Крашеную звали Верой Владимировной. Нужно быть дураком, чтобы не понять причину конфликта бабки и отца. Ну конечно, Вероника влюбилась «не в того», кого бы Вера хотела бы видеть в своей семье. Какой-то недоучка, посмевший дотронуться до высокопоставленного отпрыска… Генка зачитывался романами Дюма. Неравные браки никогда не поощрялись, и никакая любовь не считалась высоким оправданием такого брака.
То, что отец ни по каким статьям не подходил Веронике, матери Генки, было понятно по обстановке квартиры. Гостиная бабки напоминала Эрмитаж (Гену как-то возили родители и туда). Обилие посуды, бронзы и картин поражало воображение. Над роялем висел портрет строгого на вид мужчины со сдвинутыми бровями в кителе, увешанном орденами. А бабушка-то – генеральша! То-то она с отцом через губу разговаривала…
Гена передвигался несмело, боясь дышать, пока Мария Анатольевна, богатырской комплекции женщина, подготовив маме комнату, потащила ее в ванную. Гена хотел помочь, но Мария, грозно зыркнув на Гену, неожиданно смягчившись, сказала:
- Ну что ты, сынок, я сама уж. Сейчас мы твою матушку помоем, в чистенькое переоденем и в кроватушку положим. Не волнуйся.
Гене захотелось расплакаться. Наконец-то, он услышал в этом доме ласковое слово.
Откуда-то из недр квартиры снова выплыла хозяйка со стопкой белья в руках.
- Геннадий, посиди пока здесь. На столике журналы. Устроим Веронику, будем пить чай! Фуй, только не разводи здесь слякоти, ты же мужчина. Мужчинам плакать не положено.
Генка понял: презрение и надменность адресованы были только отцу. По отношению к бастарду бабка вполне, оказывается, терпима. Когда Мария (Марьюшка, как звала ее Вера Владимировна) на руках, как маленькую, отнесла маму в «ее комнату», и, немного повозившись с ней, пригласила Гену, то он рванул сразу, не дожидаясь повторного приглашения.
Мама, переодетая в тоненькую рубашку, вышитую на груди атласными ромашками, причесанная и благоухающая каким-то особенным ароматом, была спокойна, и, кажется, довольна.
- Ну вот, Вероничка, детонька, теперь все будет у тебя хорошо. Теперь ты поправишься! Видишь, и сынок около! Вместе будете жить, поживать, да добра наживать, - гудела над мамой Марьюшка, - Вероничка, отдыхай. Геночка, пойдем-ка в столовую. Ты вареничков хочешь? Вероника, а ты? Или бульончику? Чайку? Я сейчас, сейчас.
Марьюшка увела Гену за плечи. Оттого, что у Марьюшки были такие теплые ладони, от другого ли, но в носу Генки опять защипало. Он еле сдержался и покорно отправился за этой большой и доброй великаншей.
Она умело и ловко передвигалась по огромной кухне. Не успел Генка и глазом моргнуть, как перед ним выросла аккуратная пиала, полная ароматных, из тонкого теста вылепленных вареников с вишней. Марьюшка подвинула поближе к Гене пузатый сливочник, наполненный желтоватой сметаной. В стакан налила молока. Поставила чайник. Одновременно насыпала заварку в нарядный заварной чайничек. Тут же окунула в большую эмалированную кастрюлю дородную белую курицу. И все это Марьюшка проделывала с шуткой-прибауткой.
Гена уписывал сладкие вареники, и вишня таяла на языке.
- Вот и славно, вот и хорошо, детонька! Сейчас чаек сготовлю, печенья насыплю. Лимонное! Вчера пекла. А завтра плюшек наделаю. Глазки у тебя мамины. Весь ты – мамин!
Генка хотел ответить, что он вовсе не только мамин, но и папин… И нечего над ним сюсюкать, и что он взрослый человек и все понимает… Но Генка не стал ничего говорить. Просто ему нравилась воркотня Марьюшки. Да, как с маленьким. И вареники эти – нравились. И кухня, и мамина комната, и сама мама, спокойная и умиротворённая.
- У тебя прошла голова? – спросил он вечером у мамы.
- Мне дали какое-то лекарство. Стало легче, - ответила она, - дома, говорят, и стены помогают. Дома так хорошо.
Генка почувствовал, что мама совершает предательство по отношению к отцу. Неужели ей здесь так хорошо, что даже не обидно, от того, что отец их покинул? Но Гена смолчал: измученной матери сейчас не до морали. Когда боли терзают, вообще не до чего. Хуже всех, наверное, отцу. Но все свои оценки: поведение папы, мамы нужно отложить на будущее. Если оно будет, это будущее.
Вера Владимировна не медлила. Веронику положили в какую-то ведомственную больницу. На операцию. Пока мамы не было, она вела себя, как ни в чем ни бывало: смотрела кино, слушала музыку, пила кофе, даже болтала с Генкой о всякой ерунде. И только по еле уловимой дрожи в руках Гена догадался: нервничает. Ох, как нервничает. Но виду не показывает. Наверное, у бабки сильный характер. Она плакать себе не позволит.
