Даша за перегородкой распускает любимую кофточку. Кофточка от многочисленных стирок свалялась в сплошной колтун, приходится поддевать и распутывать крючком, ногтями и даже зубами. У неё есть ещё вязаный шарфик — распустит — свяжет мужу свитер.
У самой Даши для холодов имеется большая, как плед, бабулина пуховая шаль, дымчато-серая, мягкая и тёплая, пахнет кошками. Залезть бы под неё, укрыться с головой… А проснувшись, сладко потянуться: «Серёж, какой мне приснился кошмарный сон».
***
— Перемен требуют наши сердца! Перемен требуют наши глаза! Допрыгались со своим Цоем? Полюбуйтесь на руины, в которых страна лежит, — надрывается за стенкой окающий вятский тенорок.
— Цоя не троньте, — угрожающе предупредил молодой голос.
…Хорошо, что бабуля научила маленькую Дашу вязать. Чем бы сейчас занималась Даша? Слушала бесконечное бу-бу-бу за перегородкой? Эти мужчины хуже малых детей, ей-богу. Почитать бы, пока ясный день на дворе — да негодяй Васька спрятал книги и втихаря пускает на самокрутки. Именно он «докопался» до Цоя.
— Доигрались? — не унимался его вредный вятский тенорок: — И в пульсации вен мы ждём перемен… Шибко подозреваю, что те вены были тухлые от наркоты.
— Ещё раз: Цоя не троньте! А не вы, работяги, за трояк на демонстрации ходили?! — пошёл в наступление молодой голос. — Над Брежневым кто анекдоты в курилке травил? А в перестройку кто станки бросал и бежал к цеховому радио слушать Горбачёва? Кричали слесари ура и в воздух кепочки бросали. Не вы?
Тенор растерялся, пошёл на попятную:
— Дак ведь мы, как бы, это… Выступали против вранья, пофигизма. Против дефицита, очередей этих… Думали, настоящий хозяин на фабрики и на заводы, в колхозы придёт. Как в Швейцарии: процветание, трали-вали, то-сё. А вместо хозяина — вороньё, бандиты налетели. Из великой страны воровскую «малину» устроили.
— Заметьте, родные, доморощенные бандиты. Ваши же комсомольцы-добровольцы с трибун спрыгнули, в прыжке переобулись.
***
Когда-то для вставшей с постели Даши не сесть за компьютер — значило не проснуться до конца. Это как начать день без контрастного душа, без утренней чашки кофе. А забыть дома смартфон — да хуже выйти голой и не накрашенной!
…Катастрофа началась, когда исчезло электричество. Нет электричества — нет жизни. Нет воды в кране, свежих продуктов, горячей воды, промытых шелковистых волос, чистого белья и посуды. Умирает бытовая техника, без которой жизнь отшвыривает современную женщину на полтора века назад. Особенно тяжело, если это горожанка в пятом поколении, как Даша.
Из властелинов, небрежным щелчком клавиши открывавших компьютерную Вселенную — превратиться в слепышей, которые тыкаются и копошатся в поисках тепла и еды.
В кладовке Даша наткнулась на связку свечей. Ещё в Миллениум купили потехи ради, чтобы подурачиться в «конце света». Свечи были китайские, дрянные, как всё китайское, превратились в слипшийся грязно-серый ком — но им несказанно обрадовались.
***
— Ты, Василий, объясни, что за великая страна такая, что пальчиком её ткнули — и она грохнулась вдребезги? Схлопнулась в один момент? — молодой голос принадлежит Дашиному мужу Сергею.
Сейчас Васька взвизгнет, что не в один момент, не-ет! ЦРУ-шники долго, тщательно готовили в массах глухое недовольство — пустыми полками, очередями. По всей стране заводы и фабрики вкалывали в три смены, фермы и мясокомбинаты выдавали горы продукции, захлёбывались в молоке и мясе. Куда всё девалось?! Ясно куда: выливали молоко в реки, закапывали масло в землю, жгли мануфактуру — на всех уровнях сидели продажные шкуры, предатели, гнильё.-…
— В здоровом теле гниль не заводится. Прогнила ваша система насквозь, не оправдала себя. Весь мир в будущее смотрит, а вы снова из могилы покойника выкапываете.
