Рассказ Эльчина Сафарли
Летний бакинский ветер прилетает на подмогу, когда почти плюс сорок и кажется, что для следующего вдоха воздуха уже нет. Но стоит присесть в тени чинара – и вот он тут как тут. Обдаст морской свежестью, и тихая радость наполнит тело.
Это он, обычный ветер необычного южного города, научил меня тому, что за желанием сделать приятное не должен таиться план получить что-то взамен. Любовь не может продаваться или обмениваться. Даже на ответную любовь. Ее можно только дарить.Так же как ветер дарит прохладу в жаркий полдень.
Мы встретились с ней в самый ветреный день июня. Она спешила на курсы французского языка при посольстве Франции, а я, сойдя с Молоканского садика, шел по бывшей улице Карганова в сторону набережной. Разбушевавшийся ветер швырял из стороны в сторону июньскую жару, задирал юбки смущавшимся девушкам, непочтительно выдергивал из рук пенсионеров свежие газеты. А нас он столкнул лбами, когда она наклонилась, чтобы собрать упавшие учебники, а я принялся помогать ей. Она, заложив прядь за ухо, смущенно проговорила «спасибо». Мы так и разошлись бы навсегда, если бы я тогда не заговорил с ней.
Сразу влюбился в мягкий прищур ее глаз, меланхолично-шершавый голос и тонкие руки, на запястьях которых тонко звучали браслеты из мини-кокосов… Смутно помню, как все развивалось и как долго длилось, – в любви время теряет свою значимость.
Вместе с ней в жизни появилось очень много света. Мы засыпали в тени высокого эвкалипта, и в тот миг одиночество «до нее» казалось вполне оправданным – стоило так долго мечтать о ней, чтобы однажды встретить. Я даже себя в происходившем не помнил. Только она и июньский ветер.
Мы любили друг друга без планов на будущее, без оглядки на прошлое. Нарезали время на куски. Мы сами выбирали, будет это день или ночь, ноябрь или май. Но какой бы месяц ни был, в нем обязательно присутствовал ветер. Ведь в Баку он практически круглый год. Меняется лишь направление и содержание – с южного гилавара на северный хазри, и наоборот.
Она любила гилавар, рожденный в знойных желтых пустынях и наполненный бархатистой морской влагой, я – эгоистичный хазри, ветер с холодных морей, врывающийся в теплый город и подчиняющий его жизнь своим капризам. «От женщины зависит теплота в доме, в отношениях. Везде, во всем. Женщины, в отличие от мужчин, ищут в любви только любовь. Любовь и есть счастье. А вы, мужчины, ищете ту, которая будет в вас верить. Вам нужна та, которая расставит за вас ударения, но писать вы хотите непременно сами».
Окружающие не разделяли нашу любовь к бакинскому ветру. «Вы посмотрите, что он творит! Снес на Новый год елку сначала на площади Азнефть, потом – на Азадлыг. Совсем распоясался». Мы смеялись, но нам становилось обидно за главного персонажа нашего города. Бакинский ветер напоминал кентервильское привидение из сказки Уайльда. Такой же добрый, непонятый и неуправляемый.
***
Мы сидим с ней в маленькой кафешке в сердце Старого города, где подают вкусные кутабы с зеленью. Запиваем их зеленым чаем с мятой. В наших предпочтениях, как и в Баку, вечный контраст Востока и Запада.
Я думаю о моей бабушке по маминой линии – Соне. Она жила в Амираджанах, в одном из старых поселков Абшеронского полуострова, в 16 километрах от Баку. Там много солнца, оно лежит на ладони неба, и на него можно смотреть со всех сторон, благо нет высотных зданий.
Люблю Амираджаны. Мое детство прошло в его улочках-даланах, по ним пять раз в день с живописной мухтаровской мечети разливался азан – призыв к молитве. Здесь росли огромные тутовники, деревья-долгожители, под сенью которых я играл часами напролет. В первые недели июня мы с братом Чингизом взбирались на могучие ветки, чтобы поесть сладкие плоды черно-бордового цвета. Их сок стекал по рукам, подбородкам, оставляя бурые пятна на нашей одежде. Они не отстирывались, но родители никогда нас не ругали – амираджанское лето без следов тутовника на рубашках и футболках немыслимо.