Аневризму клипировали. Но операция прошла неудачно. Опытный хирург ошибся, задел какой-то важный сосуд. Мама получила инсульт – так иногда бывает. Врачи говорили, что инсульт – не приговор. Но на самом деле это для молодой женщины стало настоящим приговором. Она долго валялась на больничной койке, потом ее отправили в санаторий. Потом – домой. А потом – снова в больницу. Казалось, этому адскому круговороту не будет конца.
Вера Владимировна не жалела никаких денег, распродавая потихоньку золотые украшения, коих было в избытке. Но даже это рано или поздно должно было закончиться. Генка нервничал, плохо учился и частенько стоял над постелью матери. Никакой реакции. Овощ. Столько сил, времени вложено. Тишина. Она даже взгляд толком не может сфокусировать.
- Не представляю, чтобы я делала без Марьюшки. Она – наш ангел, - иногда говорила Вера.
Она все так же была подтянутой и опрятной. Все так же держалась, не показывая своего отчаяния. И все так же ненавидела Генкиного отца.
- Вот видишь, Геннадий. Я так и знала: этот хлыст никогда не был надежным человеком. Влюбил в себя Веронику, обманул, увел из семьи… И сбросил на меня, как ненужный балласт. Я говорила ей, я ее предупреждала…
- Неправда, - сказал Генка, - папа очень любит маму. Мы хорошо жили!
- Да? – прищурилась Вера, - хорошо? А что же твой прекрасный папенька даже захудалого перевода не пришлет? Да Бог с ними, с переводами. Письмо бы хоть тебе написал! Позвонил бы! Где он, Гена?
Ответить на вопрос было нечем. Генка писал отцу, но тот словно выпал из жизни. И от этого Генке было очень больно. Вроде, и бабка не особо обижает. Марьюшка, та вообще лучше всякой бабки была. Она и маму родной считала, и Гену. Терпеливо меняла постельное белье, мыла и причесывала Веронику. Разговаривала с ней. Разговаривала с Генкой, утешая.
- Ай, да брось ты убиваться! Не пишет, да и Бог с ним, - Марьюшка, вся красная, гладила белье, - на мужиков надежды нет. Им что… Пока жинка здорова – любят. А как – нет, так и любви никакой нет. Не обижайся и прости. Не всем быть таким железным, как бабушка твоя. Вот где кремень! Боевая подруга! Андрей Васильевич и сам был лихим воякой, так Вера ему под стать! Вот где она его держала! – Мария Анатольевна сжимала свой немаленький кулак, - и на маму не серчай. С характером тож! Уж Веронька бушевала, уж такие громы с молниями метала… А Вероника глазами сверкнула и в чем была, в том с отцом твоим укатила… Нашла коса на камень…
***
Гена рос, взрослел. Мать сохла и молчала. Отец пропал. Бабка ушла в себя. Одна Мария и была рядом, внутренним чутьем поняв: кому-то надо быть рядом. И пока она находилась рядом – все было нормально. Не хорошо, нет, НОРМАЛЬНО. И этого вполне хватало, чтобы не свихнуться.
Однажды Генка застал Веру Владимировну в гневе. Обычно она была ровна и надменна, но в этот раз, действительно «метала молнии».
- Ба, что с тобой? – Генка застыл в прихожей. С ботинок стекала московская грязюка, но Вера не обращала на грязь никакого внимания.
Она нервно расхаживала по гостиной, то и дело, кидая гневные взгляды на портрет покойного генерала.
- Что, помер, и дела тебе нет, да? Лежишь там себе, полеживаешь, да? А то, что от жены, от дочери, от внука квартиру отбирают? Вьются вороны над головой? Не вороны – гиены кружат! Никакого тебе дела? Слабаки! Все вы – чертовы говнюки и слабаки!
Квартира в престижном районе давно интересовала перекупов всякого рода и пошиба. Но Вера держалась стойко и отказывала охотникам на лакомый кусочек. Ей чего только не предлагали: пожизненную ренту, удобные апартаменты в новостройках, частный дом. Иногда – угрожали. Вера была непоколебима. Однако – ей ли воевать с хищниками? Прибьют где-нибудь, и пиши пропало. Случаев вокруг – пруд пруди.
- Сучка! Тварь хитрая! Ты посмотри-ка, Геннадий, какие кружева эта контора плетет!
- Бабушка, да никто у тебя ничего не отберет! – возмущался Гена.
- Отберет, отберет! Я их знаю. Им закон не писан! Явился такой, лощеный, слова – что мед! А как пообещала с лестницы спустить, так сразу жало выставил! «Не думаете ли вы, дорогая моя, очутиться в больнице с инсультом, как и ваша дочка?» Ну, я им покажу. Я им устрою!
Ничего она «им» не устроила. Через неделю умерла от инфаркта. Хоронила Веру Марьюшка. Гена топтался рядом, больше мешая, чем помогая.
- Не успела оформить толком. Не успела, - плакала Мария Анатольевна на кухне.
