цветков, или по местному Михалыч. В то время он был на пенсии, отшоферив три десятка лет, пережил два инфаркта, но бодро трудился на своей обширной усадьбе, задами примыкавшей к моей тогдашней даче в райцентре Оленино Тверской области.
При знакомстве, как водится, немного выпили и с учетом наличия множества следов войны на моем запущенном участке, разговорились о страшном лихолетье, пронесшимся по этим местам в начале сороковых годов. Поведал тогда Михалыч мне немало. А когда узнал, что интересуюсь историей Великой Отечественной и различными военными раритетами, подарил мне чашку из сервиза якобы коменданта Кенигсберга, который он привез с фронта в 1945 в числе других трофеев.
Чашка необычно тяжелая, изготовлена из белого звонкого фарфора с витиеватой готической надписью «Тиргартен» на боку, имперским клеймом с орлом, и местом изготовления на донце - Кенигсберг,1934.
К слову, остальной сервиз, более чем из двух десятков предметов, бесхозно валялся у него на чердаке избы и считался хламом. Когда я сказал, что теперь это историческая ценность, Михалыч махнул рукой и предложил мне забрать его весь. Но за повседневными заботами я об этом забыл, а вскоре старого солдата не стало.
Но в памяти осталась история о войне, которую он видел глазами мальчишки. Вот она. Передаю от первого лица.
"Родом я из Оленино, и до войны с родителями жил на этом же месте, что и сейчас.
С ее началом, в июле 41-го отца забрали в армию, и он пропал без вести, ни одного письма от него мы так и не получили.
Затем в наших местах начались страшные бои и мать, работавшая председателем сельсовета, вместе с другими партийцами ушла в лес, в один из организовавшихся тогда партизанских отрядов. Меня оставила на попечение бабки.
Обороняла Оленино и прилегающие к нему районы стрелковая дивизия генерала Горбачева. Весь ее штаб, во главе с командиром и многие бойцы сейчас похоронены в центре поселка, ты, наверное, видел мемориал. А многие и сейчас лежат по лесам да болотам, каждый год находят.
До сих пор помню этих солдат. Изможденные, в истрепанных шинелях, вооруженные трехлинейками и… в лаптях. Да, да, именно в лаптях. Ведь воевали они практически в окружении, подвоза боеприпасов, питания и обмундирования почти не было. Питались, как придется. Лапти из лыка им плели деревенские старики и мы, огольцы, помогали.
Ну, так вот. Когда эту дивизию и другие советские части, воевавшие в наших местах немцы разбили, от поселка и окрестных деревень мало чего осталось. Все было разрушено и сожжено, только трубы торчали на пепелищах. Ютились мы в землянках да погребах, у кого они были.
Я дружил с двумя своими одногодками Славкой Волковым и Ванькой Прохоровым. Была еще девчушка Ира Болотникова, но ее убило авиабомбой при одном из налетов.
Когда наши части отступили, на окраинах и в окрестностях поселка осталось множество окопов, огневых точек и блиндажей с разным военным скарбом. Вот мы там и кормились. То заплесневелые сухари или крупу найдем, то у павшей лошади ногу отрубим, сварим в лесу на костерке и тем живы. Еще по карманам убитых красноармейцев шарили - махорку и спички искали, наших солдат немцы не хоронили. Так и лежали они, где смерть застала.
Худо-бедно, дожили до марта 1943, когда наши войска вновь перешли в наступление и освободили Калининскую область. Бои были страшные, остатки райцентра несколько раз переходили из рук в руки, убитых с обеих сторон было не меряно.
Мы с друзьями к тому времени совсем одичали. Ходили в рванье, питались чем придется, иногда притыривая у немцев, которых ненавидели и боялись. Бабка моя от голода померла, и мы похоронили ее в саду, в воронке от снаряда.
О матери моей ничего не было слышно, хотя незадолго до отступления немцев, по ночам в окрестные деревни стали наведываться партизаны. Сам я их не видел, но люди рассказывали, что забирали они у крестьян последнюю живность и продукты, которые удалось сберечь от немцев и больше прятались в лесах, чем воевали. И люди отдавали последнее, куда денешься, убьют, хоть и свои, тогда с этим было просто.
Суть, да дело, сразу же после освобождения района, решили мы с дружками не оставаться здесь, а двинуть вслед за войсками и при первой возможности пристать к какой-нибудь части. Тем более, что родителей и близких в этой круговерти растеряли и надеяться нам было не на кого.
К этому времени в одном из брошенных блиндажей, найденном в лесу, у нас имелась заначка: несколько солдатских бушлатов, снятых с убитых, кое-какая обувь, котелки и даже оружие.
Как только передовые части, освободившие поселок, двинулись дальше, на запад, мы последовали за ними. Войска шли по дорогам и проселкам, а мы на некотором удалении, лесом.