Бабушка Сона готовила в печи-тандыре удивительные кутабы. Она делала амираджанские кутабы, они отличаются от бакинских формой лепки и тем, что в их фарш добавляют рубиновые зернышки граната.
«Лепить их меня твоя прабабушка Пярзад научила. Еще во времена, когда Амираджаны назывались Хиля. Поэтому их именуют хиля-кутабами. Гранат в них в самый раз: баранина ведь жирная, без кислинки никак». К хиля-кутабам Сона подавала абгору – забродивший сок незрелого винограда. У нее в погребе всегда хранилась пара бутылок этого средства – лучшего лекарства для гипертоников пока не придумали…
Терраса кафешки пустует, народ появится ближе к вечеру, нам хорошо в тишине Старого города. Он раскинут в самом центре Баку, но здесь всегда необъяснимая тишина, будто кто-то накрыл его огромным невидимым куполом. Тем временем гилавар разгоняет по воздуху тополиный пух. Все, чихая, в один голос жалуются на «летний снег». Ну и что с того! Тополиный пух – это ведь тоже часть нашей жизни, как жара летом или снег зимой. Полетает, помучает с недельку и перестанет, и больше не придется стряхивать с век пушистые нетающие «снежинки».
В унисон моему рассказу о детстве в Амираджанах она вспоминает о своей бабушке, которая тоже собирала семью на кутабы. И, как моя, делала их только поздней осенью, когда царствовал хазри. И нам так удивительно, что две совершенно разные семьи объединены одной традицией. Потом вспоминаешь: это же Восток. У нас до сих пор уважают традиции, как бы мы ни интегрировались в Европу или как бы Европа ни интегрировалась в нас.
Ее бабушка родом из Новханов, другого старого абшеронского поселка, славившегося кутабами из верблюжатины.
«Я их в детстве очень любила. Вкусные, нежные, во рту таяли. Однажды мама рассказала, что в начинке мясо верблюда, и я, парниковое дитя города, испытала настоящий шок. Долгое время не притрагивалась к бабушкиным кутабам. Лишь несколько лет назад снова начала их есть. Согласись, верблюжатина сильно напоминает говядину, с трудом отличишь…»
Да! Первый раз попробовав новханские кутабы, я тоже подумал: говядина. Кстати, мясо верблюда считается диетическим, в нем нет внутренних жировых прослоек.
***
В характере бакинского ветра есть черта уходить на время. Бывает, неделями не появляется в городе, давая передышку флагам на флагштоках. В детстве в такие дни я гулял с высоко запрокинутой головой, рассматривал сквозь осколок зеленого бутылочного стекла застывшие облака. В один из таких дней мы с ней разошлись. Именно разошлись, а не расстались. Просто тот единый путь, наш путь, вдруг разделился на две кривые, и мы перестали видеть другу друга. Она уезжала, поступив в университет в Париже, и наши чувства не могли растянуться на тысячи километров.
Когда мы разошлись, я в отчаянии дождливых дней подумал: все, конец, смысл жизни утрачен. Его навсегда унесло ветром. Прошло время, ветра уходили и снова возвращались. Наступил день, когда я понял, что наш смысл жизни нами же придуман и важен для нас, лишь пока мы в это придуманное верим.
Сегодня я живу тем, что есть сейчас. Ощущением пространства, в котором нахожусь, сиюминутностью момента. Каждое утро я открываю окно и заполняю себя новым днем. Таким, какой он есть. Помню, мой дедушка Асад, отстреливая воробьев c отяжелевших крон хурмы, говорил: «Малыш, тот, кто не умеет владеть временем, не может владеть собой». Я тогда не понимал этих слов, но почему-то запомнил их, вызубрил. И вот теперь они мне пригодились.
Читайте еще:
Дорога домой: писатель Эльчин Сафарли и Абшерон
Текст: Эльчин Сафарли
Фото: Дмитрий Коротченко