Она выглядела совсем потерянной. Веры нет. Дочь ее лежит в соседней комнате. Внук ничего не понимает. А тот «лощеный» уже наведывался. Мария держала оборону, как могла. Она понимала, что по закону нельзя ничего продавать и покупать. Что жива дочь, Генка тут…
- Вы сама – кто? – улыбнулся агент очаровательной белозубой улыбкой.
- Я – никто, - не нашла слов Мария.
- Ну и ступайте, куда следует, - заключил лощеный, неужели и вам нужны проблемы? Вы – заинтересованное лицо. Хотите так же заинтересовать милицию?
- Надо продавать квартиру, Гена. Что мы? Я ничего в этих делах не соображаю. Лучше продать. Убьют ведь! А так – Веронику лечить на что-то будет. Что скажешь, Гена. А? – Марьюшка опять заплакала, - вот беда-то, не дотянула Веронька до твоего совершеннолетия. Уж ЭТИ бы не сунулись туда, где мужик! Господи…
Повидал и Генка этого «лощеного». Удачливый, успешный, безупречный, спортивный. Легко передвигался по квартире, скользил взглядом по картинам и мебели. Руку даже протянул. Генка свою руку отдернул.
- Гордый и непримиримый? – улыбнулся агент, - хвалю. Мужик. А самому выбиться в люди слабо? Ну, не за бабушкин счет? А мать на ноги поднять? На что будешь мать лечить? Картинки-то, я смотрю – тю-тю. И вазы китайские… Требуха одна осталась. На рынке за это никто и тыщи не даст. А я хорошие деньги предлагаю. Без волокиты, вместе с мебелью заберу. Тебе и на жилье приличное хватит, и маму в пансионат хороший поместишь.
- Я – несовершеннолетний. Сделка не будет считаться действительной, - огрызнулся Генка.
Лощеный улыбнулся, аж все вокруг засияло от его улыбки. Как в детской песенке, блин.
- Да не волнуйся. У нас все на автомат поставлено. Никто не подкопается, и деньги сразу – налом! Ну, по рукам, парень?
- Мне надо подумать, - буркнул Гена.
- «На подумать» времени нет. Завтра приду. А там…
***
«Не реветь. Не реветь. Не реветь. Да. Разводят, как лоха. Но ты и есть – лох!»
Мария подсела к нему.
- Вот что, Геночка. Давай-ка все Верины шкатулки проверим. Пошукаем, пока ЭТОТ не вернулся. Чего-нить, да наскребем. Так-то прав этот шакаленок – Вероничку в пансионат определим. Тебе квартиру купить надо. На меня оформим, если доверишь, а к восемнадцати годам сам владеть будешь. Отец-то твой тут бы пригодился, так ведь нет его… Да и Бог с ним, числятся папка с мамкой, и ладно. В детский дом зато не приберут.
Они всю ночь «шукали». Наскребли немного, но на пару лет скромной жизни хватило бы. Генка честно разделил добычу на две половины. Да еще и пару шуб от бабки Марии отдал. Та брать не хотела, рыдала, ругалась, даже матом Генку обложила.
- Бери, Марьюшка! Бери, я сказал! Считай, что на сохранение! – не выдержал, рявкнул на нее Гена.
***
Квартиру в Коньково купили. Не бог весть что, так ведь это Москва! Люди годами о жилье мечтают, нечего тут из себя барона корчить! На оставшуюся сумму Веронику принял на три года довольно приличный пансионат. Ананасов в шампанском не предлагали, но уход, по слухам, был нормальный. Отлегло от души. Генка присел около колченогого стола в новых «апартаментах», осмотрелся… Но плакать себе запретил.
Унижало то, что оказывается белым днем можно вот так просто, взять и выгнать человека на улицу. Или убить. Можно заставить его продать СВОЕ за бесценок. Так, что беззащитный, запуганный человек будет еще ноги за это целовать. Гена присмотрелся к бланку купли-продажи.
«Пантеон» - прочитал он название компании.
«Исполнительный директор»… «Генеральный директор»… «Владелец…»
Итак. Самая главная в этой бедламской конторе – некая Зинаида Николаевна Милонова. Хорошо. Повидать бы этих барыг. Ну просто… Повидать… Какой адрес?
***
Разряженный готом, Генка слился с окружающим миром. Все его и запомнят готом, если что.
Если что… что?
А мало ли… земля круглая.
Он стоял, прислонившись к тополю, высокий, унылый. Прохожие кидали в сторону Генки удивленные взгляды: развелось нынче гопоты, плюнуть некуда. Но Генку взгляды прохожих мало интересовали. Самым интересным для него было – созерцание счастливой троицы. М-м-м-м, как м-и-и-и-ло!
Красивая, очень красивая женщина выходила из дорогой машины. Рядом с ней симпатичная деваха с косичками, второклашка или третьеклашка. А сопровождал столь чудное семейство тот самый «лощеный». Прелестные, обеспеченные, счастливые люди. Любят друг друга, ага.
Ничего. Гена подождет. Гена подрастет. Гене ждать – не привыкать. Готы, они умеют ждать.
Автор: Анна Лебедева