С открытыми сердечными людьми
Нас вмиг соединяют нити.
И просим мы, Всевышний, сохранить их,
С открытыми сердечными людьми.
И прячем в обереги или бусы
От глаз чужих нефритовые тайны,
Улыбок светлых радостные вкусы,
И фраз несказанных воспоминанья.
А капельки росы на паутинке
Весёлыми и грустными лучами
Играют, отношения венчают
С теми, кто чужие половинки.
Но в этой жизни он другую любит,
А в той она ему не суждена.
Так пусть судьба к ним милостива будет,
Их отношения - не их вина.
Январь и стужа.
Многоквартирный дом.
Ранний ужин.
Семья и гость за кухонным столом.
- Подъезжаю сегодня утром я к Москве нашим брянским фирменным, смотрю в окно, думаю: интересная арифметика получается. Вот родились мы, считай, через двадцать лет после войны, а скоро после нашей тридцать стукнет, - выдал Абрамов задорным голосом тему к размышлению.
- Я, Витя, одно могу добавить, - улыбнулся Авдеев, - деды наши тоже мечтали, чтоб их война последней была, а не сбылось ни у кого. Ладно, ребятки, допивайте чай, пора на встречу. Ты, Витя, скромняга, без доспехов. Пойду тоже пиджак накину, через пять минут буду готов к торжественному маршу, по граждане.
- Докатился, – передразнил его Абрамов, - раньше бы как штык за сорок пять секунд стоял по стойке смирно…
Отряд тянулся по ущелью Даринур неспешной вереницей. Каменные утесы сливались с деревьями и казались бесконечным мрачным каньоном, уходившим в черное небо. Узкая полоса звезд над головой усиливала ощущение колодца. Небольшой уклон на юг облегчал путь - шли к реке Кунар. Перед рассветом тропа выровнялась и стала накатанной грунтовой дорогой.
Авдеев брел за спиной Абрамова, сержант Яцковский замыкал дозор.
Вскоре горные хребты осели, расступились. Звезды погасли. Впереди открылось серое бескрайнее пространство. Долины реки видно не было, но она угадывалась в густом утреннем тумане.
Туда, к краю зеленки, должна была прийти броня, полтора десятка БТРов, чтобы забрать с задания второю, третью роты джелалабадского спецназа.
Привал перед рассветом.
Дозор присел на корточки в кустарнике у дороги, основной отряд расположился под защитой леса.
- Слабовата подготовочка у духов, - подколол Абрамов Авдеева, намекнув на простреленное плечо товарища, - не сделали они поправочку на ветер в ущелье.
- Эт-точно, - усмехнулся Яцковский.
- Ладно-ладно, спасибо, приободрили, - улыбнулся подранок, - если бы мне кто сказал раньше, что я за ночь умою килограмм сгущёнки, ни в жизнь бы не поверил.
- Знакомая тема, - вместо "пожалуйста" ответил сержант, - - энергетический продукт, во рту тает. Меня стреляного прошлый раз тоже сгущенкой заправляли.
- Тихо! - цыкнул командир разведгруппы, - СтаршОй - по нашу душу.
- Абрамов! – вынырнул из темноты командир отряда, - Будьте в готовности обозначить площадку – вертушки на подходе!
- Е-есть, товарищ капитан! – так же в полголоса ответил лейтенант, поднимаясь с травы.
- Гусар! Раненых вперед! Как понял? – отдал старший распоряжение по радиостанции, вглядываясь в сторону леса.
Под деревьями зашевелились силуэты, на открытое пространство, пригибаясь, вышли две группы по четыре человека, тащившие за углы плащ-палатки с ранеными. Капитан пошел им навстречу.
- Давай свои перофакелы, тезка, - тебе они уже не пригодятся! – улыбнулся Абрамов, - скоро в мед роте будешь чаи гонять.
- Спасибо, Витя! – Авдеев протянул гранату «эфку» ее прежнему владельцу, размял затекшие пальцы левой руки, отстегнул со своего жилета два зеленых цилиндра и передал другу.
- Спасибо на хлеб не намажешь, - предъявил ему Абрамов, разгибая усы у перофакелов, – По возвращении - поляна за тобой! И чтобы - все чики-чики: зелень, помидорчики там всякие с базара, от таджика, лучшие, как я люблю! А ты как думал?! Старый лейтенант, дедушка спецназа, всю ночь тащил тебе АКМС! Сечешь фишку?
- Будет, Витя! И помидорчики, и зелень и «Дона» (югославский компот в бутылках, малиновый или ежевичный) со «Столичной», как в лучших домах, – с признательностью обещал Авдеев.
- Удачно прогулялись, - вдохнул Яцковский горный воздух полной грудью, - новичкам, по первой, за всегда везет, - грустно добавил он, глядя на Авдеева с высоты своего роста, как на меньшего брата, - и это хорошо...
- Почему хорошо? - переспросил Авдеев.
- Хорошо, потому что граната тебе не пригодилась, - усмехнулся Абрамов и похлопал зам комвзвода по плечу, - Я, Серега, теперь, после Шевукалы, вручаю раненым гранаты лично!
- Кто-то Вас там сильно любит, товарищ лейтенант, - сделал неожиданный вывод сержант.
-Серега! – пытался отвлечь его Абрамов, - забери у него снаряжение! А то же профукает.
Сержант молча накинул на себя авдеевский жилет. Три месяца назад он потерял лучшего друга, земляка Володю Ярмыша, с тех пор ходил сам не свой.
Воздух в ущелье задрожал - наполнился гулом вертолетов. Абрамов с Яцковским зажгли перофакелы и разбежались по сторонам поляны, обозначая площадку приземления. Сметая ветки, листья и траву, с неба опустилась «восьмерка» с черным проемом на месте боковой двери.
- Раненых вперед! – скомандовал Абрамов бойцам, державшим плащ-палатки! Удачи, тезка! – хлопнул он Авдеева в спину.
