Лишь только дверь закрылась за ушедшими, Анна вскочила с кресла. Размахивая зажатым в руке металлическим предметом, она подбежала к Ивану Ивановичу и сунула свою железку чуть ли не в физиономию урядника. Похоже, тот был этим изрядно ошарашен, потому что, грубо выругавшись, отпрянул в сторону. Анна, насмешливо и зло оскалив в улыбке белые зубы, молча шла на него. Урядник, неразборчиво бормоча что-то, начал пятиться и пятился, пока не уперся спиною в беленую стену. Лицо его неестественно исказилось, рот приоткрылся, в нем на миг блеснули длинные клыки, но усилием воли он овладел собой.
– Уймите вы ее, доктор, – хрипло проговорил он, кивая на Анну. – Она вовсе сдурела!
– Что, не нравится? Я тебе покажу «уймите!» – закричала Анна. – Кровопийца проклятый! Чего тебе надо в нашем доме? Зачем привел своих упырей? Зачем Матрену загубил?
– Не трогал я вашу Матрену! Это все Серега с Василием, стражником. Так оголодали, что уж сдержаться не смогли. Дура-баба сама их позвала! Знала ведь, небось, что делала! Да уйдите вы, барышня! Некогда мне сейчас с вами препираться! Отойдите, мне с доктором поговорить надо!
– Анечка, позволь ему сказать, – слабым голосом проговорил доктор. Голова его все еще кружилась, тошнота подступала к горлу, происходящее вокруг казалось нереальным. Очевидно, огрели его по голове знатно, с профессиональным умением. – Иди ко мне, радость моя!
Анна послушно подошла, не спуская настороженного, угрожающего взгляда с урядника. Доктор усадил ее в кресло рядом и обнял за плечи.
– Пусть он говорит, дорогая! Говорите, Иван Иванович, я слушаю! Только сядьте, пожалуйста! Стулья свободны, чего ж стоять-то?
Урядник угрюмо кивнул, придвинул ближний стул, сел напротив доктора и уставился на него и Анну неподвижными, немигающими глазами. От него несло холодом и жутким в жилом помещении духом земли, болотной сырости и еще чего-то, до боли знакомого. Доктор не сразу, но узнал в «знакомом» запах формалина. Запах напомнил о пропаже тела из прозекторской, о переполохе в больнице, и все происходящее показалось ему еще более диким...
– Ну, что вы теперь-то скажете, доктор? Снова будете уверять, что упырей не существует? А эти-то – Серега и Василий, кто, по-вашему? Я-то кто теперь? – говорил между тем урядник.
Александр Михайлович молчал, внимательно разглядывая своего бывшего попутчика.
Тот продолжал:
– Вот, послушайте, Фома вы неверующий, как дело-то было... Очухался я перед рассветом в больничке вашей и, поверите, обалдел сперва: ни одной живой души, двери заперты, столы каменные, мертвяки на них... Не сразу понял, где я, а как дошло – разозлился страшно! Думаю: вот докторишки хреновы, задам же я вам шороху! За мертвого меня приняли, мать вашу, а я – живехонек! Ранила меня, видать, эта зверюга, что на нас бросилась. Вспомнил, как дело-то было: стреляем мы с ребятами, а тварь ревет и прет на нас. Вижу, пули в нее летят, попадают вроде в самое сердце, и – ничего! Будто горохом стреляем! Я самолично всю обойму выпустил, и хоть бы хны! Страшно! Такого страха я никогда не испытывал... Потом что-то еще случилось... Тут словно провал какой у меня в памяти, – урядник замолчал.
– Говорите, говорите, я слушаю, – сказал доктор.
