Я вновь оказался в Сан-Франциско в 2018-м, через год после той встречи на берегу Дуная с четой пожилых туристов из Калифорнии. Добраться до «прекрасной земли», как ее называют китайцы, было непросто: чтобы получить визу, мне пришлось за несколько месяцев до планируемого участия в международной конференции по кибербезопасности съездить в Ереван, чтобы там подать заявление в консульство на получение визы. А перед посадкой в самолет в Амстердаме меня опросили сотрудники службы безопасности авиакомпании, чтобы уточнить цель моей поездки.
Топоним «Америка» в мандаринском кодируется двумя иероглифами, 美国:«мей», прекрасный, и «гуо», земля, то есть, дословно - «прекрасная земля». Похожим образом сам Китай именуется двумя иероглифами, 中国: «джонг», центральный, и «гуо», который, как мы уже знаем, означает «земля». То есть, Китай в мандаринском – это центральная земля, а Америка – прекрасная земля. В силу географии, в Сан-Франциско проживает довольно много выходцев из Китая, в городе есть целый китайский квартал, старейший и крупнейший в Северной Америке.
За прошедшие с моей предыдущей поездки четыре года Сан-Франциско изменился не в лучшую сторону. Если в тот раз бездомных можно было повстречать лишь во временно пустующих кварталах, где старые здания уже снесли, а новые еще не построили, то в 2018-м нестройные ряды бездомных заполонили центральный проспект (Central Avenue), Маркет (Market) и Мишн Стрит (Mission Street). Остановившиеся вместе со мной в китайском квартале коллеги по пути в Москоне-центр и обратно могли наблюдать примерно следующее представление:
- Sir, could you please move to another place? (англ. - «Сэр, можно вас попросить перейти в другое место?) - просила чернокожая женщина в жилете социального работника. Во время международной конференции по кибербезопасности, на которую мне удалось прибыть несмотря на все трудности, ожидалось прибытие высокого начальства из Вашингтона, и социальные работники пытались хоть как-то привести город в приличный вид.
- Go away! Can’t you see I’m taking a nap here! (англ — «Идите прочь! Не видите, что ли — я отдыхаю!»)- отвечал ей пожилой мужчина, когда-то бывший белым, а теперь — серого уличного цвета с такой же серой бородой. Но через какое-то время он все же встал и ушел, оставив после себя россыпь использованных шприцей. Думаю, что он небезосновательно предположил, что женщина после уговоров может ведь вызвать и полицию. А у тех разговор короткий: в лучшем случае — огреют дубинкой, а в худшем — могут и оружие применить. В силу специфики страны, а именно — изобилия ручного оружия, полицейские в США изначально исходят из того, что подозреваемые могут быть вооружены, и поэтому открывают огонь даже при малейшем намеке на пистолет или нож. Кроме того, при всех свободах и правах, есть негласное правило: человек может быть свободен только до тех пор, пока его свободоизъявление не начинает мешать другим людям. Особенно, если эти люди делают деньги — ведь тогда они могут вчинить иск к полицейскому управлению или мэрии о недополученной прибыли или вполне полученных убытках. Этот принцип действует как в отношении бездомных, так и в отношении протестных акций — до тех пор, пока они никому не мешают, их трогать не будут, но как только есть риск ущерба для американского бизнеса — протест будет подавлен, и довольно жестко. В Калифорнии образца 2018 года, впрочем, уже не так жестко, как раньше — сказались долгие годы работы движения BLM (Black Lives Matter, англ. - черные жизни имеют значение), выступавшего за ограничение полномочий полиции и уменьшение финансирования правоохранительных органов, а также благосклонность калифорнийских властей к либеральным новшествам, благодаря которым штат в свое время стал мировым центром технологического предпринимательства. Я бы даже сказал, Сан-Франциско был на рубеже двадцатого и двадцать первого веков своего рода мечтой внутри мечты. Мечтой ботаников о том, что можно сделать свой технологический стартап и разбогатеть, внутри американской мечты о том, что любой может стать миллионером. Добавьте к этому ещё то, что здесь не посадят за курение марихуаны, можно заключать однополые браки и вообще здесь доступно очень многое из того, что недоступно в других частях света. «Фабрика грез», находящаяся в расположенном неподалеку Лос-Анджелесе, растиражировала эту мечту и сделала её общей для всего мира. На фоне этой мечты голоса умудренных опытом реалистов, вроде Нассима Талеба, пишущего о «кладбище неудачников, которое нам никто не показывает», не просто не слышны — они несущественны.
