Жила-была женщина одна. Дусей звали. И сорок лет на днях ей справили. Здоровья и счастья гости пожелали. А еще больших успехов в личной жизни. “Ха, - Дуся тогда подумала, - какое уж тут счастье в личной жизни может быть. С таким детством, которое я отмотала, счастливым только на том свете сделаешься. И то не точно”.
А дело в том было, что очень эта женщина на маму свою обижалась. И всякую литературу на этот счет изучала. А в литературе черным по белому душеведы писали: коли мама вас с детства обижала, то и расхлебывайте теперь. А не заложен фундамент счастья. И как не городи на нем кирпичи - все равно кривая избушка получится. И лучше маму ту - от греха подальше - искренне простить. Тогда сразу станет жить веселее. Фундамент другой построится, а вместо избушки - небольшой дворец с фонтаном и павлинами. А вот ежели простить не можете, душеведы пишут, то лучше уж забыть родительницу. И делать надобно все время вид, что женщину эту вы даже не признаете. Будто амнезия вас шарахнула.
“Эге, - Дуся в замешательство над книжкой впадала, - легко такие советы советовать. А если вы с маменькой на единых сорока пяти квадратных метрах обитаете, то и сложно здесь забывчивость изображать. И чирикает эта родительница, и ужинать зовет, и на болячки все время жалуется. Попробуй-ка общение исключи. Себе такое дороже”.
И одно тут, получается, средство остается - прощением искренним заняться. Но требуется помощь профессиональная. Не каждый самостоятельно управляется.
Нашла тогда Дуся по объявлению специалиста - Ольгу Глебовну Почикун. Опыт внушительный у нее, а берет за приемы не сильно много. Потомственный психолог. И прямо на дому даже у себя принимает. И ад
рес близко - на соседней от Дуси улице. Приходи и лечи душу спокойно. И Дуся пришла, конечно.
Уселись они с психологом на диван рядышком. Ольга Глебовна лицо сочувствующее имеет. Рядом с ней тетка еще какая-то на кресле пристроилась.
- Это ассистентша моя, - Ольга Глебовна тетку представила, - просто посидит и чаю пошвыркает. Не обращайте никакого внимания. Вываливайте лучше - чего стряслось. Любую беду руками разведу.
- Не могу простить родительницу, - сказала Дуся психологу просто, - не могу и все. Хоть убей.
- А с этим ко мне постоянно ходют, - Ольга Глебовна говорит, - прямо бич современного общества. Как не придет женщина - так непременно на маму жалуется. А если не на маму, то на бабку по матери. Такая тенденция нынче. Рассказывай-ка, Дусенька, чем тебя родительница в малолетстве изводила.
- И подробностей побольше, - ассистентша чаем швыркнула, - страсть как люблю такие семейные истории.
- Когда мне восемнадцать стукнуло, - Дуся с главного начала, - все и произошло. У меня кукла Генриетта была. Хорошая такая куколка. Волосы у нее под блондинку. И платье голубое. Играла с ней аж с рождения. Шапки ей вязала всякие и жакеты на пуговицах. А потом учиться отбыла в Саратов. И милую Генриетту дома оставила. Негоже куклу в общежитие тащить. А как вернулась, так Генриетты уж и след простыл. Рыдала, помнится, все каникулы. И даже из дома уходить собиралась к одному человеку. А маменька не пустила к человеку. А про Генриетту и вовсе слушать не стала. Мол, лифчики уже давно носишь и какие тебе пупсики. Соседским детишкам ее отдала. А я тогда два года навзрыд плакала. И вот столько лет с той поры минуло. А обида на месте сидит. И только больше крепчает.
- Ой-ей, - психолог сочувствует, - я бы с такой матерью даже бы больше и не зналась. И за меньшее наказывают молчанием. У меня, помнится, так любимую плюшевую гориллку соседским детям отдали. И все. Как отрезало. С семи лет с мамой всякое общение прекратила. И тоже два десятка лет рыдала с обиды.