Василию нечем крыть, смолк. Характер у него сварливый, но руки золотые — он и избу утеплил, и русскую печь сложил. А когда Сергей Ильич вышел собирать хворост и заблудился — его, полузамёрзшего, притащил на себе Васька. Старик заблудился в трёх шагах от дома, ползал кругами. Первая же еловая ветвь сбила с носа его очки. Их, со сломанной дужкой, недавно откопал из снега под елью Василий.
А пока сослепу Сергей Ильич успел набедокурить. На улицу его не выпускали: простыл, гайморит. Решил сварить на обед кашу, нашёл в банках запечатанную гречку. Оказалось, это был гранулированный кофе — на ощупь и правда вылитые крупинки гречки, при сильном насморке не отличить. Кашеварил, удивляясь, отчего каша не густеет…
Даша входит — аромат умопомрачительный как в кофейне, как в десяти кофейнях сразу! Вязкая чёрная жижа застыла битумом, пришлось выковыривать ножом. Ой, как кофе жалко!
***
… — По китайскому пути надо было идти! — с болью крикнул Василий. — Не выдёргивать стержень, на котором страна стояла. Не блеять с трибуны: «Долой коммунистов» — а тихо-мирно выправлять экономику. Не журналом «Огонёк» прилавки забивать, а бытовыми товарами. И жила бы страна родная, и нету других забот. Верно говорят: дурак на своих ошибках учится, а умный на чужих. Да почему мы-то вечно на своих учимся?!
— Вы сами и ответили на свой вопрос, — деликатно заметил Сергей.
— Не согласен, Серёжа, — возразил свёкор. Слова в бородатых устах звучали мягко, как у детского доктора — каковым Сергей Ильич и являлся в мирной жизни. Он несказанно рад найденным очкам, то и дело трогал их за перевязанную дужку: на месте ли? — Дураки и лодыри не придумали бы первым в мире радио, электричество, самолёт, периодическую таблицу химических элементов… Не освоили бы громадных территорий.
— Эх, граждане-товарищи, не умеем мы друг друга слушать. А истина, она всегда посередине. Искать её надо, золотую-то середину, — к кухонной дискуссии недавно присоединился дачный сторож СанСаныч. Он никогда не ввязывался в спор, благоразумно не принимал чью-либо сторону. Усмехался и тихонько курил себе в печурку.
***
— Ведь всё на это указывало, — думает Даша. — Из каждого утюга неслось: «Готовьтесь!». Но люди настолько привыкли к взбалмошности, истеричности, показухе, вранью в телевизоре.… Это как пастушонок кричал: «Волки, волки!» Но никто уже не верил.
Самое страшное — открылись двери тюрем. От этих людей пахло бедой, опасностью. Страшны были их щербатые ухмылки, грязная брань, льющаяся из беззубых ртов. От них, как от тараканов, не помогали железные двери. Замки на подъездах выколупали, как нечего делать. Из оконных решёток понаделали штырей и взяли «Магниты» и «Пятёрочки» под свою опеку. Что в это время делал камуфляжный охранный люд? Возглавил уголовную братию.
***
— Н-да. А вот с китайскими студентами номер не прошёл. Тявкнули было на площади Тяньаньмэнь. Китайские военные — ребята серьёзные, у них не забалуешь. Они не запустили по телевизору маленьких лебедят, руки у них не тряслись. Мигом кишки этих малолеток на гусеницы намотали. А не то барахтаться бы Китаю в таком же дерьме.
— Хм. Победа на крови даже одного человека, знаете…
— Вы эти либеральные штуки бросьте, Сергей Ильич. Лучше размазать по асфальту десяток безмозглых сопляков, чем огромную страну под откос пустить. По мильёну на тот свет каждый год отправлять. Плюс не рождённых по мильёну. Вот и считайте, милосердные вы наши, скоко гитлеров по нашей СССР проехалось за 30 лет.
