Гена менял имена: Гендаль, Гендос, Гиннес. Среди готов он давно стал своим. А точнее – главным. Никто не знал, что их "могущественный рыцарь темного ордена" учится в колледже на электрика, а по субботам мотается в деревню к Марии Анатольевне. Деньги все ушли на пансионат, сроки закончились, и мама даже немного пришла в себя. Прогресс! Даже могла кое-как улыбнуться Гене и пошевелить пальцем. Но и этого было достаточно. Она – живая. Что еще?
Домик в деревне – замена пансиону. Марьюшка давно мечтала покопаться в земле. Что ей в этой жизни оставалось?
- Давай, Генка, продадим эти шубы, да и развалюшку какую купим, а? Все матери на свежем воздухе, а? Я ее в кресло усажу под яблоней – сама рядом. Раздолье?
Гиннес понимал: просьба Марьюшки – и не просьба вовсе. Очередная жертва. Ей бы своей жизнью жить, а не гробить последние годы на инвалида. А она добровольно взвалила на себя эту ношу. И терпеливо тащит! Да еще и Гиннеса кормит. Картошку для него сажает. Было стыдно. Нет, чтобы старухе помочь, а то справился: раз в неделю навестил, на маму поглядел, и в город смылся.
Летом Гиннес старался помогать Марьюшке: возился в огороде не меньше ее, починил забор, подправил крылечко. Носил воду, заготавливал дрова. Все мог. Всему научился. Все умел. Соседки хвалили его, завидуя Марьюшке.
- Справный внук у тебя, Мария, любо-дорого! А наши-то оглоеды, гвоздя вбить в стенку не могут, стыдоба!
Их смущал черный цвет волос Гиннеса, (Видели бы они Гинесса в черном костюме) его угрюмость и неразговорчивость, но Мария объясняла:
- Такие уж у нас мужики. Не улыбаются, хоть ты тресни. Да и че ему улыбаться, мать – видите, лежачая…
Осенью нужно было уезжать в Москву – учиться. Гиннес прилежно отсиживал положенные часы. Потом наскоро перекусывал и спешил в Филевский парк, где тусили «правильные», чтобы отметиться. Потом шел к своим, в основном, наивным малолеткам, буквально глядевшим Гиннесу в рот. Покружив по заброшкам, он водил своих подопечных вокруг района, где теперь обитала образцовая Зина Николаевна со своей «принцесской».
К ночи Гиннес таинственно исчезал из компании, чтобы «помолиться сатане», а сам ехал в Коньково, где долго сидел в ванне, а потом жарил деревенскую картошку и шкрябал вилкой по чугунной сковороде, подбирая вкусную картофельную поджарку. Вот тебе и гот!
Ему скоро должно стукнуть восемнадцать, он заканчивает второй курс. Зачем Гиннесу нужна вообще малолетняя девка? Отомстить? Детский сад! Он объяснял себе, ругался сам с собой, приводил веские доводы: мстить глупо. Отыгрываться на ребенке – глупо вдвойне. Но поделать с собой ничегошеньки не мог.
« Я же не убивать эту малолетку собираюсь. Не насиловать. Просто… расскажу ей какую-нибудь легенду. Поведу за собой. А ее мама будет волноваться. Сильно волноваться. Желательно – подольше. Можно даже до инсульта поволноваться. Его мама сколько лет уже лежит – и ничего. Не кашляет. Почему бы уважаемой Зинаиде Николаевне не полежать?»
«Но при чем здесь твоя мама?»
Его мама была, конечно, ни при чем. И папа – тоже. Даже неизвестно, кто больше сволочь – «лощеный», эта краля Зинаида или его отец? В любом случае, отвечать будет принцесса. Неплохо бы завести ее куда-нибудь в лес, да и оставить там одну. Пусть бродит, залюбленная, избалованная мамой девочка. Сразу научится маму и Родину любить, мелкая тварь!
Очаровать Аллочку было легко. Гиннес давно изучил ее маршрут и в этот раз удачно попал. Прям, под настроение. У девочки умер коник. «Купила мама коника, а коник без ноги-и-и» Хнык, хнык. Не прошло и недели, как принцесса щеголяла в черной юбке, с черной подводкой на глазах. Ни о чем… Хотя нет! Удивила, когда на руках прошлась по краю девятиэтажки. Молодец! Отчаянная. Или дура избалованная. Или – одно и другое сразу.
- А маме наплевать, - плакала она.
Ну и что? Здесь всем на всех наплевать! А уж твоей маме – тем более. Вот мы ее и научим, как это расхлебывать. Хозяйка жизни! Лощеный, правда, пропал куда-то. Ну ничего, и до него доберемся…
Гиннес не собирался тащить Алку до самого конца маршрута. Маршрут длинный. И цель была – даже две. Малолетка – так. Бросит ее где-нибудь на остановке – пусть чапает обратно сама. Или добрые дяди из милиции к маме привезут. А Гиннес пойдет дальше. Во-первых, посетит свой родной город, где рОдный папа живет. Придет в пожарную часть на экскурсию. Так и скажет:
- Здрасте. А покажите мне бравых дядек-пожарных, что доблестно служат народу.
