Я иду тихими шагами по набережной в сторону кондитерской. Резкие крики чаек, легкая утренняя дымка над Каспием, шаловливый сентябрьский бриз...
Продавец свежевыжатых соков напевает под нос песенку о трех яблоках с неба. Я сажусь на скамейку, смотрю на Каспий и пытаюсь запомнить его таким спокойным и меланхоличным, какой он сейчас и каким перестанет быть через считанные недели.
Уборочные машины с жужжащими шасси-щетками проезжают вправо-влево, распугивая стаи чаек. Мягкий солнечный свет затопил город по самые крыши; ветер уже потерял августовский жар – в нем появились мятные оттенки и нежность. Какая-то притягательная неторопливость есть в такой погоде. Хочется забыть про все дела и погрузиться в сочно-зеленую гущу деревьев, где тихое течение каспийских вод напоминает движение знойного луча, настигающего затаившуюся тень.
Я люблю эту пору в Баку. Называю ее летней осенью и каждый раз искренне надеюсь на то, что сумбурные будни остались позади. Можно отложить в сторону папки «Прошлое» и «Будущее», не думать ни о чем и жить подобно воздушному змею, которого запустили в погожий день по волнам летне-осеннего ветра. Этот ветер можно почувствовать только в Баку после первых десяти дней сентября и до пятнадцатой ночи октября.
Гудок проплывающего парома возвращает меня в реальность. Надо бежать. Иначе, пока я дойду до кондитерской, горячие шор-гогалы разберут. Айлар мне этого не простит.
***
Мне нравится раннее утро, когда люди сонные. По-настоящему сонные, со слипающимися глазами, сбивчивой речью, зевающие и потягивающиеся. В такие моменты люди настоящие, неподдельные. Айлар просыпается от аромата тмина и фенхеля, которыми начинены гогалы – несладкие слоеные булочки со смесью восточных специй внутри. Я даже не успел их достать из бумажного мешочка, а они уже заполонили всю квартиру своим запахом. Румяненькие, посыпанные кунжутом, нежно-желтые от куркумы и сливочного масла.
Я поднимаю шторы, открываю окно, и на подоконник, вальсируя, опускается сухой лист платана. Эти листья появляются на моем окне каждый сентябрь. Остается гадать, откуда они берутся на улице, где растут только тополя, и каким образом долетают до седьмого этажа. Знаки приближающейся осени… Она является в Баку не внезапно хлынувшим дождем, а с осторожностью первого поцелуя. Никаких резких движений, постепенно, выжидая, чтобы горожане успели привыкнуть к каждому следующему шажку. Сначала мятные дуновения и чуть заметная пасмурность; потом редкие дожди с буйными ветрами; наконец все проявления сезона смешиваются в одну большую непогоду и накрывают южный город.
Айлар открыла глаза, в молчании наблюдает за мной, пока я рассматриваю небо. Облака на нем взлетели ввысь, отсвечивая темной синевой. Как-никак, осень приближается! Безумно рад этому. Так хочется дождей с большими зонтами, запаха корицы от сгорающих сухих листьев в парках, таинственной прохлады Старого города и свежего бабушкиного гогала со сладким чаем из стакана-армуды.
После летней безмятежности осенью приходят воспоминания. В голове, как в кинопроекторе, крутятся кадры из прошлого. Далеко не всегда это приятный фильм, зачастую болезненный. Но в этом есть и плюс: окинув взглядом прошлое, иначе смотришь в будущее. Осенью легче идти вперед по кленовым дорожкам, услужливо брошенным ветром под ноги.
«Эй, соня, давай просыпайся. Чай остывает. И наступление летней осени пропустишь. Ты же ради нее приехала…» Айлар, собрав за уши темно-шоколадные кудри, вскакивает с кровати и, подтягивая съехавшие набок штаны розовой пижамы, подбегает к окну. Замирает. «Как же я соскучилась, Погода! По благоразумию бакинской осени, так напоминающей лето. Знаешь, в Праге больше всего суицидов случается в конце сентября и начале октября – официальная статистика. Это связывают с атмосферой города, унывающего с уходом лета. Может, обратиться к президенту Чехии с предложением, чтобы всех пражских меланхоликов с наступлением сентября посылали в Баку? Наш город гостеприимный».