- А я, - тетка из кресла хвастается, - с трех рыдала. Тоже на что-то обиделась. То ли тоже Генриетту отдали, то ли гориллку. Уж и запамятовала.0
- А одевали-то они меня как, - Дуся вспоминает, - ужасно. Вечно рейтузы напяливать принуждали. И новых платьишек не брали никогда. А если возьмут, то и не платьишко это, а мешок картофельный. И смеялись надо мной всей школой тогда. Помню, пришла в классе седьмом на огонек новогодний. Платье из универмага, колготки гармошкой. Прически нет. Все тогда за животики от смеха хватались. Такая уж я чудища была.
- Экономили на вас, - Ольга Глебовна Почикун говорит, - такое в моей практике часто наблюдается. Кто не заявится - так непременно они в колготах с гармошкой на огоньки ходили. А вы-то, небось, тоже щас на себе экономите? Боитесь и лишние колготки себе купить? Как с деньгами у вас обстоит?
- Боится-боится, - тетка на Дусины ноги поглядывает, - тут налицо глубокая травма.
- Колготки покупаю безбоязненно, - Дуся отвечает, - могу и в кредит шубку взять. Маменька мне потом выплачивать его помогает. Имеются деньжата в семье, не скрою. Не бедствуем пока.
- Значит, не сломал вас маховик родительский. Как-то проработали травму с колготками, - психолог Дусю обрадовала, - но проблема-то у вас, наверняка, в ином состоит. Признайтесь, Дуся. Что на сердце и что под сердцем.
- С мужчинами-то у вас как, - тетка бублик откусывает, - ладится? Это про мужиков Ольга Глебовна тактично выспрашивает.
- Какое там, - Дуся рукой машет, - как в юности случился один головокружительный роман, так и все на этом. Кукую в женском одиночестве и с дитем на руках. Случаются случайные кадры, конечно, но все это такое незначительное, что и упоминать не стоит.
- А это зажим такой, - Ольга Глебовна заключает, - зажало где-т и не пущает мужика. Зажимы я такие снимаю пачками, но дорогущая, собака, процедура эта! Не каждому по карману. И полнолуния надо дожидаться.
- Зато действенно, - тетка говорит, - вспомни-ка Пяткину. Два года ты ей зажим снимала. И что же теперь? Пяткина при муже хорошем и любовнике замечательном. Попер мужик будто осетр. Косяком.
- А зажим-то, - психолог уточняет, - в какой момент случился? Опишите обстоятельства поподробнее.
- Дык, - Дуся отвечает, - тогда и произошел. Я же говорю. За Генриетту я обиженная была. На улицу выскочила, а у гастронома мужчина стоит. Казбеком звали. Слово за слово - и познакомились. Он мне слезы утер рукавом. И роман там сразу, и головокружения от счастья. На руках таскать и жениться обещал. Хоть и был он уже немного женатый. И старше бати моего по возрасту. Но роман головокружительный. Неделю длился. Я родительнице говорю: институт бросаю, замуж выхожу. За Казбека. До свидания. А она меня дома тогда заперла. И не отпустила замуж. А у меня уже Сережа под сердцем имелся. Вот и все личное счастье на том. А не держала бы она - так и женился бы.
- Точно бы женился, - тетка говорит, - коли маменька бы нос не совала. Так и рушатся нормальные браки.
- О, - Ольга Глебовна говорит, - зажим-то, выходит, совсем старинный. И долго нам с ним пластаться. Но не безнадежная ситуация это. Приходите к полнолунию ближе. Обмозгуем. Попробуем Казбека вашего в семью обратить. Это ежели он живой. Лет-то немало прошло и всякое бывает.
- А маменька? - Дуся спрашивает, - с ней-то как быть? Молчать рыбой?
- А тут психология моя бессильна, - психолог отвечает, - тут слишком уж все запущено. Куклу себе купи, что ли. Как Козетта или даже лучше. И любуйся сиди, коли заняться больше нечем. Но я бы больше упору на Казбека ставила. Пяткина тоже на дедку по отцу обиженная пришла. Так счастливо замужем теперь и при любовнике. И простила Пяткина вообще всех - прямо все человечество. Приходите, Дуся.