Сотрудник угрозыска Максимов в поисках артефакта.
Солнечный луч, тонкий, как вязальная спица, коснулся лица Паисия, и манах провалился в забытье, не в сон, и пролежал на скале целый день. Вечером монах очнулся и не сразу понял, что стал совсем другим. Паисий больше не удивлялся ничему и перестал бояться, хотя и раньше принимал происходящее вокруг довольно спокойно. Луч наверное уколол монаха в глаз и проник в самое сердце, в душу, изменив сущность человека.
Но оказывается и зрение претерпело изменение. Как можно было видеть крохотный огонек от горящей бересты через лес. А ведь этот огонек был для монаха путеводной звездой и вывел к пещере, где хранилась картина, нарисованная отшельником Райдой много веков назад!
Когда монах первый раз залез через низкий вход в пещеру, то остановился в полной темноте и сначала не знал, как быть. Но глаза привыкли к темноте, хотя не могли привыкнуть, не было достаточного источника света внутри подземелья, и появилась серость. В этой серости стало возможным разглядеть пещеру, проявилось белесая мумия. Шнурок с крестиком и матерчатым коконом, снятый с мумии, оказался длинноват. Паисий укоротил его по особенному, завязал петельку, а обрезать лишнее не решился, понимал каким-то внутренним чутьем, - нельзя так делать. Шнурок с древностями был дан ему лишь на время.
В дальнем конце пещеры просматривалась загородка, занавешенная шкурами. За ней оказалось второе ложе. Видимо здесь ночевал второй человек, скорее всего женщина. И в этом углу нашлась небольшая ниша, где и стояла картина в грубой самодельной раме. Как не изменилось видение Паисия, но картина представлялась только черным прямоугольником. Вот деревянные плошки с остатками красок мерцали еле заметным разноцветьем.
Монах не торопился, устроился перед картиной и просидел так долго. Время не играло никакой роли и могло вообще остановиться. Ничего на полотне Паисий не увидел, и сидел он перед картиной вовсе не для этого, а пытаясь впитать работу древнего мастера. Вдруг проявился запах красок, высохших много столетий назад, и стала понятна суть невидимых изображений. Оказывается их было два - старик и женщина. Причем нарисованы они была без наслоений одно на другое, а вместе!
- Никакая это не икона, - наконец прошептал монах, - это самое оно и есть. - А что уж было "это самое оно", Паисий и сам не знал. Поэтому картину пока трогать не стал, прошел обратно к выходу, особенно осторожно мимо мумии, знал, - тревожить мертвых не надо, - и вылез наружу.
Оказывается опять наступила ночь, а у входа горел костер, весело потрескивая смолистыми дровами. Искры летели вверх, отблески пламени мерцали на лицах двух старцев. Хотя один, тот что сидел слева от костра, был никакой и не старец, просто борода заметно добавляла возраста человеку. оказывается Паисий уже встречался с ним не так и давно.
- Увидел... картину? - Спросил Райда, усмехнувшись, и подмигнул второму. Тот лишь пожал плечами.
- Не картина эта вовсе, - отозвался Паисий и, не спрашивая разрешения, утроился у костра, тут же добавив, - и не икона никакая.
- Прозрел, Паисий, - бородач все посмеивался, видимо в этот раз у него было веселое настроение.
- Он-то здесь причем, - вступился за монаха второй, действительно старец.
- Да так я, смешинка в рот попала, - вроде как повинился Райда и тут же добавил. - Мне-то можно!
- Тебе можно, - согласился старец, посмотрел на Паисия и пояснил, - он и нарисовал эту картину.
- С ним-то я знаком, - кивнул монах, не удивившись, - тебя как зовут?
- Христо, - ответил старец, - а ты никак со мной крестиками поменялся?
- Бес попутал, - монаху стало очень неудобно.
- Я тебя чему учил? - Вмешался Райда.
- По привычке, - Паисию было не удобно за крестики, а тут еще одно сразу добавилось. - Простите уж меня, люди добрые! - Монах сорвал с головы шапку, хотел перекреститься, но рука, как и в тот раз на скале не поднялась, только дрогнула. - Вернуть крестик-то... я сейчас!
- Сиди, - успокоил монаха Христо. - Все правильно сделал. Ты же не крестиками поменялся?
- Я из-за тряпочки, - монах достал из-под рясы шнурок, показал крестик и тряпичный кокон.
- Она велела, - добавил Райда.
- Она? - Не понял Паисий.
- На картине ее видел? - Спросил художник монаха. - И вон там, на стене.
- Видел, вроде женщину видел... Только на стене и на картине... разные они?
- Она всем заправляет, - продолжил Райда, не объясняя разницу, - ее рисовал... Миролюбу. Дочь мы с ней нажили. Ее саму Мира звал, а дочь Любой. Миру на той скале как ветром сдуло... за руку держал, да что толку. Миг один, и не стало, а вместо нее дочурка осталась, Люба моя, Любавушка...
- А мне она так и не показалась, - добавил Христо. - Старика видел, да и то редко... На стене не в счет.
- Значит не надо было, - художник оказывается был за старшего.
- Смотрел, смотрел на эту черноту, не увидел. - вздохнул с сожалением Христо. - Весь свой век здесь прожил. А зачем?
- А это что за тряпочка? - Перебил Паисий и опять достал шнурок из-под рясы.
- Долго раскатывать, - ответил Христо. - Там внутри обычная иголка от елки, даже тогда высохшая была, рыженькая... но иголка меня и Назию...