Часть из тех неудачников, которые не смогли сделать свой стартап и разорились, и у которых не получилось вернуться к другой, пусть менее прибыльной, но стабильной работе, пополнили в итоге армию бомжей, в изобилии замеченных мною на улицах города. Другую, как мне говорили, большую часть бездомных составляли бывшие пациенты психиатрических лечебных заведений, закрытых в результате сокращения финансирования. «Если человек не опасен, зачем держать его в специальном заведении и тратить на него кучу денег налогоплательщиков?» - так, видимо, решили государственные мужи обоих партий. Контраст между успехом и неудачей был особенно заметен возле здания оперы, где останавливались лимузины, из которых выходили красивые и ухоженные женщины в коктейльных платьях в сопровождении мужчин во фраках. Возможно, тех самых, которые когда-то поддержали идею сокращения трат на не опасных для общества индивидуумов. А всего лишь в двухстах метров от этого праздника искусства и роскоши уставшие от жизни заросшие обитатели улиц радовались теплым лучам вечернего солнца, дожевывая остатки своего обеда возле импровизированных палаток.
Этот контраст напомнил мне одну европейскую столицу. Но не Лондон — там, надо сказать, о бездомных заботятся сообразно суровости климата. Конечно, лондонская полиция не будет миндальничать с теми, кто мешают проезду экипажей и проходу людей, но все бомжики, которые мирно попрошайничают неподалеку от памятников истории и архитектуры, будут заботливо укрыты пледиками — и это очень круто, что среди англичан не переводятся сердобольные граждане, понимающие, что холодной ночью выжить на улице весьма проблематично. По степени запущенности и бесхозности бездомных Сан-Франциско мне напомнил Париж.
В Париже я был проездом — мне нужно было попасть на международную конференцию в Амстердам, но я не успел вовремя получить голландскую визу: несмотря на то, что дело было в начале «нулевых», а не 20-х, но, как и сейчас, получить визу во Францию было проще, чем во многие другие страны Европы. Я решил, что останусь на ночь в городе, но не буду спать в отеле, а погуляю по городу, а утром сяду на поезд на Северном вокзале (Gare du Nord). Уже на подъезде к городу меня начали терзать сомнения в правильности выбора способа времяпрепровождения, когда мимо меня прошла группа вооруженных до зубов хмурых мужчин в форме транспортной безопасности. В то время как на противоположном берегу Ла-Манша уличные полицейские были вооружены перцовыми баллончиками, привлекая вооруженные отряды быстрого реагирования лишь в случае острой необходимости, в Париже все было почти как в Египте в период между революциям, только полицейские были вооружены не «калашами», а ручными пистолет-пулеметами.
Сдав багаж в камеру хранения на Северном вокзале, я отправился наслаждаться необычайными красотами архитектурного наследия. Мой путь на Монмартр пролегал через переулки, которые, судя по резкому аммиачному запаху, использовались еще и как общественный туалет, причем не только бездомными, сооружавшими себе целые мини-домики из упаковочного картона. Но ничто не могло отбить аппетит молодого организма, и я с удовольствием заточил тартар, сидя в кафе недалеко от Монмартра. Сидевшая напротив меня семья удачно разбавила белизной кожи француженок море смуглых арабов, алжирцев и марокканцев, заполонивших большую часть увиденных мною улиц. До поезда оставалось еще больше десяти часов, и я вознамерился посмотреть на инженерное чудо старины Эйфеля, для чего предстояло пройти мимо Лувра к набережной Сены. Музей, конечно, уже был закрыт, вокруг залитой светом стеклянной пирамиды на дворцовой площади еще можно было встретить продавцов светящихся вертолетиков, но и они потихоньку разбредались по домам. Уже практически напротив самой башни дорогу мне преградил здоровенный верзила, который попытался выбить кошелек из моего кармана, поняв по моему ломаному французскому, что перед ним явно залетный чудик. Увидев, что я его не боюсь и готов дать отпор, верзила ушел обратно в темноту, я же решил возвращаться на вокзал, чтобы не испытывать судьбу.
По моему наблюдению, значительная часть французов принципиально не будет ничего для вас делать, если вы не будете говорить с ними на каком-либо языке, отличном от французского. Поэтому я всегда пытался начать разговор на французском, чтобы растопить этот лед, а потом как повезет - может быть, собеседник понимает и по-английски тоже. Когда я вернулся на железнодорожный вокзал и обнаружил, что камера хранения закрыта до шести утра, мне встретился тихо фрустрировавший американец, у которого на пять часов был назначен рейс в Нью-Йорк, и француз, демонстративно делавший вид, будто не понимает по-английски. Это выяснилось после того, как я вспомнил несколько подходящих по контексту французских слов и попытался объяснить ему причину расстройства заокеанского гостя. На что тот ответил, что он все понимает, но помочь ничем не может, поскольку правила — есть правила. О том, чтобы предупреждать пассажиров о закрытии камеры хранения на ночь, в правилах почему-то ничего не было сказано, и американец в итоге улетел без багажа.