Виктор бежал к вертолету, "кто-то Вас там сильно любит" - эта фраза застряла у него в ушах.
Винтокрылая машина, приняв «трехсотых» на борт, мягко приподнялась на переднем шасси, задрала вверх хвостовую балку, оттолкнулась и, обдувая теплым ветром с запахом отработанного керосина всех оставшихся на земле, пошла на нижнем пределе вперед по ущелью.
В грузовой кабине было шумно и по-зимнему свежо. Авдеев прильнул к иллюминатору, провожая жадным взглядом Абрамыча и Яцика, с кем вместе шел всю эту ночь.
Даринур остался позади.
"Странные слова", – никак не мог отделаться от мысли Виктор, фраза Сергея не шла у него из головы, - "Любит, то есть хранит. Что он хотел сказать? Что Володя Ярмыш, прежний замкомвзвода Абрамова, погиб потому, что его кто-то разлюбил?! Или может, разлюбили самого Сергея? И он теперь не может справиться сразу с двумя потерями?!"
Справа и напротив, закинув ноги на сидения вдоль бортов, полулежали бойцы соседней роты. Уткнувшись подбородками к грудь, они дышали внутрь одежды, пытаясь согреться. У одного была забинтована голова и глаз, у второго – нога, с наложенной на нее шиной. Ребят тащили всю ночь на плащ-палатках, и они сильно подмерзли без движения. Авдееву везло: весь путь он прошел сам, налегке – с одной гранатой. Его АКМС тащил Абрамов, и даже правое подбитое плечо в дороге перестало ныть без уколов промидола.
Навстречу в иллюминатор поплыли темные коробки модулей 66-ой бригады. Вертолет сделал приветственный круг над расположением мотострелков и завис над одноэтажным серым строением, на плоской крыше которого белел крест. Машина стала снижаться на площадку, правым боком к зданию. Колеса коснулись земли, кабина дрогнула, раздался свистящий звук, и несущее крыло сбросило обороты.
Борттехник сдвинул боковую дверь, поставил трап и спрыгнул на землю. Авдеев сбежал следом и с радостным волнением смотрел на бегущих навстречу санитаров. Из вертолета они аккуратно достали носилки с ранеными бойцами и бережно понесли их в приемное отделение.
- Командир, порядок! Можем взлетать! – громко крикнул борттехник.
Пилот на левой чашке высунул в боковую форточку руку в черной перчатке, показывая большой палец вверх. Авдеев, с бьющимся от волнения сердцем, подскочил к нему:
- Ребята! Чей экипаж? Кому спасибо?
- Райлян, - скромно ответил командир.
Сквозь шум винтов Авдеев не разобрал фамилии и, оббежав вертолет с носа, постучал в кабину со стороны штурмана. Тот, явно, не ожидал подобной наглости от пехоты и без особой радости сдвинул блистер с немым вопросом.
- Кто командир? Кому спасибо? – решительно спросил Виктор.
- Райлян! Максимыч! Наш комэска! - с достоинством ответил тот.
- А Вас как зовут? – не унимался парень на земле.
- Штурман Селиванов, - не сдержал улыбки правый летчик.
- Спасибо, мужики! – Авдеев поднял вверх кулак «но пасаран» и гордый побежал в приемник-распределитель, куда занесли раненых ребят.
Внутри в большой слабоосвещенной комнате доктор и медицинская сестра уже занимались бойцами второй роты. Темно-зеленые горные комбинезоны были сброшены на стулья, ребята остались в коричневые шерстяных свитерах. Медперсонал распарывал ножницами бинты, пытаясь добраться до ран. Парень в халате аккуратно убрал шину, осмотрел голень с запекшейся кровью и повез бойца на каталке в соседнее помещение. Заметив Авдеева, он крикнул в сторону:
- Татьяна, займись человеком!
Сквозь оконное стекло слева пробивались лучи зимнего солнца. Широкими полосами, как ширмой, они делили пространство приемной на две части и отражались на противоположной стене в виде четырех светло-желтых ромбов, образуя наклонный крест между ними.
Из соседней перевязочной появилась девушка в белом. Она решительно прошла сквозь столбы света и, вздрогнув, остановилась в двух шагах перед Виктором.
Ее взгляд был прелестным и чистым. На фоне солнечных лучей Авдеев не мог разглядеть цвет этих глаз, но сразу понял, что они необыкновенные.
Спокойная улыбка девушки сменилась беспокойством. Она схватила ртом воздух и не смогла его выдохнуть. Глаза ее расширились, выразив боль, словно она получила ожог, но сердце дарило Виктору тепло и нежность.
Нет, она была не молода, ей было лет двадцать семь, а может даже двадцать восемь.
Нет, так не смотрят на своих парней, любовников, потенциальных мужей, так матери смотрят на повзрослевших в одночасье сыновей.
Прошло еще какое-то мгновенье, а она все глядела широко раскрытыми глазами, будто пыталась вспомнить, встречала ли его когда-то раньше, или хотела запомнить - на всю оставшуюся жизнь.
Так он ее понял.
Седьмого января
Виктор опустил глаза и левой рукой попытался развязать повязку на правом плече. Ему казалось, что он выглядел перед Татьяной, словно мальчишка, который хвастал разбитой коленкой перед красивой девочкой.
Она сделала шаг вперед, своей теплой ладонью отвела в сторону его руку и осторожно размотала бинты.
О такой картине Авдеев даже не мечтал. Теперь он во все глаза смотрел на нее. Татьяна спокойно и уверенно делала свою работу: отходила к медицинскому столу, что-то брала, возвращалась, что-то срезала ножницами, что-то размачивала раствором, а ему не хотелось отпускать ее даже на такое расстояние.