Она улыбается, вдыхает новый день – всеми легкими, всеми мыслями. «Вот смотрю на Баку, и этот город снова просыпается во мне, хотя я думала, он уже далеко. Все-таки четвертый год я живу за границей, другие люди, другая обстановка. Сейчас понимаю, как ошибалась. Наши города навсегда остаются с нами. Пока ты есть, и твой город есть для тебя».
***
Айлар. Моя кровь, моя сестра, моя девочка-странствие. Месяцы моей жизни – не зря ее имя так переводится с азербайджанского. Она носит большущие сумки, в ее карманах всегда шуршат кизиловые леденцы, а с шеи свисает верный «Никон», которым она разделяет поток жизни на черно-белые кадры. К людям, которых любит, она возвращается всегда. С другими, которым симпатизирует, иначе – на краткий миг они могут ее поймать, но удержать – вряд ли.
С детства и до сих пор она моя гавань, куда всегда можно вернуться – разбитым или возродившимся. С Айлар никогда не задумываюсь о пересечениях, с легкостью вписываюсь в повороты. И неважно, где она – рядом или в окошке скайпа. Где бы ни была, Айлар бризом врывается в мою погоду или непогоду. Она так и записана в телефонной книжке моего мобильного – «Бриз». Я у нее – «Погода»: «За твоими настроениями не успеешь. Меняются чуть ли не каждый час. Раньше меня злила такая переменчивость, но как только стала называть тебя Погодой, пришло сестринское смирение. Главное, что меняются твои настроения, а не отношение к людям».
Бывает, что больше не хочется общаться с человеком, с которым раньше мог проговорить целые ночи. Дело не в том, что не осталось общих тем, – просто появилось ощущение, что всё сказал. С ней такого никогда не было и, уверен, не будет: как можно устать от самого себя? Мама говорила, что в детстве мы даже разговаривали одинаково: схожие выражения, проявления недовольства и одно забавное «непонятно» как реакция на любое странное событие. Она учится фотоискусству в Праге и пишет мне письма, не ожидая ответа. Когда по-настоящему любишь человека, не ждешь от него столько же чувств, сколько ему отдаешь.
Она откусывает гогал большими кусками, жует и одновременно умудряется улыбаться. Восточная булочка рассыпается в ее руках, крошки на груди, на коленях. Не останавливаю ее, не подаю салфетку – гогал надо лопать именно так, чтобы он крошился, хрустел, а ты как будто переносился в весну, под огненные своды праздника Новруз, на который, собственно, и пекут знаменитую троицу: пахлаву, шекербуру, шор-гогал. «Может, я постарела, но мне с каждым годом тяжелее есть что-то не наше. Эти цезари, бургеры, лазаньи – ничего не хочу. Вот гогал со сладким чаем – лучшее, что может быть. Скажи, это тоска или старость?» – «Нет, Бриз, это обжорство. Остановись, третий гогал будет лишним».
***
Не могу представить ни одну летнюю осень без нее. Когда закончится нынешняя, Айлар вернется в Прагу. Это огорчало бы меня, если бы не мысль о том, что впереди еще много таких дней: наше расставание всегда завершается новой встречей, рано или поздно, осенью или летом.
А пока мы вместе. Гуляем по городу, можем ни о чем не говорить, просто сидеть рядом, созерцая прелесть мира в громком молчании. Где-то за Нагорным парком шумит строительство небоскребов, к мечети Старого города сходятся мужчины на вечерний намаз, маленькая девочка у фонтана бегает наперегонки с золотистым кокер-спаниелем. Море в оранжевом закате плещется, блестит, отражаясь искрами в глазах тех, кто каждый день приходит к нему со своей радостью или болью. Бесконечное вращение жизни в одном южном городе – и осень, которую в этих краях называют порой новой жизни.
Читайте еще:
Наш с ней ветер: рассказ Эльчина Сафарли
Норд: Александр Иличевский о зиме на Абшероне
Иллюстрации: Дмитрий Коротченко