И все же, в отличие от Парижа, в Сан-Франциско было почище: что-что, а средства на уборку улиц мэрия выделяла исправно. Вот только жизнь в самом городе стала слишком дорогой, в особенности для вечно испытывающих финансовые трудности молодых технопредпринимателей. У меня была серия встреч с бывшими соотечественниками, переехавшими в Кремниевую Долину вместе со стартапами и компаниями, переместившимися из России, и все они, как один, жаловались на невозможность снять приличное жилье на разумном расстоянии до места работы. И все же «фабрика грез» продолжала привлекать к себе стартаперов со всего мира. Гипотетическая возможность чего-то достичь — это очень мощный стимул. Иногда эта возможность так же эфемерна, как выиграть джекпот в лотерею или заработать на виллу в Майами, особенно, если ты - один из тысяч южноамериканских мигрантов. Если, конечно, использовать легальные способы заработка. Рискну предположить, что наркоторговля там цветет именно поэтому – во-первых, это способ быстро подняться по социальному лифту, а, во-вторых, если не получится подняться вверх, то можно уйти вбок – от реальности. Иногда эта гипотетическая возможность и вовсе никогда не будет востребована – как та же возможность вступить в однополый брак. Однако, сам факт, что такая возможность у тебя есть, греет – думаю, нет, не душу, а что-то другое.
Когнитивные психологи и разработчики теории игр хорошо знакомы с этим феноменом нашего сознания: мы склонны выбирать те ситуации, в которых нам кажется, что у нас больше возможностей. Возьмем для примера шахматы – игру почти такую же древнюю, как наша текущая цивилизация. Сколько ходов может просчитать человек? Начинающие игроки просчитывают один-два хода, гроссмейстеры способны просчитывать порядка десятка, может быть - десятков. По оценке, сделанной в середине прошлого века основоположником теории информации Клодом Шенноном (https://www.vokrugsveta.ru/telegraph/theory/251/), в среднем игроку во время шахматной партии приходится каждый раз делать выбор из около 30 вариантов. Число ходов, доступных игроку, зависит от этапа игры: в самом начале количество вариантов максимально, но по мере уменьшения фигур на поле возможностей становится все меньше и меньше. В какой-то мере это похоже на человеческую жизнь: в самом начале нам вполне естественно желать сесть за ту доску, на которой больше всего вариантов. Также при принятии решения о выборе доски, под которой, как вы уже догадались, имется в виду страна или культура, нам свойственно исходить из доступных нам знаний, а о Кремниевой Долине мы знаем намного больше, чем, например, о Шэньжене, который, к слову, расположен к нам несколько ближе, чем Сан-Франциско, хотя и туда из Москвы пришлось лететь с пересадкой.
Рабочая поездка в Шэньжень была интересным опытом, давшим мне возможность посмотреть на устройство жизни ещё и в Китае. Там тоже есть контраст, но это не контраст между богатыми и бездомными, а контраст между новым поколением, родившимся и выросшем в хай-тек культуре многоэтажных новостроек и благоустроенных по последнему слову техники дворов, и старым поколением, родившимся и выросшим в деревнях, где не было электричества и воды. Пожилой китаец, несший на плече пару пушистых утиных тушек возле огромного супермаркета бытовой электроники, стал ярким олицетворением контраста поколений и традиций. Утром на площади возле районной библиотеки — этакого центра интеллектуального досуга для жителей всех возрастов, где есть компьютерные и мультимедийные зал, собралась пара десятков местных жителей всех возрастов и полов. Встав ровными рядами, они практиковали какой-то вид гимнастики, но я не рискну предположить, что это был цигун — уж больно веселой была музыка, лившаяся из динамика портативного магнитофона. В силу специфики своей работы мне довелось увидеть воочию в основном мелкие сборочные производства, проезжая мимо огромных фабрик, но мне подумалось, что Шэньжень — это та же Кремниевая долина, только лет этак двадцать-тридцать назад. Сюда точно так же рвется молодежь в стремлении сделать что-то новое и, конечно, же улучшить свой материальный и общественный (что для Китая важнее) статус.
В этом мы все похожи. И русскому, и американцу, и китайцу в двадцать первом веке важна гипотетическая возможность улучшения своего статуса, с его материальной и нематериальной составляющими. Кто знает, может, уже в обозримой перспективе, в том числе благодаря наличию в близлежащем Гонконге кинематографических студий, способных растиражировать истории успеха шэньженьских стартапов, китайский Шэньжэнь станет «второй Кремниевой долиной»? Пока, надо сказать, им хватает собственной внутренней конкуренции: при перелете из Пекина в Шэньжень в огромном 300-местном самолете я был единственным человеком европейской внешности. А за несколько дней командировки в 30-миллионном городе мне удалось лишь один раз увидеть еще одного «залетного», помимо своего напарника. Он так опешил, что при виде меня только и успел пробормотать “Merry Christmas!”(англ. - с Рождеством!), так как дело происходило в конце декабря. Но, по словам наших китайских коллег, наплыв инициативных и предприимчивых молодых да дерзких уже привел к существенному повышению цен на жилье по сравнению с другими городами Китая, и тенденции к снижению не просматривается.
Прочитать книгу целиком можно на Литрес