И к нему навстречу выкатится батя любимый. Он просто в глаза ему посмотрит. Посмотрит и спросит про самочувствие. Про настроение, и вообще. А, может быть, папа пригласит его в дом. И может, познакомит с новой семьей. Как это он там говорил: «Любовь должна быть одна, и на всю жизнь»? Ага. Гиннес внимательно папу выслушает. Очень внимательно. А потом плюнет в папину рожу.
А потом Гиннес отправится дальше. Там, на границе с Новгородской областью, где стеной стоит бурелом, говорят, живет отшельник. Так себе, мужичишко, рассказывали. Какой-то алкаш бывший. А может, и не бывший. Мирно проживает у покосившейся часовни этот синяк, при староверском кладбище подвизается. Никому не мешает.
Да только еще говорят, что он принимает страждущих. Несчастных. Набирает берестяной ковш воды из ручейка и поит этой водой больных, шепча какую-то молитву. И люди вылечиваются от всяких пакостей, сидящих в людских мозгах. И сумасшедшие, и инсультники… всякие. Ерунда, конечно. Бред. Но говорят… А вдруг – правда. А вдруг – поможет?
Эта мелкая Алка уши сразу навострила, когда Гиннес ей такую пулю запустил.
- Мне тоже надо! У меня тоже – желание!
Блин, ни дать, ни взять – Элли из изумрудного города. Гиннес тогда только улыбнулся – зассыт маменькина дочка. Не зассала. И голову обрить наголо дала. И кепку на нос нацепила без звука.
***
Утром они проснулись раненько. Позавтракали молча и двинули на автобусный вокзал. Гиннес переживал, что их будут разглядывать, особенно Алика: не переодетая ли девчонка? Но Алик вел себя по-пацански. Уселся к окну, сложил руки на груди и уронил голову – типа спит. Гинесс достал сканворд и сделал умное лицо – братаны к бабке поехали – че?
Никто в их сторону даже не взглянул. Больно они нужны кому. Таких сейчас везде – вагоны и маленькая тележка.
Автобус быстро выехал за город, играючи выскочил на объездную, и помчал в таинственное, обожаемое поэтами и пиитами подмосковье. Скромные дачники, брезговавшие электричками, подремывали привычно. Они не спешили, эти беспечные пенсионеры – их жизнь, давно налаженная, не удивляла никого и не пугала. В Москве все давно уже стабильно: выстраданная хрущебка, пенсия и налаженный быт. А за городом – дачка без особых закидонов, но если что – можно ее выгодно продать – земля сейчас дорогая. Чего не дремать?
Гиннес решил особо глаза людям не мозолить. Нужно было выскочить где-нибудь на промежуточной остановке, чтобы дачники не заподозрили неладное: в СНТ все друг друга знают. Ну их к черту! Спокойнее будет.
Он легонько пихнул Алика локтем. Тот вздрогнул, заморгал глазами, испуганно озираясь вокруг.
- Просыпайся, - нарочито громко сказал Гиннес, - бабка Клава уже блинов, наверное, испекла.
Алька лишних вопросов не задавал, послушно двинулся по тесному, заставленному корзинами и баулами, проходу. Соскочив со ступеней, бросив рюкзак на землю, суетливо побежал за остановку. Автобус не задерживался.
- Ну чего ты там? – крикнул Гиннес, - застрял?
Виноватый «Алик» вышел, застегивая джинсы на ходу.
- Ты вот что, дружище, заруби на носу – в поселках и на стоянках в бабский туалет не забреди! – Гиннес, посмотрев на потешную рожицу «Алика», не удержался и все-таки щелкнул его по носу.
«Алик» совсем по-мальчишески боднул головой и набычился. Гиннес улыбнулся: «Фиг поймешь, что девка, молоток»
Присели в павильоне остановки. Алик попросил воды.
- Много не пей. Насосешься, клоп, я с тобой нянчиться не буду, - строго сказал Гиннес.
Алик слегка промочил горло и вернул бутылку назад.
- А у меня тоже бабушку Клавой зовут, - ни с того, ни с сего вдруг ляпнул Алик, - она в Переделкино живет с дедом Леней.
- Клавой? – удивился Гиннес, - вот так раз. А я думал, какой-нибудь Виолеттой. Или Ираидой!
Алик помотал головой.
- Неа, обычная бабушка. Старенькая уже. Она меня, прикинь, сама у мамы принимала.
- В смысле, - не понял Гиннес.
Алик скосил на него круглый, опушенный густыми ресницами глаз:
- Ну, мы в деревне раньше жили. Снегу намело по шею. Мама начала рожать, а баба Клава ей помогала.
«Алик» помолчал немного, поковырял дыру в деревянной скамейке и тихо сказал:
- Я зачем это говорю… Ты не бойся, Гиннес, я не какая-нибудь маменькина дочка. Я трудностей никаких не боюсь. Честно.
Гиннес воздел глаза к обшарпанному потолку автопавильона и вздохнул: детский сад, чесс слово…
Намучается с ней Гиннес, как пить дать – намучается.
Автор: Анна Лебедева