–Ну, очухался я в вашей мертвецкой, встал, прошелся туда-сюда. Посмотрел, нет ли ран на мне, – нет, ни царапины не нашел! Чувствую: силы в руках, в ногах – не меряно! Подумал, что от радости это, чудом ведь жив остался. Ну, а дальше просто: дверь хилая, навалился я на нее, выломал, вышел во двор... Домой хотел идти, да только словно сила какая-то потащила меня и очутился я в гиблом месте, в логу каком-то... Вроде кладбище рядом, лес вокруг... И до того тяжко мне стало, одиноко – хоть волком вой! Долго я бродил там. Все в город хотел вернуться, а меня как будто что не пускало... В какую сторону не пойду – опять в одно и то же место попадаю, в лог этот проклятый... Я уж и по земле катался, и метался, как зверь, пока не встретил этих вот ребят, Серегу да Василия. Да еще парнишка один с ними был. Они растолковали мне, что со мною. В лесу-то теперь таких как я, оказалось, не один и не два! Объяснили мне, что к чему, да только я не поверил. Но очень, очень уж есть вдруг захотелось! Да не простой там еды, – щей, скажем, или каши. Нет, кровушки захотел! Они на меня смотрят и смеются: на охоту, дескать, пора! Ну, сначала зайца загнали. Потом за лосем погнались, завалили его и вдоволь теплой крови напились... Вкусная, скажу вам! И теперь ее хочу, да только ведь понимаю: грех это, кровью-то себя питать... А как вовсе стемнело, вместе с ребятами я в город подался. Думал домой пойти. Там жена, ребятки мои ... Приду, и все по-прежнему будет. Да только куда там! Ворота открыл, так меня собственная собака испугалась, завизжала, сорвалась с цепи и убежала прочь, как полоумная. Жена с детьми в доме заперлись, на порог меня не пустили! Это меня-то, кормильца, не пустили!
Урядник всхлипнул, лицо его жалко исказилось. Доктор внимательно слушал его, сочувственно кивая головой. Теперь, когда он уверился, что Анна цела и вне опасности, в нем проснулся профессиональный интерес врача.
– Я ведь, поверите, доктор, от обиды пробовал даже руки на себя наложить, – шептал меж тем урядник, наклоняясь к нему и обдавая его страшным запахом болота. – Так нет! Ничего не получилось, очухался, как ни в чем не бывало! Вот и вы в меня пару пуль влепили – а мне хоть бы хны! Только дыр на мундире прибавилось! Потом этот человек появился... Видали его? Взгляд тяжелый, нехороший. Смотрит, сам осклабляется: «Мне служить будешь теперь, я тебе пропасть не дам!»
Вот вы, доктор, ученый, скажите, что делать-то мне? Правда ли, что не человек я теперь, а упырь, будь они все неладны? Может, ерунда это все-таки? Людишки сказки придумали, а дураки, вроде меня, верят?
Доктор молчал, не зная, что ответить. Мысли у него разбегались. Пытаясь выиграть время, он встал, подошел к своему жутковатому собеседнику и нерешительно взял его за запястье, стараясь нащупать пульс. Рука урядника была тверда и холодна, как камень. Пульс отсутствовал. Не удалось определить его и на сонной артерии. Доктору стало вовсе не по себе. Урядник сидел недвижно, терпеливо, как каменный, и, скосив странно вдруг заблестевшие глаза, следил за его руками.
– Осторожно, Саша! – прошептала Анна.– Я чую, он становится очень опасен!
– Не волнуйся, дорогая! – вполголоса проговорил Александр Михайлович и уже громко, уряднику:
– Поднимите-ка рубаху, Иван Иванович!
Тот замялся, помедлил, но послушался и высоко задрал простреленную в нескольких местах рубаху, обнажив грудь, густо поросшую темным, жестким, начинающим седеть волосом. Доктор приложился к ней ухом, пытаясь уловить сердцебиение. Однако сердце не билось, дыхательные движения отсутствовали, тело было твердо и холодно, как дерево. Никаких следов старых или недавних ранений не было.
– Хм! А я ведь в самом деле стрелял в вас, – и никаких следов! Что это? Уникальный, интереснейший случай моментальной и полной регенерации, – бормотал взволнованно доктор. – А ну-ка, присядьте, Иван Иванович, проверим ваши рефлексы!
Он проверил и убедился, что рефлексы в норме.
– Теперь мои пальцы сожмите, да покрепче!
Урядник послушно сжал его ладонь.
– Ай! – громко вскрикнул доктор, вырывая руку. – Полегче! Вы мне руку чуть не сломали!
– Говорил же я вам, доктор, что чую я силищу в себе непомерную! А бегаю теперь как! Поверите ли, здоровенного лося запросто в лесу догнал!
– Зачем догоняли-то? – машинально спросил доктор, профессионально выстукивая спину и грудь жутковатого пациента.
Похоже, результаты осмотра сильно озадачивали его, и ответа на свой вопрос он вовсе не ждал, да его и не было... Где-то далеко пропел петух, дверь резко отворилась: в дверном проеме стоял Семичев и налитыми кровью, грозными глазами глядел на доктора и урядника...
***