Как здорово, вот так стоять и просто рассматривать ее русые локоны, спадающие из-под колпака на плечи, нежное лицо, полное достоинства и детской радости, эти изящные руки. Какая она прелесть! Совсем взрослая девочка, а так и не научилась скрывать чувства. И я такой же…
Он улыбался. Подошел доктор, осмотрел плечо, надавил пальцами в нескольких местах:
- Как давно это случилось?
- Вчера днем, около двенадцати.
- Ну, что – не плохо. Красноты особой нет. Подождешь? У ребят там ситуация сложнее. Через пару часов обработаем тебя.
- Конечно подожду! – с пониманием ответил Авдеев.
Он был рад всему, что с ним теперь происходило, и только глубоко внутри зарождалась легкое чувство неловкости: две маленькие засохшие ранки, и столько внимания со стороны этих красивых людей в белом.
- Вот и отлично! Маргарита! – громко позвал врач, - Кровь! Реакцию на свертываемость! Потом проводи товарища в стационар! Там будем с ним работать.
- Хорошо, Сергей Николаевич! – выходя из-за перегородки, бойко ответила худенькая девушка невысокого роста с темно-каштановыми вьющимися волосами, чуть выбивающимися из-под белого колпака. Похоже, бигуди под Джелалабадом были писком моды.
Авдеев опешил: она только что снимала бинты с головы второго бойца? Или это уже третье прекрасное создание за сегодняшнее утро?!
Давным давно, в той жизни, ему нравились именно такие хрупкие Маргаритки (так сразу окрестил Виктор эту бойкую пигалицу). Но Татьяна, ее душевный трепет и необыкновенно нежный взгляд...
Миниатюрная девушка со строгим лицом уверенно подошла к большому столу, на котором были расставлены стеклянные пробирки, трубки, стеклышки, ланцеты, - все необходимое для забора крови, решительно отодвинула стул и села на его краешек, подчеркивая свою идеальную осанку, жестом пригласила Виктора на соседний табурет сбоку и стала что-то записывать в журнал.
- Какое сегодня число? – спросила Маргаритка.
- Седьмое января, - улыбнулся Авдеев, - Вы, часом, не из психиатрии?
- Это почему еще? – она подняла на него возмущенный взгляд.
- Вечно, как зайдешь к ним в кабинет, спрашивают: какое сегодня число? Ошибешься – поминай, как звали. Так залечат - маму родную не узнаешь, - пошутил Виктор, пытаясь сохранить серьезное лицо.
- Не отвлекайтесь, пациент! Сколько полных лет? Звание, должность?
- Второй год, и все двадцать один, - нашло на Авдеева веселье.
То ли он паясничал перед Татьяной, которая стояла напротив у стены, то ли хорохорился перед обеими, стесняясь своего возраста (Маргаритка была на пару лет старше), то ли расслабился от счастья, что так все сложилось, а могло бы быть совсем иначе.
- О-хо-хо! – вздохнула медсестра и покачала с укоризной головой, - еще раз: звание и должность!
- Переводчик третьей роты Джелалабадского отряда специального назначения, младший лейтенант, - тихо, не без гордости, ввернул Авдеев.
Маргарита резко повернула голову назад:
- Татьяна, чего стоишь? Убирай с пола бинты!– Продемонстрировала она свой начальственный статус.
Та зыркнула на вредную пичугу, подхватила с пола обрывки авдеевских повязок и исчезла за перегородкой.
Довыпендривался, - сразу понял Виктор.
- В спецназе даже переводчики воюют? – с улыбкой подковырнула его Маргаритка.
- А что там еще делать? – нашелся Авдеев, - переведем бабушек через дорогу, их не так уж много, нажремся – и на войну!
- Ну-ну, - улыбнулась гроза приемного отделения.
Похвастать, что с детства обожал женщин с ланцетом или шприцем, Виктор не мог, но с удовольствием отметил для себя, что прокол в пальце и реакцию на свертываемость крови, три «пуговки» в рядок под кожу на внутренней стороне левого предплечья, Маргаритка сделала очень нежно.
Они вышли из приемника-распределителя и направились по бетонной дорожке к зеленому деревянному модулю.
- Татьяна первый день сегодня, - начала Маргаритка на ходу, словно извиняясь, - работы в отделении много – некогда глазеть.
- Первый день?! – притормозил от изумления Авдеев.
- Я понимаю, - продолжала она, - все девочки так - хотят запомнить своего первого раненого. А потом за вас же и страдают! - бросила она на Виктора короткий взгляд с укором.
- Так она только из Союза?!
- Она здесь три месяца уже. Нашелся добрый товарищ командир, пытался пригреть медсестру на место машинистки в своем штабе. Всю осень воевала, еле добилась перевода к нам.
Виктор не мог в полной мере понять девичьих проблем в армейской среде, тех унижений, через которые пришлось пройти Татьяне по прибытию в Афган, и той нечаянной радости, которая свалилась на нее в день первого дежурства, седьмого января. Ее долгожданный пациент, увы, не был грозой НАТО, зато - не тяжелый и на ногах.
- Маргарита! А Вы здесь давно?
- С середины марта. Хочешь знать, помню ли я свое первое дежурство? - Оно было не такое, – она сказала это тихо, с болью, – Мой первый был Витя Красильников, с вашего отряда. Потом через неделю - Петунин Толя, Саша Лапин - тоже не легче, всех помню. В марте столько ребят было – женский модуль по ночам ревел. Не всем везет, как твоей Татьяне…
Вечерами, часто за рюмкой чая, офицеры подробно разбирали былые выходы. Авдеев знал, что в марте с разницей в неделю была Кулала, потом Карера, в кишлаке погибло четверо ребят с отряда, в ущелье на границе - восемь (там на Карере еще двое ребят пропали без вести), а сколько было раненых, тяжелых и не очень...
Теперь, глядя на эту пичугу, он осознавал те события с другой стороны - все они, живые и мертвые, прошли через этот приемник-распределитель, через руки и сердца этих хрупких девушек.