- Назию? - Переспросил Паисий, слышавший об этой женщине в Колучино.
- Слышал о ней? Не сгинула? - Поинтересовался Христо.
- Деревня тут есть, Колучино, там и жила, замуж вышла, детишек нарожала.
- Вот и хорошо, а то все на душе неспокойно было, не ужились мы тут вместе, - заметил Христо, но рассказывать почему не ужились не стал, не к чему было, продолжил про иголку. - От веков лихолетья та иголка нас избавила, пронесла над ними, как и не было их... Может иголка эта и тебе пригодится, а может еще кому.
- А что за старика ты нарисовал? - Спросил Паисий художника, пряча шнурок обратно, не очень он понял о чем рассказал Христо, а может и вообще не понял.
- Это только сама может сказать, - ответил Райда, имея ввиду Миру, - может и появится, не зря же тебя вызвала, - пояснил художник, кивая в сторону Паисия.
- Вызвала? - Не понял монах. - Я сам пришел...
- Все мы сами, - перебил Христо, - только без нее не случилось бы ничего...
- Картины бы не было, - добавил художник, - сама моей рукой водила, краски опять же она... Сейчас если сказать, то и не вспомню, как краски делал, из чего. Чудно даже вспоминать... Пора бы ей уже...
- Вот и чаек поспел, - монах, пока говорили, уже успел чай из зверобоя заварить.
- А я давно тут, - раздался женский голос от треснувшей стены, где и был портрет Миролюбы. - Вас слушала, ждала, пока чай заварится... Угостишь, Паисий? Слышала от людей, уж очень чаек твой хвалят!
- Подходи, подходи! - Монах радостно поднялся и разлил чаек по кружкам, взятым из пещеры.
От стены к костру подошла женщина. Была она высока ростом. В чем одета, и не сказать. Как струилось на ней все, а контуры тела только угадывались, впрочем, как и черты лица. Ночь выдалась тихая, безветренная, но и волосы Миролюбы развевались по ходу ее движения. Паисий поднял с земли кружку, подал женщине, впрочем не знал, возьмет ли она ее. Желание испить чайку могло быть просто словами.
Но Миролюба остановилась у костра, обрела вполне видимые формы, взяла у монаха кружку и начала отпивать чаек маленькими глотками.. Остальные молчали, ждали, а Райда смотрел на свою Миру влюбленными глазами.
- Спросить можно тебя? - Не вытерпел Райда.
- Спрашивай, - разрешила женщина.
- Любавушка, доченька наша, как?
- Хорошо, скоро сам ее увидишь, - ответила Миролюба.
- Скоро?! - Обрадовался художник.
- Закончилось ваше время здесь! - Объявила Мира и строго посмотрела на Паисия. - Бери икону, пусть картина будет иконой, и отнести в свой монастырь. Как ее называют?
- Его, - оторопело поправил Паисий, - Николай Чудотворец... слух уже пошел, паломники собираются.
- Пусть так и будет! - Разрешила Миролюба, допила чаек и поставила кружку на землю. Ее фигура опять неуловимо заструилась. - Пора нам! - Объявила женщина, или то, кем она была, и посмотрела на Райду и Христо.
Они поставили свои кружки с чайком на землю, не успев допить, и послушно пошли за Миролюбой к стене.
- Страж при тебе останется! - Последнее, что услышал Паисий, и три фигуры, сделавшись призрачными, пропали у стены с нарисованным портретом.
Монах так и стоял с кружкой в руках у костра, оставшись один.
- Кто же на картине? Кто этот старец? - Хотел крикнуть вдогонку троице Паисий, но опоздал.
Ему в ладонь ткнулся мокрый и холодный нос Стража, признавшего нового хозяина. До утра еще было время. Человек и волк с примесью собаки улеглись на подстилку у костра, прижались друг к другу и проспали до рассвета. А утром Паисий собрал свои нехитрые пожитки в сидор, закинул его за спину. Картину бережно завернул в обрезанный подол от своей рясы, перетянул бечевой и бережно держа в руках пошел обратно в Колучино, в монастырь.
С этого дня картина сделалась иконой Николая Чудотворца. Ее вставили в красивую золоченую раму и повесили в храме, в Колучино же. Лик Святителя показывался очень редко, раза два в год, когда лучи Солнца особым образом падали на икону через боковое окно. Эти дни никак не удавалось просчитать и привязать к календарю.
Все же некоторым счастливцам везло, им удавалось увидеть чудо явления Николы. Это считалось неким знаком, большой удачей. Другим же говорили, что и они когда-нибудь смогут лицезреть светлый лик, но пока грешны и не достойны. Был и еще один единственный случай, когда старушка паломница, шедшая до монастыря пешком много дней, увидела на иконе саму Богородицу! Ей конечно никто не поверил, но слух пошел гулять по земле православной. Число паломников в монастырь только увеличилось. Икона стала считаться чудодейственной.
Паисий не задержался в монастыре надолго, в церковь, где висела принесенная им картина, ходить не любил. До осени он писал, жил в отдельной келье. Но его записки пропали. Впрочем их никто и не искал. Ушел Паисий в зиму по первому снегу, чего раньше не любил. Его громадный то ли пес, то ли волк пропал вместе с ним . Больше о Паисии никто и ничего не слышал.
1 глава, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 16
Все части о Максимове ЗДЕСЬ