СанСаныч у печки примирительно пыхнул из трубочки синим дымком:
— Истина, значит, она всегда посередине…
Господи, сколько можно лить из пустого в порожнее?! Даша трёт виски. Драгоценного цитрамона осталась половинка упаковки. По крошечке держит под языком, надеясь на эффект плацебо. Вот придёт лето, она будет бродить по ромашковым полянам, насушит охапки полезных трав.
Хорошо, в своё время огородные дома использовались как чуланы для ненужных вещей. Тут и пыльный фонарь «летучая мышь», и примус, и даже канистры с керосином. В связке старых книг Даша обнаружила брошюру «Лекарственные растения». Поспешила спрятать, пока Василий не пустил в расход. Он сворачивает листочки, начиняет сенной трухой и курит, воняет на всю избу.
***
…Купленные втридорога дизель-генераторы стояли без дела: топлива не было. Столпотворение на городских автозаправках рассосалось в первые часы. Закрылись круглосуточные павильоны, погасли табло. Выручали дрова-голубчики. Из окон мёрзлых, заиндевелых многоэтажек высунулись, заструились горькими дымками кривые трубы буржуек. На улицах люди волокли деревца: кто на санках, кто просто по снегу.
Неприкаянно бродили ещё вчера сытые и шелковистые, а ныне замурзанные кошки и собаки, заглядывали в лица редких прохожих. Пшли вон, не до вас. Только бомжи проявляли кулинарный интерес: «Кыс-кыс… Фьють-фьють, бобик!» Подманивали бедолаг и ласково уносили под мышками в свои подвалы.
Когда-то подруги записывались на модную йогу, фламенко, уроки фэн-шуя, оригами… А Даша сказала:
— Хочу научиться стрелять.
— Насмотрелась боевиков, -констатировал муж Сергей Сергеевич. Он любил Дашу и снисходительно относился к её фантазиям.
Обучал стрельбе бывший офицер-«чеченец», «чех». Даша ему нравилась — не изображала из себя Лару Крофт. Но и не пищала кокетливо, не строила глазки, не прижималась ненароком бедром, когда он становился сзади и держал её руку в своей, уча целиться. У пистолета было женское, гламурное имя «Инна Танфолио»
— Так не годится. Ты «иночки» робеешь, а ты её полюби. Она, лапушка, сделана по твоей ладони, будто вросла. Как бы продолжение твоей руки: такая же тёплая, удобная, послушная.
***
Однажды Василий исчез на двое суток. Объявился на пороге — на локте висят три птичьих тушки со спутанными ногами, болтаются безжизненные головы. Со стуком упали возле печи, но тут же завозились, ожили, захлопали крыльями.
Курицы! Украл у какого-нибудь деревенского бедолаги.
— Весь тулуп обгадили, — похвастался Васька. — Хозяйка, полстакана крепкого не заслужил? — И на ухо: — А может, ещё что слаще найдётся?
Даша молча заехала ему локтем в грудь. С недавних пор Василий начал к ней приставать — она благоразумно не говорила мужу.
Для пернатых жиличек отгородили и утеплили закуток в сенях. Те исправно неслись, каждое утро — по крупному бордовому, будто крашеному луковой шелухой, яйцу. Ели понемногу сырыми — витамины от цинги.
— Сергей Ильич, почему только одно принесли? Вы опять?!
Свёкор был уличён за преступлением: как маленький, запрокинув бороду, жадно пил яйцо. В другой раз и искать не пришлось: у Васьки предательски желтела присохшая яичная полоска на верхней губе. Ну мужики, хуже малых детей. С другой стороны, они ведь голод тяжелее переносят, калорий им больше требуется… А нужно было к новогоднему столу набрать хотя бы десятка три. Праздник есть праздник.
***
— Либералы, ха! Мигом сбрызнули в Израиль и оттуда поучают уму-разуму, дескать, сиволапое мужичьё. «Украл, выпил, в Израиль» — так, что ли? В девяностые вам был дан шанс — профукали, мечту народную в дерьмо втоптали. Макаревич ваш первым прогнулся под изменчивый мир. Сладко пил, жирно ел в этом своём «Смаке». Не кричал с экрана: «Народ, поднимайся, страну дербанят!» Всё его устраивало, пока денежки капали. А нынче весь из себя белый и пушистый, сидит, поучает. Не-е, в одну речку не войдёте дважды. Народ при слове «демократ» нос зажимает.