Остаток пути они шли рядом и молчали. Нахлынувшая печаль сблизила их. Авдееву казалось, что он знал Маргариту давно и понимает ее, как если бы они сидели ни несколько минут за тем медицинским столом, а за школьной партой проучились весь десятый класс, и были настоящими друзьями, чьи сердца давно и безнадежно принадлежали другим половинкам.
Так ему показалось в тот момент.
Ко входу в зеленый модуль стационара была пристроена деревянная беседка, накрытая масксетью. Там Маргариту с Виктором встречала дежурная сестра, на ее луноликом восточном лице красовались шикарные очки в роговой оправе.
- Привет, Наташенька! К вам. Куда определим молодого лейтенанта?
- Здравствуй, Риточка! Давай в большую - в пятую. Там есть свободная койка у входа.
- Доброе утро, - поздоровался Авдеев.
Маргаритка проводила Виктора по полутемному коридору до конца, и первая вошла в последнюю дверь налево.
- Принимайте пополнение, товарищи офицеры!
- Ба! - восторженно приветствовал вошедших Саша Бирюков (из Асадабада), поднимаясь с койки в правом углу, - какая сволочь подстрелила тарджумона? Откуда? Как там наш Абрамыч – жив?
- Жив, жив! – улыбался Авдеев, здороваясь левой рукой с ребятами, - вместе выходили всю ночь из Даринура. Можно сказать, на себе меня тащил, правда, я сам шел.
Виктор был очень рад, что встретил в палате однокашника Абрамова, здоровенного парня с шутливым выражением лица. Пару раз тот заезжал к ним в батальон и ночевал в кубрике офицеров третьей роты, дожидаясь колонны или вертушек на Асадабад.
- Знакомься, это Юрий, - представил Саня сухощавого брюнета с черными усами, для которого весь мир перестал существовать с приходом медсестры. Он крутился вокруг девушки, пытался преградить Маргарите выход из палаты, чтобы еще минуту удержать ее возле себя, задавал нелепые вопросы, пытался взять за руку, изображал по-собачьи преданный взгляд.
Девушка скептически улыбалась, прятала руки в карманы халата, всем своим видом давая понять, что это не для нее, - сколько можно, изо дня в день, одно и тоже:
- Желаю всем скорейшего выздоровления, - произнесла она, опустив глаза, и рванула из палаты.
- Это Сергей, тоже наш асадабадский, - продолжал Бирюков, не обращая внимания на раздосадованного Юрку, - а это Саня из батальона охраны аэродрома…
Хирург сделал обезболивающий укол, немного подождал и стал длинной иглой вводить раствор глубоко в рану:
- Кость цела. Сейчас промоем, как следует, через час будешь как новенький, а завтра забудешь про плечо, будто и не было его! – вселял Сергей Николаевич оптимизм в Виктора.
Давненько Авдеев так не скрипел зубами. Бывают в жизни длинные минуты, особенно в перевязочной.
Измученный, усталый, он открыл дверь в свою палату, сделал шаг и обомлел. На его подушке, аккуратно сложенное, лежало махровое полотенце нежно салатового цвета в прозрачном целлофановом пакете, а на нем - картонная коробочка с пастой "Pomorin" и новая зубная щетка.
- Саня! – возмущенно воззвал к однополчанину Юрка, вскочив с кровати, - что же это получается?! Я тут две недели перед сестрами, как уж на сковородке: и так, и сяк, и гопака. А этот, из джелалабадских, прибыл час назад, а ему новенькая медсестра - уже рушник и розы?!
- Да-а! - многозначительно ответил Бирюков, вытягивая губы трубочкой, пряча в них ухмылку, - Полная дискриминация нашего гарнизона! Нет справедливости на афганской земле, даже в родной мед роте.
КучИ
Авдеев присел на койку и млел от счастья, рассматривая бесценный подарок. Радости было столько, что пытаться скрывать ее от товарищей не имело смысла. Сразу четыре пары глаз смотрели на него с разной степенью зависти, а он им, как бы, отвечал: извините, мужики, - это Мое!
(Чему удивляться? - скажет каждый, кто старше тринадцати, - чего только не бывает на Седьмом небе!)
- Не расстраивайся, Юрок, - спас положение мудрый Бирюков со вздохом, - может она просто его землячка. Скажи, Витя, она твоя землячка, землячка, да?
- Мужики, честно - не знаю, - пожал Авдеев здоровым плечом.
- Ну, она-то знает точно! У них там, в канцелярии, по документам сразу видно.
Вся палата ожила, завозилась, обрадовалась. Санина версия сразу все расставила по своим местам.
Когда-нибудь каждый, кто в голубой тельняжке, или просто в эксперименталке, встретит свою землячку!
Из тысячи парней она выберет именно его.
И станет он самым счастливым бойцом трудового народа.
И тогда, наверное, закончится война.
Безмятежная радость и двухдневная усталость как-то сразу навалились на Авдеева, он коснулся головой подушки, и реальность перестала существовать. Кто-то будил Виктора на обед и на ужин, а кто-то говорил: пусть его спит.
Он проснулся под утро. За окном было темно. Спящие соседи что-то пытались доказать друг другу, но речь их была невнятной и не убедительной.
Анестезия давно прошла, и плечо превратилось в дырявую грелку, под которой стали мокрыми подушка и постель. Виктор лежал и улыбался: Ах, какой вчера был день!
Оставшиеся девять ничего общего с ним не имели.
Правда, было несколько моментов.
Утром на дежурство заступала очередная смена, и новый день плыл с чистого листа.
Воздух звенел от напряжения. В операционной четыре жизни сражались за одну. И многое зависело от нее самой, насколько крепко она держалась в теле.
Когда она на волоске висела, то коридоры заполнялись тревожными шагами, голосами, а если обрывалась, то удушливый туман сливался с тишиной и проникал в палаты.
Его гнал новый шум винтов, или растворяла ночь. А утром все повторялось вновь.
Так он помнил.