Если впереди начинался бой, наша тройка уходила в чащобу и, затаившись там, ждала его окончания. Когда стрельба прекращалась, убедившись, что войска двинулись дальше, мы выходили на место сражения и обследовали его, забирая у убитых немцев продукты и курево. Несколько раз нарывались на наши трофейные команды, которые после боев собирали брошенное фашистами военное имущество. В этих случаях говорили бойцам, что сироты из сожженной немцами ближайшей деревни и те почти всегда подкармливали нас. Спали в брошенных немцами блиндажах.
Однако пристать к какой-нибудь военной части у нас не получалось. В лучшем случае командиры, к которым мы обращались с такой просьбой, приказывали нас накормить, в худшем, просто гнали прочь.
Постепенно бродячая жизнь затягивала и даже начинала нравиться. На месте одного из боев, уже где-то в Псковской области, мы прожили несколько дней. Лазая по окопам и блиндажам, обнаружили в поросшем ельником овраге брошенную немецкую полевую кухню, полную еще теплой рисовой кашей с мясом, несколько термосов кофе и мешков с хлебом.
Рядом валялись убитые снарядом лошади и повар с развороченным животом. Но такое соседство нас не смутило и несколько дней мы провели в небывалой сытости.
Однако все когда-нибудь кончается. Так случилось и с нами.
Однажды, обшарив очередное поле боя и забравшись в немецкий полуразрушенный блиндаж, мы перекусили найденными продуктами и увлеченно играли в подкидного дурака трофейными картами. В это время нас и обнаружили бойцы расположившегося неподалеку пехотного полка. Привели в штаб.
Там нас допросил какой-то строгий майор и до выяснения всех обстоятельств отправил в тыловое подразделение соединения.
Когда выяснилось, что вместе с наступающими войсками мы ушли от родных мест на добрую тысячу верст, командование решило оставить нас в полку до первой оказии на Восток. Так мы и прижились у военных.
Для начала нас вымыли в бане и наголо остригли, избавив от вшей. Затем переодели в подогнанное по росту солдатское обмундирование второго срока и чтоб не бузили, определили под присмотр в хозроту.
Там нас взял под свою опеку пожилой угрюмый старшина по фамилии Гармаш. Он сразу же разъяснил, что у него не детский сад и загрузил нас работой.
Мы помогали ездовым кормить, поить и чистить лошадей, таскали из лесу для кухни дрова, бегали с различными поручениями в другие подразделения. А по вечерам, сидя у костра или в какой-нибудь деревенской избе, где останавливались, слушали неторопливые разговоры солдат о мирной жизни. О войне они почему-то не любили говорить.
Осенью 1944 года, соединение, в которое входил наш полк, с боями вышло к границам Восточной Пруссии и как не оберегало нас командование, пришлось побывать и под артиллерийскими налетами и даже в бою. К тому времени нам всем исполнилось по четырнадцать лет, мы окрепли и даже поправились на армейских харчах.
Во время одного из маршей, проходившего болотистыми лесами, штаб полка был внезапно атакован немцами и вместе с нашей ротой оказался в окружении. Бой длился несколько часов, пока к нам не прорвался один из стрелковых батальонов и не отбросил врага. В этом бою нашей тройке пришлось взяться за оружие и вести огонь наравне с другими бойцами.
Причем Славка из автомата раненого ездового убил нескольких выскочивших на нас немцев, в том числе эсэсовского офицера. И в этом не было ничего удивительного. За время своих скитаний мы здорово насобачились стрелять из всего того, что находили на местах боев.
После того случая нам выдали личное оружие - кавалерийские карабины, и мы ими очень гордились, а Славку представили к награде, и он ее получил. Медаль «За боевые заслуги».
К зиме наше соединение подошло к Кенигсбергу и приняло участие в боях за него, правда во втором эшелоне. Они были изматывающими и кровопролитными. Полегло четверть полка. Но нас держали под строгим присмотром в хозроте и на передовые участки фронта не допускали.
9 апреля 1945 Кенигсберг пал и мы вошли в него. От города практически ничего не осталось, он горел и лежал в развалинах. В скверах, парках, разрушенных домах и фортах, валялось множество трупов, по улицам наши солдаты гнали колонны пленных.
На окраинах то и дело вспыхивала стрельба.
Полк расположился в пригороде, меньше других пострадавшем от наших авиации и артиллерии, в казармах какой-то немецкой части. Несколько дней отсыпались и приводили себя в порядок, а затем группами ходили осматривать город.
От жилых кварталов осталось мало чего, но среди них сохранилось множество фортификационных сооружений, поражавших своими размерами и мощью. Даже не верилось, как наши бойцы смогли взять их. Тем не менее, взяли.
Прямо на улицах, в развалинах и сохранившихся зданиях валялось множество самого различного барахла и мы не преминули обзавестись трофеями. Что интересовало пацанов в нашем возрасте? Конечно же, оружие. И вскоре на наших поясах красовались немецкие «вальтеры» и эсэсовские тесаки.
В одном из домов, оказавшемся школой гитлерюгенда, обнаружили целый вещевой склад и подобрали себе по ноге кожаные сапоги. Обзавелись часами, портсигарами и трофейными зажигалками - в то время мы уже покуривали.