— Не треплите звание «народ». Его ещё заслужить надо.
СанСаныч в уголке крутил головой:
— Слушать вас — чистая комедия. Эхма, жить в Россиюшке никогда не скучно.
Даша за перегородкой зажимает уши ладонями, раскачивается. Последняя цитрамонка не помогла. Она вынимает из баночки, мельчит пальцами горошинку перца, трёт виски и переносицу, чихает. Вспоминает…
***
…Бесприютно посвистывал ноябрьский ветер, мела позёмка. У них в гараже стояла дедовская машина «Победа». Собрались в «Слезинку» — так называлось самое дальнее в районе дачное общество. У них там на окраине был дом.
Впопыхах натолкали в багажник и на заднее сидение необходимое. Даша плакала: в дверь выскользнул котёнок Тоша, потерялся. Выезжали в полтретьего утра. За углом перед самой машиной выскочила чёрная фигурка, замахала руками.
— Серёжа, не останавливайся!
— Давить его, что ли? Это же наш сантехник Василий!
Васька сунул голову в щель над стеклом, возбуждённо сообщил:
— Тут рядом ларёк на колёсах! Набит под завязку!
Приплясывая от нетерпения, рассказывал, что кто-то загнал во во дворы трейлер. Василий ломиком поддел, а там добра! Консервы, сахар, детское питание, кофе, чай, водка, блоки сигарет! Хоть сам впрягайся и тащи. А тут — соседушек дорогих бог принёс.
Взяли на трос. «Победа» натужно взревела и поволокла, родная. Сразу вслед раздались крики и сухой выстрел. Ещё треснуло раза два — мимо.
Второе чудо: по дороге никто не встретился. Был один пост, но там, видно, спали пьяным мертвецким сном — машина с прицепом промчалась мимо птицей. Наконец, «Победушка» свернула в лес на знакомые, едва видные в снегу и жухлой траве колеи.
Метели заботливо припорошили колеи. Оставалось надеяться, что никто случайно не наткнётся на дальний огород «Слезинку».
***
Василий примкнул к соседям по "Слезинке": и отапливаться легче, и веселее. Впрочем, веселье быстро трансформировалось в нескончаемую политическую ругань, от которой у Даши начиналась мигрень.
Ужасно Дашу поражала величайшая Васькина самонадеянность. К примеру, он был уверен, что, дай ему полдня свободного времени, оторвись он от своих сливных бачков, сифонов и клапанов — то в лёгкую объяснит происхождение Вселенной. Это замшелые профессора, учёные-яблоки мочёные, пироги печёные — сослепу тычутся в проблему, беспомощно квакают. А Васька плотно займётся, засядет за листок с расчётами, сунет карандаш за ухо, рассеянно насвистывая под нос песенку — и к вечеру, как дважды два, выдаст теорию происхождения сингулярной точки, с которой и закрутилась вся эта вот вселенская хрень. Вы ему только времечко свободное дайте. А то ведь к Ваське очередь из владельцев унитазов и раковин на месяц вперёд - не то что Вселенную открывать - пожрать и поссать, извините, некогда.
А перед Новым Годом выкатилось солнце. Красота неописуемая. Домики и баньки превратились в пухлые сугробы, голубые в тени и слепящие алмазной крошкой на свету.
— Берендеево царство! — щурился Сергей Ильич. — Вкусно-то как! Мороз и солнце, день чудесный!
Все мужики были лохматы и бородаты как лешие. Перед баней Даша устроила большую стрижку. Подмела и вытряхнула в печь гору разномастных волос.
В первый жар пошли свёкор с Василием и СанСанычем. Парились до изнеможения, ухая, бросались в снег, до скрипа натирались и снова ныряли в раскалённое банное нутро. Васька гаркнул на весь лес: «Протопи-и ты мне ба-аньку по бее-елому-у-у!» И тут же спохватился, прикусил язык.