Два дня Авдеев не видел Татьяну и не мог поблагодарить ее за трогательный подарок.
В мед роте он расслабился - брился после завтрака. В прохладной умывальной комнате Виктор с наслаждением утыкал мокрое лицо в объятия нежно салатного полотенца.
- Надушила она его, что ли, или взяла один раз в руки, и этого достаточно, чтобы оно так благоухало? Вот они – женские штучки! Мы ведемся на них на генетическом уровне, - смеялся над собой Авдеев, - чем можем ответить? - Мало чем! Может, косметику тайваньскую купить, или платок с люрексом? - Пусть тоже помучается. Хотя, такой роскошной даме попробуй угоди!
Скинув вместе со щетиной всю возмужалость, разрумянившись от ледяной воды и полотенца, Авдеев вышел из модуля в беседку и…
Рядом на дорожке, греясь на солнышке, стояли три девушки в белых халатах и весело щебетали о чем-то о своем девичьем. Одна из них звалась Татьяна. Двух других он видел мельком, и имен их пока не знал. Виктор как-то сразу понял, что у «любви зимой короткий век», даже если выше двадцати по Цельсию, и снега нет в помине. Но так сразу сдаться, оставить мяч в своих воротах без ответного удара, не собирался. Татьяна видела его краем глаза, но была увлечена разговором с подругами. Наконец, она повернула голову в его сторону и сделала игривый книксен.
- Доброе утро! – приветствовал Авдеев медсестер, - Удивительный подарок нашел я на подушке, - обратился он к Татьяне с улыбкой, преодолевая смущение, - беру его в руки как минимум три раза в день и блаженствую. Очень хотел бы знать, кто подарил.
- Я, конечно! Ты же у меня первый! – с шутливым возмущением: как, мол, ты мог сомневаться, парировала она, и девушки залились таким звонким смехом над многозначностью фразы, что Авдееву ничего не оставалось, как смеяться вместе с ними над собой.
Под старый новый год в мед роте был настоящий переполох. Новых раненых, к счастью, не поступило. Вертолетчиков, которых доставили накануне с ожогами, к обеду отправили в Кабул. Санинструкторы, солдаты срочники, на одно дежурство подменили всех медсестер.
С утра у офицеров из пятой палаты была надежда. Им кто-то предложил собрать деньги для стола, и они это сделали. Но к вечеру стало ясно, что в женском модуле аншлаг. В каждую комнату уже напросилось по взводу командиров из бригады, и заявки продолжали поступать.
После обеда медсестры, не по форме, забегали в перевязочную, в операционную, оттуда опрометью мчались на выход, стараясь не попадаться больным на глаза, скрывая склянки разного калибра под полами ветровок. Офицеры переменного состава в синих халатах, напротив, всячески пытались обратить на себя их внимание: носились с деньгами, чеками Внешпосылторга, как курица с яйцом, всем своим видом спрашивая: "Э-э, пожалуйста, возьмите! А как же мы"?! Строились вдоль стеночки по коридору, страстно ожидая белый танец, но в программе были одни танго.
Все прояснилось после ужина, который не лез в глотку. Ближе к восьми пришла Наташа и объявила:
- Господа! Все, кто не приглашены на праздник (короче, сами идиоты), прошу в большую комнату в женский модуль. Обьясняю еще раз: деньги сдавать никому не нужно!
Высокий Бирюков вопросительно посмотрел на товарищей, Юрия с Виктором.
Те самозабвенном внимали словам лучшего в мире оратора. Поднятыми бровями, вытянутыми губами Александр изобразил удивленную гримасу и с иронией поинтересовался:
- Мужики! "Гусары денег не берут" - это же всегда была наша фраза, или я уже чего-то не понимаю?
Его шутку никто не оценил, только Юрок отмахнулся:
- Брось, Саня! Сейчас не до тебя.
В ликующей толпе каждый, кто был рожден хотя бы ползать, предвкушал вечерний пир. Из темных зарослей субтропиков манил, неудержимо, вожделенный корабль музыки и света.
Соседний женский модуль на входе встретил «Старым отелем», в исполнении звонкой Жанны Агузаровой, сумасшедшим запахом тушеной картошки с мясом... и еще чем-то необыкновенным и давно забытым, без оттенков хлорки.
В большой комнате налево на пять незнакомых девушек набилось двадцать офицеров, в основном – с пагонами капитанов и майоров. Авдеев был рад, некоторые, кажется, - не очень. Бадяжный спирт под отменную закуску закончился очень быстро, мотострелки достали «Столичную», а может, было все наоборот.
После трех ночи, в наступившем Старом новом году, когда уже пора было закруглять праздник, собутыльник справа, худой майор с грустными глазами, поднял животрепещущую тему:
- Вот ты, тарджумон, переводяга, скажи...
Авдеев демонстративно не стерпел фамильярности и ответил майору избитой заготовкой, которая, конечно же, была обращена к девушкам напротив:
- Когда о нас, военных переводчиках, говорят, как о сухарях, – это ЛОЖЬ! В любви я Эйнштейн!
- Нет! – замотал головой майор, - я о другом. Ты мне скажи. Вот мы здесь служим. Имеем право на вторую или третью жену? Хотя бы, на вторую!
- Хе, - усмехнулся Виктор, - на вторую здесь в бригаде, в женском модуле? Или в дувале, в Самархейле?
- Как в Самар-хейле? - Зде-есь! В модуле, - выдал сокровенную мечту майор.
- Не можешь! – сьязвил Авдеев.
- Я не могу? – возмутился старший (кто, мол, кроме жены может мне запретить), сжав кулаки на наглеца (комплекцией он был скромнее Виктора), - Я кро-овь проливал! Им тут , значит, можно? А мне тут, значит - нет?
- Не можешь! – стоял на своем Авдеев, - Тут все не просто. В жены продают уже в тринадцать лет. Грустно. Но есть и плюсы! Если мужику тринадцать, он может купить себе любую, хоть сороколетнюю, и даже две! Есть у тебя деньги на такое дело?