А еще через несколько дней, вместе с командиром роты нас вызвал к себе начальник штаба полка - майор и сообщил, что из штаба армии получено распоряжение о направлении в суворовские училища или отправке домой, огольцов вроде нас, прибившихся к воинским частям.
К такому повороту событий мы были не готовы и только хлопали глазами. Учиться не хотелось, да и домой не тянуло. Майор предложил подумать и самый шустрый из нас – Славка, почесав в затылке, заявил, что согласен ехать в училище. Мы же с Ванькой вякнули, что желаем остаться в части.
По этому поводу начштаба прочел нам целую лекцию, из которой следовало, что теперь, когда дело идет к победе, наше дело не таскаться с войсками и сидеть на казенных харчах, а учиться и возвращаться к мирной жизни.
На том и порешили. На Славку было приказано готовить документы в суворовское, а на нас - домой.
В ближайшие дни его отправили в училище, а мы с Иваном встретили День Победы в Кенигсберге.
Еще через пару недель, с воинским эшелоном, состоявшим из комиссованных и увольнявшихся в запас солдат старшего возраста, мы выехали в Россию.
Провожали нас командир роты, фамилию его я, к сожалению, запамятовал, помню только, что он был татарин, старшина Гармаш и несколько бойцов.
Зная, что Калинская область, через которую они проходили, выжжена немцами дотла и разграблена, и надеяться дома нам не на кого, расторопные хозяйственники снабдили своих питомцев богатым «приданым».
В теплушку, где мы разместились с несколькими солдатами и выбракованными лошадьми, они загрузили три большущих фибровых чемодана набитых немецкими гражданскими костюмами и обувью, несколько велосипедов и аккордеонов, а также пару вещмешков со съестным.
Помимо этого, Гармаш вручил нам коробку с этим самым сервизом, который с его слов принадлежал самому коменданту Кениксберга и был взят из его резиденции.
Трофейные «вальтеры» у нас изъяли, но мы не грустили- в тюках сена, в теплушке у нас были припрятаны два новеньких шмайсера и пара гранат, так, на всякий случай.
Добирались на родину мы почему-то через Москву, где на станции Московская-Товарная поредевший эшелон переформировали, оставшихся военнослужащих перегрузили на открытые платформы и поезд пошел на Калинин.
Там случился неприятный казус. Как только фронтовики, ехавшие до него, распрощались и оставили нашу платформу, на нее влезли несколько милиционеров в синих фуражках и попытались отобрать у нас трофеи, хотя мы и предъявили им свои воинские документы.
Не на тех нарвались. Ребята мы были битые и не боялись самого черта. У Ваньки возник в руках шмайсер, а у меня лимонка, из которой я вырвал чеку.
Тех как ветром сдуло.
Во Ржев состав прибыл поздней ночью, мы выгрузились на перрон и до утра просидели на чемоданах. Затем за отрез бостона и несколько пачек сигарет наняли какого-то деда с телегой, запряженной тощей лошадью и двинулись на Оленино.
Шестьдесят километров до него плелись весь день. Родные места не радовали. Хотя стоял май и леса кругом сияли первой зеленью, на местах бывших деревень чернели пепелища, а на обочинах покрытой ухабами и воронками дороги валялась разбитая немецкая техника.
От когда-то обширного нашего райцентра тоже мало чего осталось. Война прошлась по нему несколько раз с запада на восток и обратно.
Северная часть вообще исчезла. На ее месте виднелось громадное немецкое кладбище с сотнями березовых крестов.
Но была и радость. На сожженной дотла нашей усадьбе меня встретили мать, которую я уже давно похоронил.
Их отряд воевал в смоленских лесах и через месяц после освобождения нашей области она сразу же вернулась в район. Но мы тогда уже были далеко.
Живы оказались и Ванькины родители, они проживали в соседней деревне у родственников.
Практически все в поселке голодали - питались лебедой, крапивой и прошлогодней мороженой картошкой, которую выкапывали в поле.
Тут и пригодились наши трофеи.
За аккордеон, немецкий шевиотовый костюм и ботинки, во Ржеве мы выменяли корову, а в ближайшей деревне овечку и картошку на посадку.
В это время в районе уже восстановили «Заготзерно» и за подношение директору в виде серебряного портсигара, мать устроила меня туда приемщиком. Появился хлеб.
Затем прикупили леса и на месте сожженной, построили новую избу. С дровами в первую послевоенную зиму было полегче – топили крестами с немецкого кладбища. А по весне оно стало пучиться, лопаться и в зловонной зеленоватой жиже в огромных ямах всплывали десятки немецких трупов – в амуниции и обмундировании.
При отступлении «сверхчеловеки» хоронили своих целыми взводами в одной могиле.
Вот и весь мой сказ. А воспользоваться комендантским сервизом не пришлось ни разу - мать немецким брезговала. Так и валяется он на чердаке поныне.
Ванюшка работал учителем в Татево, помер недавно, сердце сдало, а наш Славка здравствует. Полковник в отставке и живет в Москве. Иногда наезжает в родные места, вспоминаем за чаркой те дни и боевых товарищей".