Даша с мужем пробыли в баньке всласть, до темноты. Бессчётное количество раз прерывались для поцелуев и ласк — предыдущая близость плавно перетекала в следующую.
— Ты внутри прохладная. Хочется тебя пить взахлёб и не останавливаться.
— А ты раскалённый как огонь…
Соскучились. Как прекрасно, разнообразно и долго могут раскрываться и отдаваться друг другу чистые, шёлковые, горячие голые тела. Совсем другое дело, нежели в полутьме и холоде, закутанными как капуста, приспустив штаны, урывками, прячась от сальных Васькиных глаз.
Вот и сейчас он липко взглянул на разморённых, розовых, счастливо-усталых супругов:
— Сытые, довольные? Чего меня не позвали, спинки бы потёр? Эх, дурак. Вместо кур бабу мог себе добыть, — ворчал Васька. Даша погладила напрягшийся, затвердевший кулак мужа: «Не обращай внимания, милый»
***
Новогодний ужин состоял из блинов с рябиной, из маринованных огурчиков «Бондюэль», жареной лосятины, салата из сухариков с морковью и крутыми яйцами.
— Сидим кум королю, зять министру, — радовался Сергей Ильич. И жалобно: — Дашуль! Та не хозяйка, у которой злодейки с наклейкой не сыщется.
Даше ещё осенью вручили ключ от шифоньера в сенях, куда с величайшей бережностью разместили коробку с 20 бутылками «тундровки». И ходила она как ключница, гремя большими и малыми ключами.
— Летом сивуху буду гнать. Из картошки, — пообещал Васька. — Самогонный аппарат сварганю.
Он, действительно, на лыжах ходил на старое городское кладбище. Сергей с отцом стаскивали с салазок связанные ажурные заборчики, могильные столбики из нержавейки, таблички с памятников. Рассказывал:
— Чо делается. Мрамор и гранит вывернут и увезён. Новая люмпенская буржуазия роскоши требует. Дворы кладбищенским гранитом мостит, дороги выстилает.
— Ты, Василий, аккуратнее. Наведёшь непрошеных гостей.
— Я за собой сосновыми ветками лыжню заметаю.
Отогревшись, сидел, чертил схему самогонного аппарата. «Навезу материала. А там, чем чёрт не шутит, сделаем ветряки. Речку запрудим — маленькую электростанцию зафигарим». Сергей тоже не сидел без дела: собирал из металлической мелочи радиоприёмник. «Что там в большом мире делается? А то одичаем вконец».
***
В полночь огородные часы прокуковали двенадцать раз. Чокнулись за мирную жизнь. Навалились на холодец из лосёнка, он угодил две недели назад в Васькин капкан.
Как Даша над ним плакала. Уговаривала Василия, чтобы не трогал малыша, что она устроит лосиную ферму, будет у них своё молоко… Сейчас её мутило от дрожащих полупрозрачных, желтоватых кусочков.
И — снова пошло-поехало о политике. Страна ослабла, разложилась и сгнила, потому что власть захватили предатели. А захватили власть предатели, потому что страна ослабла, разложилась, прогнила. И снова приторный СанСаныч со своей истиной посередине. Сказка про белого бычка.
— Давайте хоть сегодня не будем, — попросила Даша. — Как Новый Год встретишь — так проведёшь.
Послышались чужие голоса. На крыльце заскрипел снег под сильными ногами. Сердито, требовательно задёргалась дверь, запрыгала щеколда. И у Даши разом тоска сжала сердце. Лопнуло от удара прикладом стекло, со звоном посыпались стёкла, заклубился морозный пар. Явно некуда полуночным гостям было девать злой весёлой энергии. Сергей вынул засов.
Ворвались клубы холода и запах снега в домик, ещё минуту назад такой спрятанный, уютный и надёжный. Заметалось пламя над свечками в центре стола. Две огромные, засыпанные снегом камуфляжные фигуры, с «калашами» наперевес на груди, заполнили кухоньку.