- Найду! – твердо сказал майор и сам поверил своим словам.
Авдеев с восхищением взглянул на соседа, и они пожали руки, скрепив взаимное уважение:
- Ты – Мужик! – оценил Виктор решительность майора и, вполголоса, как брату, продолжил, - Я тебе нужен! Искать будем «КучИ», с пушту - «Кочевница». Их сватают поздно, с двадцати семи до тридцати лет. Возьмешь моложе - нет уверенности, что жена достаточно крепка и сможет пересечь пустыню, выжить в кочевых условиях! А старше, есть опасность, что не успеет нарожать выносливых детей, настоящих бедуинов. Понимаешь? Тут все тысячелетиями выверялось! Отбор естественный! Кучи в этом возрасте – эталон! Такие женщины стоят дороже дома и дувала, особенно если индийский профиль, как в Шахикоте.
- С хорошей пайсой (деньгами) ты мне не нужен – я с ними на пальцах договорюсь, - расшухерился майор, будто деньги были у него в кармане.
- Нет! Без меня не выйдет! - наглел Авдеев, - Тебе любой отец подсунет старушку, которую никто не взял и, по-своему, будет прав. Ты же ничего о ней не знаешь, не ходил с ней в караване, не видел в детстве, а во время торга на невесту глядеть уже нельзя. Забавно, да? - Виктор усмехнулся, - Представляешь? Стоишь ты навытяжку перед женским модулем, а главный замполит и говорит: «Ну, майор, выбирай! Но помни, это не на два года командировки - на всю жизнь! Можешь, конечно, когда-нибудь потом, по Шариату, четыре раза крикнуть на четыре стороны: «она мне не жена!», но не советую: отцу и братьям не собрать калым обратно, который они пропили, так что – не рискуй, ты как специалист нужен нам живой!» И ты, наугад, швыряешь фуражку в женский модуль и говоришь: « А, была не была! Беру в третьей комнате налево вторую койку справа!»
- Что ты мне несешь? Какая койка справа? С такими бабками - весь модуль будет мой! – майор уже представлял себя султаном.
- Нельзя так рассуждать!- расстроился Авдеев, - Модуль маленький, мужиков в бригаде много, – вошел Авдеев в роль борца за справедливость .
- Хорошо. Беру кочевницу, не старше тридцати. А вдруг она кривая? Кто-то должен ее сначала осмотреть? – стал переживать майор.
- Тут не Стамбул! - предпринял Виктор последнюю попытку познаниями свадебных обрядов привлечь внимание двух крупных девушек напротив, достигших нужной кондиции и возраста. Но те сменили кассету с Агузаровой на группу Мираж и пустились в пляс, - Турки - те еще племяннички, из всех родственников больше уважают теть. Ты любишь тетю?
- Нет!
- Зря! А я люблю. Тетя перед сватовством ведет невесту в баню, хамам, и моет ее там, а потом подскажет тебе ее изъяны, или не подскажет.
С кучи такая схема не пройдет – они не знают, что такое баня, только индийские духи... Давай, майор, за баню!
- Давай, корнет! – они опрокинули еще по рюмке, - Петь умеешь? Давай что-нибудь белогвардейское затянем, - заныла душа у старшего.
- А, давай! Щас вспомню. Как там было: три - ровно, одна вверх, две вниз. Точно: «Бо-же! Ца-ря храни!»…
На чем они сошлись с майором, в какой кишлак собрались за невестой для него, как добрались до коек? – Авдеев поутру не помнил, но точно знал, что не выходил из большой комнаты, потому что боялся встретить в коридоре свою «кочевницу на выданье» – Татьяну.
И раз уж у нее там кто-то был, то не хотел мешать их счастью, хотел ей только спеть: «Мне нравится, что Вы больны не мной…»
Тонкие нити
Ночью в полусне Татьяна приходила и бесшумно садилась на кровать, задумчиво и нежно улыбалась, а Виктор спрашивал:
- Почему же ты не пригласила меня на Старый новый год?
- Перестань. Ты все прекрасно понимаешь. Ты знал всегда, что там в ущелье не моя мольба тебя спасла. Сергей ведь сразу понял и сказал тебе об этом перед взлетом. А я? Я знала, что ты есть, что встречу тебя именно седьмого, но какой ты - до последнего не представляла...
А хочешь, я угадаю, как выглядит твоя самарская «единственная и незабвенная Катерина Матвеевна», а? – она смеялась и делала вид, что ревновала, хмуря брови. – Эдакая «студентка из пединститута», похожая на нашу Маргаритку, что неправда?
- Да, но у нее же твои волосы!
- Я так и знала! – она сжимала губы, сдерживая смех, ставя ревниво руку в бок.
- У нее твоя улыбка!
- Не смей! – она сердилась. - Ты мне достался дорогой ценой, – потом вздыхала, - у нее не может быть моей улыбки – она слишком молода. Не переживай – будет, конечно будет! Будет позже, и все же – не такая, как моя, - и она грустила.
- Как ты узнала про пединститут?! Даже Абрамову я не говорил.
- У таких, как ты, на лбу написано: «Женюсь только на учительнице», - насмехалась и снова нежно улыбалась.
Совершенно изумленный, – как она все понимает?! – Авдеев засыпал.
Час расставания настал в одиннадцать, шестнадцатого января. Светило солнце, горлопанили диковинные птицы.
Авдеев ждал Сан Саныча, батальонного фельдшера верхом на грациозном БТРе. Лавочка в беседке перед модулем мед роты была местом культовых обрядов. Там фотографировались на память все.
Пришли Наташа, Маргаритка, ребята из палаты. Было здорово – все шутили. Юрка - этот Ален Делон с усами, как всегда, клеился к Рите - пытался поднести сигарету к ее губам и научить курить.
