Мой ныне покойный двоюродный брат был не из дураков. Профессор математики, сделал много открытий в математике. Но, став американцем ещё до переезда в США, он поглупел и, думаю, от этого разлада сохранившегося ума с народившейся глупостью он получил рак мозга и умер. Так вот глупость его была в том, в частности, что он считал не существовавшим в СССР левое диссидентство. Он говорил, что я – единственный его представитель. А у меня последнее время всё больше утверждается мнение, что в живописи всякие с Запада, мол, навеянные «измы» (абстракционизм, экспрессионизм и т.п.) в СССР проявились из-за лжесоциализма и потому органические, а не наносные.
Лжесоциализмом я, левый, называю сталинский социализм – с централизмом. А настоящим социализмом я называю такой – с отмирающим государством (когда оно совсем отомрёт – наступит коммунизм). Его стало возможным строить (отказываться от централизма, но не в хозяйства) только в 60-х годах, когда достигнут был ядерный паритет.
В чём прав был мой двоюродный брат, это в том, что мы, левые, ТОГДА, в 60-х, этого не осознавали. И нас как бы не было, если не быть внимательным.
Не знаю, что было со мной: какое-то предвестие внимательности или что, но я не терял какого-то оптимизма, возможно, сверхисторического, судя по внутреннему переживанию своей какой-то идейной, что ли, неизменности по сей день: я считал и считаю коммунизм – будущим человечества.
В искусстве это соответствует в веках повторяющемуся идеостилю типа маньеризма: поздние Микеланджело и Шекспир, Достоевский, Веничка Ерофеев… Это – христианоподобный тип идеала. В христианстве благое для всех сверхбудущее наступит не известно когда в сверхбудущем. Потому в сверх-, что слишком уж плохо сейчас.
Смотрите, как это «плохо» описывает Ерофеев в «Прозе из журнала «Вече»» (1973) словами, мол (не проверял), Василия Розанова.
««Грубы люди, ужасающе грубы — и даже по этому одному, или главным образом поэтому — и боль в жизни, столько боли». «О, как мои слабые нервы выдерживают такую гигантскую дозу раздражения!»».
Розанов находится ну в совершенно крайнем отчаянии от упадка христианства. (Считает его безнадёжным из-за аскетизма Нового Завета, а успешным конкурентом – иудаизм с того Ветхим Заветом, с телесностью, так сказать.) Но главное – в отчаянии от духовного упадка. От мещанства всеобщего. Сосредоточенности на себе. На материальном. У революционеров в том числе. Он и смириться с материализмом не может, и его творческий дар от поражений не гаснет.
А моя будущая жена, Наташа, в 1969-м, была тоже в крайнем отчаянии. Но из-за намечающегося краха идеи коммунизма, а не христианства. И из-за этого, общественно-политического (она, впрочем, этого не осознавала), её поэтический дар гас – не как у Ерофеева (а того тоже угнетал крах коммунизма, а не христианства).
«Я часто не спала ночами и что-то писала. Если теперь попадается это под руку, становится завидно и жалко, отчего это всё прошло. Теперь так редко бывает у меня толчок написать что-нибудь, излить в словах, всё равно кому. Тогда я знала точно, что горе мне будет, если я не одолею себя и обстоятельства и стану обывателем. Теперь я им стала. Пока это меня ещё мучит, мне жалко себя, кажется, что было что-то заложено, чего я не должна была закопать».
У Розанова в начале ХХ века и у Ерофеева с Наташей во второй его половине по модулю одинаково сильные отрицательные переживания. (Кто-то аж не понял и на Ерофеева религиозность натянул.) А на самом деле мы (Ерофеев, Наташа, ну, и я) – стихийные левые диссиденты.
Но Наташа писала в идеостиле, предшествующем (все идеостили плавно превращаются друг в друга в веках в одном и том же порядке), - в идеостиле, предшествующем типу маньеризма. Она писал в идеостиле типа трагического героизма, который Ерофееву был не дан. От отталкивался от непереносимой гадости окружающего мещанства. – Словами Розанова, мол (не проверял).
««Бог мой, Вечность моя, отчего Ты дал столько печали мне? Томится душа моя. Томится страшным томлением. Утро мое без света. Ночь моя без сна»».
А Наташу вдохновляло не такое.
«Мама знает меня побольше твоего, но и то не знает совсем. Она считает меня экспансивной позёркой. Я не могу с ней говорить откровенно. Только мои друзья понимают меня, потому что сами такие, и с ними мне легко и радостно мечтать, не надо защищать себя, скрываться.
…у меня были настоящие милые чудесные друзья, и мы жить не могли друг без друга, и вместе нам было так хорошо. Я помню, сколько ночей я недоспала в это время. То мы готовили какой-нибудь вечер, то составляли проект будущей яхты, то мечтали о коммуне, в которой мы до старости будем жить вместе и со своими семьями, то слушали музыку, то затевали до утра философские споры, и кто-нибудь жарил на всех картошку. И всегда пели наши песни».
А? Каково? Были левые диссиденты в СССР или нет?
Ерофеев просто следующий шаг в этой левизне. Если предыдущий был по-детски оптимистичен (Вот-вот и взойдёт, - как пел Высоцкий про солнце и почуявший его подсолнух), то последовавший шаг стал сверхисторически оптимистичен, т.е. крайне пессимистичен. – Вот как его описывает Ерофеев своими словами, не Розанова:
«Я вышел из дому, прихватив с собой три пистолета; один пистолет я сунул себе за пазуху, второй — тоже за пазуху, третий — не помню куда.
И, выходя в переулок, сказал: «Разве это жизнь? Это не жизнь, а колыханье струй и душевредительство. Божья заповедь «не убий», надо думать, распространяется и на самого себя («не убий» себя, как бы ни было скверно), — но сегодняшняя скверна и сегодняшний день — вне заповедей. «Ибо лучше мне умереть, нежели жить», — сказал пророк Иона. По-моему, тоже так».
Дождь моросил отовсюду, а, может, ниоткуда не моросил, мне было наплевать. Я пошел в сторону Гагаринской площади, иногда зажмуриваясь и приседая в знак скорби. Душа моя распухла от горечи, я весь от горечи распухал, щемило слева от сердца, справа от сердца — тоже щемило. Все ближние меня оставили. Кто в этом виноват, они или я, разберется в День Суда Тот, Кто и так далее. Им просто надоело смеяться над моими субботами и плакать от моих понедельников. Единственные две-три идеи, что меня чуть-чуть подогревали, — тоже исчезли и растворились в пустотах».
Скажете: нет нигде намёка на гибнущий коммунизм, ни у Ерофеева, и у вашей Наташи.
Есть. Спросите вот в этом тексте Find-ом: «обыва». – Ответите, что у Наташи, да, есть, а у Ерофеева – нет. – Так это в произведении «Проза из журнала «Вече»». А в соседнем с ним произведении – есть: «арлекинада как средство и против обывательского застоя…» (https://imwerden.de/pdf/erofeev_sobranie_sochineny_tom2_2001__ocr.pdf).
Вы ж согласитесь, что приведённые цитаты из Ерофеева – это арлекиада? А Арлекин – «должен вызывать сочувствие к его смешным невзгодам» (Википедия), намёкам на несмешное в жизни. Ну а что может быть более противоположным, чем обыватель и самосовершенствующийся?
Вот.
7 октября 2023 г.