***
— Много ли вас, не надо ли нас? Ух ты, приятная компания, водочка-закусочка-дамочка, да какая няшечка. Это мы удачно зашли. Незваные гости хуже татарина, а, Касым? Так, все встали лицом к стенке, руки в стороны, ноги на ширине плеч. Приступаем к утренней гимнастике!
У Василия из-за пазухи извлекли футляр с опасной бритвой, из валенка — самодельный охотничий нож. Короткий кухонный ножик, которым резали холодец, повертели и бросили на стол.
Весёлая сила била из пришельцев ключом, как из застоявшихся кормленых жеребцов. Ступали, разговаривали, смеялись, седлали хозяйские стулья — шумно, широко, вольно, властно.
Подтащили к столу диван, заставили хозяев сесть и продолжить застолье.
— А мы на кладбище ревизию делали, — засовывая за щеку кусок варёной лосятины, блестя глазами, рассказывал Весёлый. — Глядь: там нержавейка срезана, тут срезана. И срезы свежие. Что за чертовщина? Это что же у нас за конкурирующая фирма завелась? Юные натуралисты? Следопыты Севера? Охотники за цветметом? След ведёт в лес — будто баба Яга метлу тащила. Хорошо устроились, ребята — можно всю жизнь прожить — не охнуть. Я вам где-то даже завидую. Не возьмёте в соседи?
Даша смотрела в стол, чтобы не испепелить взглядом идиота Ваську.
— Говорю Касыму — дачники это, интеллигенция зачуханная, — блестя зубами, рассказывал Весёлый. — Лошары, бери их голыми руками.
Касым помалкивал, ел аккуратно, подставляя под капающие куски мяса Дашин хлеб. Карабин лежал у него на широко расставленных коленях.
— Хозяйка, мечи, что ни есть в печи! А водочки маловато, на пятерых-то мужиков. Касым не в счёт — ему вера не позволяет. Я на вылазки только с ним хожу, в двойном размере выпивки достаётся! — захохотал Словоохотливый.
— У нас кончилось спиртное, — сказала Даша.
— Хо-зяй-ка. Повторять не намерен, — на Дашу глянули вмиг помрачневшие, потемневшие глаза. Даша вышла в сени, глухо звякнула бутылками. Стоявший сзади глазастый Весёлый ловко извлёк оставшиеся, рассовал по карманам.
***
Из закута послышалось хлопанье крыльев и птичий крик. Спустя минуту Касым вышел с обезглавленными несушками. Утирал о встопорщенные перья нож, кур держал на отлёте, чтобы не запачкаться кровью. Весёлый встретил добычу радостным рёвом.
— Вот это хозяюшка! Жаркое нам в дорогу сготовит…
Вдруг изменившимся, засопевшим голосом спросил, обращаясь к сидящим за столом:
— И как же вы дамочку делите, на четверых мужиков? По очереди пользуете? По дням недели? По расписанию, чтобы никому обидно не было? Или групповуху устраиваете?
— Это. Моя. Жена, — глухо и громко сказал Сергей, глядя в стол.
— Жена-а, — протянул Весёлый. Пообещал: — Сегодня женат, завтра разженат… — и спохватился, крикнул:
— Э, куда, старик?
— В животе… крутит, — Сергей Ильич встал согнувшись, держась за спинку стула. У него в последнее время кишечник барахлил, а тут с непривычки жирный новогодний стол. Да и 79 лет на носу.
— Отец, останься. Ты нам верь. Мы братья на Земле. Я — твой брат, — сочувственно, дружелюбно сказал до сих пор молчавший Касым. Говорил он чисто, немного гортанно. Смотрел пристально.
Свёкор кое-как влез в пуховик, долго не попадал «собачкой» в молнию. Стал отдирать примёрзшую дверь.
— Отец, не выходи. Я брат тебе, — уже в спину напомнил Касым и вскинул автомат.
Очередь — как отбойный молоток. Сначала Даша увидела на спине свёкра росчерк крошечных взрывчиков, фонтанчиков — из пуха, окрашенного в розовый цвет. Розовый цвет на глазах напитывался вишней. Сергей Ильич стал валиться назад. Даша схватилась за горло, оглохла, ослепла в синеватом кислом дыму.