"Кажется, начинает оживать", - думал и радовался за нее Виктор: "Не сдавайся! Надо дальше жить".
- Прекрати немедленно! Испортишь мне ребенка! - строго потребовала и выбила сигарету из рук хулигана пышечка Наташа в красивых очках с роговой оправой.
Все дружно засмеялись.
Наташу уважали и любили. Она в мед роте прослужила больше года, и это был огромный срок. Уколы со шлепками по одному месту от ее руки, были самыми легкими, даже приятными, и все воспринимали медсестру как заботливую маму, а она была моложе всех.
С открытыми сердечными людьми нас в миг соединяют нити
- Тончайшие нефритовые бусы.
В них маленькие тайны: взгляды, звуки, вкусы, фразы, воспоминанья …
Веселыми и грустными лучами,
На паутинках в капельках росы на солнце
Они сияют - отношения двоих венчая.
И, если Он, или Она Вас все-таки не замечают, их простите.
С каждым человеком мы выстраиваем свою нить отношений, часто узелки на ней понятны лишь двоим.
У Виктора с Наташей этими бусинками были ее детское имя Гульжанар и пятилетняя афганка Фируза, которую накануне старого нового года спасли врачи мед роты, а Авдеев переводил во время операции.
Гульжанар. Кто она? Соединённая в цветке персидская душа с казахским блеском солнца? Скальная роза? Cтепной подсолнух, солнцецвет – сразу весь букет? – Сестра!
Виктор не пытался разгадать происхождение языковых корней, он улыбался и для каждой находил место в своем сердце.
Маргарита - школьная подруга. Пусть он был с ней за партой только пять минут, когда она брала анализ крови, и тот короткий путь до стационара, но понимал и чувствовал ее, как будто они учились вместе весь десятый класс, доверяя свои тайны и давая друг другу ценные советы. И это была память о Красильникове.
Абрамов рассказал на дневке, как третья рота вытаскивала ребят из Кулалы, что не было ничьей вины в мед роте, когда их тезка в конце марта, вопреки всем просьбам и запретам, дотянулся и открыл «Боржоми». Наркосодержащие медикаменты притупляли боль в простреленной поджелудочной железе, желудке, но не могли утолить последней жажды. Красильников пил до дна, впервые за три дня. В ту минуту боли отступили, он улыбался, был счастлив.
Дальше - только чистый свет…
Что на это скажешь Маргарите?
Авдеев ее обнял, как и Наташу.
Но оставалась еще Татьяна. Ее статус не был до конца определен, будущее не представлялось ясным. Виктор решил непременно её найти.
Он направился вдоль деревянного модуля мед роты по солнечной дорожке, утопавшей в пышной зелени января, будто в июне. Виктор шел с трепетом в душе и, кажется, мог опять шутить.
Впереди открылся тот же женский модуль. Ничто не напоминало в нем ночной отель с ревущей музыкой и бьющим светом из окон. Теперь это был усталый, спрятавшийся в субтропических зарослях тихий уютный домик.
Он узнал её издалека. Она была такой впервые: стояла у входа в обычной серой юбке (миди), в светлой блузке, в простых танкетках на ногах, - ждала кого-то. Одежда красоты её не затмевала.
Кочевница – моя Кучи! – вдруг понял Виктор, и ему стало легко. Она даже не подозревала, что только что в его душе пересекла пустыню (про детей – не будем).
Увидев Виктора, Татьяна исполнила две пантомимы: одну - «не может быть!», всплеснув руками, и сразу же вторую – «ну что, нравлюсь?» чуть лукавым взглядом с поволокой, с левой ручкой на боку.
Думаю, девушкам долго разъяснять не надо – все мастерицы! Большинству парней копаться в памяти полдня и морщить лоб тоже не придется.
- Привет! А знаешь, столько раз я видел в мыслях эту нашу встречу? – начал Авдеев, улыбаясь. – А все слова забыл!
- Здравствуй! А я рада. Наверно, было б здорово посмотреть со стороны: «У крыльца она прощается со своим первым пациентом. Он красиво говорит, пожимает руку, обещает не забыть», – оба улыбались, Татьяна продолжала, – она напутствует: «В мед роту не спеши, но заезжай…» Забыла, как там дальше, - и они рассмеялись.
- Обязательно заеду. За мной бакшиш: платок или косметика, на большее фантазии пока не хватает.
- Прекрати!
- Без разговоров! Может, на восьмое марта? Отличный повод, чтобы «там» никто не ревновал. Восьмое уже не за горами. Хотелось бы, конечно, раньше!
- Слушай! – Татьяна встрепенулась. - Нам замполит сказал, что в конце января будет большой выезд в город. Сначала экскурсия в зимнюю резиденцию Захир-шаха. Там в оранжереях даже в январе цветут удивительные розы. Потом дуканы. Шестьдесят шестая на целый день выставит оцепление. Много народа поедет с наших двух бригад.
- Чему еще учил вас замполит? – с сарказмом спросил Авдеев.
- А еще он диктовал под запись, чтобы мы держались от раненых, как можно дальше, потому что вы, как дети, в каждой из нас узнаете своих девушек и жен! – добавила Татьяна с веселым укором.
- Сам-то замполит женатый? Ты что – не поняла? Да он же конкурентов сбрасывал с хвоста - просто тебя клеил!
- Точно! Хорошо, что ты мне сейчас глаза раскрыл, сама бы я не догадалась.
- А впрочем, выезд – отличная идея! Мы ведь тоже давно ждем.
У Авдеева затеплилось в груди: прогулка в садах Захир-шаха?! И пусть она будет со своим избранником. Потом на центральной улице Джелалабада он и при нем договорится для Татьяны с любым дуканщиком, тот скажет, что платок, или косметика – "бакшиш от магазина", чтобы они в следующий раз пришли только к нему. Интересно, кого же она себе выбрала.
- Что-то мне не нравится ваш замполит. Уж не он ли?
- Не он, не он. Наши девочки давно просились в город. Мы заслужили, мы поедем точно. Было бы здорово вместе прогуляться по дуканам. Ты там, наверное, все знаешь?
- И в качестве кого же буду я ходить? – Авдеев изобразил тоном, что без него уже никак не обойтись. - В качестве друга семьи, что ли?
- Не переживай! – легко парировала Таня, - мы тебя усыновим. - И рассмеялась.
- Согласен. Как, хоть, зовут приемного папашу?
- Да, пожалуйста: я зову Любимчик Пашка…
- Я буду звать – Пал Никонорыч! Если ты не возражаешь.
- Хочешь, возьму вместо него Наташу, или тебе ближе Маргаритка?
- Бери обеих! Вчетвером мы скупим все дуканы за треть цены!
- Что так дорого? – она смеялась…
- Вороненок! Вот ты где! – появился Сан Саныч на тропинке, как крепкий колобок с усами. - Я тут с ног сбился, уже всю бригаду обшарил в поисках! Имей совесть!
- Эх! Сан Саныч! – с деланной обидой в голосе бросил ему Авдеев. - Я уже за газовую керосинку почти договорился, а ты меня так перед девушкой позоришь.
- Та-ня! Пошли уже! Ты скоро? – нараспев, из глубин модуля позвал томный женский голос.
- Бегу-бегу! – задорно, весело крикнула она в ответ, - Надолго не прощаюсь! – тихо, радостно сказала она Виктору, и легкой бедуинкой исчезла в темноте пещеры (коридора), в глазах парней оставив белый шелк.
- Чувиха – герл! Пошли, Ромео, - скептически, но с ноткой зависти сказал тридцати трехлетний фельдшер. И к БТРу "вороненка поволок".
Увы, на прощание они так и не обнялись.
А на земле
Радость встречи по возвращении в отряд была короткой. Реальность отрезвила в один миг. В ночь на семнадцатое дозор первой роты наступил на мину.
После утреннего построения Виктор с батальонным фельдшером на дежурном БТРе приехали в мед роту.
- Сан Саныч, не хочу заходить в стационар. Ты уж сам, возьми мою выписку, пожалуйста, а я пойду, попрощаюсь.
- Хорошо. Ребят оформлю, заберу твои документы, - сухо ответил тот.
Авдеев спрыгнул с машины и по пыльной дороге побрел к приемнику-распределителю. Вокруг была все та же знакомая территория. Как и вчера светило январское солнце, но теперь его лучи с трудом пробивалось сквозь пыльное марево к земле. Мир был другим.
Каталка стояла у стены приемного отделения, прямо на солнце, словно оно могло еще кого-то отогреть. Игорь Семин лежал под простыней до подбородка, лицо было открыто, он еще дышал. Рана головы была не совместима с жизнью…
Ротный Пахомов допустил Авдеева до боевых через неделю, в ночь на двадцать седьмое.
Победа в Черных горах была весомой и горькой. ДШК захватили, военно-тренировочный лагерь Умара уничтожили, следующей ночью возвращались к броне.
Отряд тянулся по ущелью неспешной вереницей. Каменные утесы сливались с редкими деревьями и казались бесконечным мрачным каньоном, уходившим в черное небо. Узкая полоса звезд над головой усиливала ощущение колодца. Небольшой уклон на север облегчал путь - шли к реке Кабул. Перед рассветом тропа выровнялась, горные хребты осели, расступились. Звезды погасли. Впереди открылось серое бескрайнее пространство. Долины реки видно не было, но она угадывалась в густом утреннем тумане...
Авдееву казалось, что все как тогда, три недели назад в Даринуре, просто он немного вырвался вперед, и стоит только оглянуться…
Он остановился. Мимо него медленно проследовали две группы бойцов по четыре человека с тяжелой ношей на плащ-палатках. На первой несли командира группы Абрамова. Он был на промедоле и стонал в бреду, прижимая к груди АКС. На второй несли его замкомвзвода Яцковского. Он погиб почти сразу – пуля пробила легкое.
Увидев второй автомат на плече у Володи Сидоренко, Авдеев решил забрать его. Виктору хотелось, как тогда в Даринуре, быть хоть чем-то похожим на Абрамова и чем-то помочь Сереге, хотя бы нести его автомат…
Но Сидоренко не отдал:
- Не надо, товарищ лейтенант. Это мое.
На привале подошел Пахомов:
- Авдеев! Кто там еще остался из группы? Ковзон! Готовьте перофакелы! Вертушки на подлете.
Послышался шум винтов, Виктор с Лехой разбежались по сторонам, обозначив площадку. Все тот же борт Максимыча, Райляна (когда-то он возил Авдеева на Седьмое небо), чья смешанная вертолетная группа вчера в самый критический момент доставила и сбросила с воздуха боеприпасы, сожгла духовские палатки и уничтожила верхние огневые точки. Теперь он медленно спустился, завис, касаясь каменного выступа двумя шасси: левым и передним.
Авдееву очень хотелось, как тогда Сергей, крикнуть: «Ребята! Кто-то Вас там сильно любит!»
Но пыль, поднятая винтами, попала в нос, перехватила горло, заставила стиснуть зубы и зажмурить глаза…
Виктор стоял в своей спальне перед открытым шифоньером, в глубине которого, за новыми стопками красивых полотенец слева, лежало и то старенькое, нежно-салатового цвета. Кажется, он открывал дверцы, чтобы надеть джемпер под пиджак...
- Дневале! Ну, ты скоро? – раздался побуждающий призыв Абрамова, стоявшего уже в прихожей.
- Дядя Витя! – раздался юный голосок, - А с кем у Вас сегодня встреча?
- Наш отряд сегодня, Серега, встречается в вертолетчиками, и главное – с комэской Райляном, Героем Сосетского Союза! Понял?! – и Абрамов хлопнул десятилетнего Авдеева по плечу.