— Касым, с дуба рухнул? — заорал Весёлый. Касым с недоумением, рассматривал дымящееся дуло. Что не помешало ему с непроницаемым, каменным лицом направить дуло на кинувшегося к отцу Сергея. Короткая очередь, Сергей, как подрубленный, свалился на отца.
— Граждане-товарищи, — СанСаныч приподнимался, весь трясся, выставляя впереди себя обезьяньи ладошки. — Я на вашей стороне целиком и полностью, истина, она посередине…
— Дырка тебе посередине!
У Саныча между бровей брызнула неровная звёздочка из красных и белых ошмётков.
— О, третий глаз, — отметил Весёлый. — Вот старикан и в гостях у Будды. Истина открылась.
***
Когда Васька успел схватить со стола жирный от холодца ножик и полоснуть Весёлого под ухом? Тот удивлённо-страдальчески сморщился, схватился за шею, откуда фонтаном булькнула яркая кровь.
Ещё автоматная очередь. Васька замычал, завертелся на полу волчком. Касым присел, деловито занялся Весёлым. Зажал пальцем порез, стал заматывать кухонными полотенцами.
Спина у него была широкая, даже целиться бы не пришлось. Скорее всего, там броник… «Иночка» целёхонькая лежала под половицей, где прятала водку — её Даша, когда ходила за водкой, незаметно сунула в карман… Вот только пальцы отказалась ей подчиняться — не разогнуть. Налились чугунной гиревой тяжестью. С нарисованными силуэтами в тире было совсем по-другому. Человеческое, божеское, женское в Даше упиралось, противилось, отказывалось нажимать на курок.
Всю силу тела, всю кровь, всю себя неимоверным усилием, толчком сосредоточила, послала импульс в чугунные пальцы.
— Пух. Пух, — сказала «иночка». После тяжёлых автоматных очередей звуки казались сухими, лёгонькими. Целилась, как учил офицер-«чех», в затылки, льняной вихрастый и тёмный кудрявый. И ещё раз, контроль. Пух. Пух.
***
И сразу стало тихо. Открыла дверь, чтобы выветрить кислый синий угар. Рухнула на диван. А когда проснулась, ходики исправно стучали, гирька почти упиралась в пол. Прошли сутки, стемнело.
Она развела костёр во дворе. Когда прогорело, принялась долбить ломиком железную землю — в лицо летела колючая мёрзлая крошка. Кое-как стащила в братскую могилу троицу заклятых, а ныне навсегда примирившихся и умолкших спорщиков. Для сторожа места не нашлось — Саныч не обидится.
Как шутил Васька: «В России три вопроса. «Кто виноват?», «Что делать?» и «Куда спрятать тело?».
Сергея поцеловала в родные губы. Массажной щёткой расчесала волосы, всё ещё влажные, пахнущие берёзовым банным листом. Сколотила кривенький крестик из палочек, которыми тысячу лет назад, в мирной жизни подвязывала помидоры.
Начала одеваться, как капуста. Вниз рубашку свёкра, кальсоны с начёсом, тёплые штаны. Натянула свитер мужа, который с такой любовью вязала. Спортивную шапочку низко на лоб, поверх шаль, концы пустила под мышки. Под конец влезла в просторный Васильев комбинезон с пропиткой.
«Иночку» сунула в потайной карман: хоть изнутри щупай, хоть снаружи — сквозь толстенный утеплитель не найдёшь. Туда же зажигалку. В рюкзак — сало, лепёшки, во фляжку слила остатки водки. Вдела огромные валенки в лыжные крепёжные верёвки. Оттолкнулась палками и зашагала от остывающей избушки прочь. Прощай, "Слезинка"!
И тут же остановилась, согнувшись, прислушиваясь. В животе изнутри мягонько толкнулось. И ещё, и ещё раз. А свёкор так и не узнал… А Серёжа так радовался.
Она шла к людям. Они могут предать, ограбить, надругаться, истерзать и убить просто так, от скуки. Разрезать бабушкину шаль на портянки. И всё равно — к людям. Искать у людей спасения от людей.
