Глава четвертая
Россия; Саратов
Наше время
Мы проходим с Серафимой мимо грандиозной стройки. Огромное, чернеющее на фоне серого вечернего неба недостроенное здание, похоже на исполинский куб. Или на заброшенный заводской корпус.
– Меня водил за руку по этой улице дедушка, – с грустью поглядывает на долгострой Серафима. – Водил и мечтал о том, как мы с ним пойдем на спектакль в новый сияющий волшебным светом Театр юного зрителя.
Один бок и часть фасада здания отделаны зеркальными стеклами с магическим, фиолетовым отливом. Отделка произведена столь давно, что замечательным стеклам грозит участь козырька из стальных конструкций. Практически готовый козырек приговорили и уничтожили несколько лет назад за моральную старость.
– Наверное, мне исполнилось тогда лет пять или шесть, – вспоминает девушка. – Значит, дедушкиному обещанию – четверть века. Представляешь? Мой дедушка давно умер, а недостроенный ТЮЗ так и стоит вечным памятником людским порокам…
Сильно подмечено. Оттого гости и называют наш многострадальный город «Гадюкино», что ничего в нем не меняется к лучшему. Старый советский аэропорт, со всех сторон окруженный городскими кварталами; допотопный вокзал, умирающие очаги культуры… Но что поделаешь? Мы же не глупые азиаты, чтобы за воровство отрубать конечности! Мы народ гуманный, добрый, жалостливый. Вот и терпим.
Усмехаюсь:
– Вообще-то, эта стройка старше меня. А мне уж скоро стукнет сорок.
– Сорок?! Ах, ну да – ты же ровесник Андрея. С ума сойти – стройке сорок лет! Нужно послать заявку в книгу рекордов Гиннеса.
– Будет тебе Серафима. В современном миропорядке многие вещи вызывают недоумение с острым желанием материться. К примеру, шлюхи, поющие со сцены о любви; или политики, молящиеся Богу в церкви…
Мне удалось вторично вытащить ее на прогулку по вечернему городу. Она не сопротивлялась, не отыскивала веских причин для отказа. Просто согласилась и спросила, где я буду ее ждать.
Планов у нас никаких. Посидели часок в кафе, а теперь просто болтаемся по центру и говорим, говорим, говорим…
В гарнизоне под Ставрополем у меня имеется подружка – симпатичная блондинка по имени Наташа. Кстати, ровесница Серафимы. Но у нее муж, дети и домашние животные в ассортименте. Она все еще красива. У нее великолепные глаза азиатки и бешеный темперамент. Она дважды рожала, но сохранила стройное и упругое тело восемнадцатилетней школьницы. Наши отношения развивались стремительно, пока не достигли интимной близости. Лежа в постели после исступленного секса, я вдруг отчетливо осознал: этого вполне достаточно, и ничего, кроме секса мне от Наташки не надо. Похоже, и она была того же мнения. Мы не виноваты – это рефлекс, стереотипная реакция…
Здесь же совершенно другое. Всякий, пообщавшись с Серафимой, непременно почувствует аромат достоинства, высокую породу и невероятную красоту внутреннего мира. Я хоть и провел большую часть жизни в обществе с ограниченным запасом слов, но искусство и красота – вещи понятные любому неандертальцу. Есть такие женщины, рядом с которыми даже мужланы, похожие на диких зверей с сомнительным налетом разумности, преображаются: ищут урну, что-бы выбросить окурок; шарят по карманам в поисках платка, коего там отродясь не бывало; роются в лексиконе, выбирая выражения помягче, покультурнее…
Это тяжелый труд и большое искусство – быть такой женщиной. Серафима именно такая. И поэтому я не удивлен своему желанию, как можно чаще находиться рядом с ней.
Памятник долгострою остался позади, а вместе с ним ушли и отвратительные мысли о глупости и ненасытности жадности нескольких поколений саратовской власти. Да и не стоит власть того, чтобы о ней долго думать и говорить.
В сумочке у Серафимы звонит телефон. Коротко переговорив с кем-то, она смотрит на горящий экран, листает странички. Вздохнув, прячет аппарат и невесело сообщает о недавнем телефонном разговоре с тетей Дашей.
Настороженно интересуюсь:
– У нее что-то случилось?
– Как сказать?.. Плакала. Жаловалась на Юру, просила поговорить с ним.
– А где он, кстати?
– Не знаю, – пожимает она плечами.
– Вот я не знаю. Второй день пытаюсь дозвониться…
– Безуспешно?
– Этот охламон просто сбрасывает звонки.
Молча проходим мимо цирка и работающего фонтана в виде одуванчика. Небольшая площадь полна молодежи; отовсюду доносится музыка. От Крытого рынка направляемся к дому Серафимы.
Искоса поглядывая на расстроенную спутницу, беру ее под руку и заверяю:
– Ладно, не грузись – сейчас провожу тебя и заеду к Дарье Семеновне. Выясню.
– Но тебе придется идти домой за машиной.
– Я на такси. Так получится быстрее.
– Перезвонишь мне тогда, ладно?
– Конечно…
Конечно, перезвоню. Когда доберусь до района, где находится квартира тети Даши и Юрки. А это не так уж близко…
* * *
Расставшись с Серафимой, иду сквозь темную арку с твердым намерением поймать такси – пешочком нагулялся до одури. Да и время не детское – Дарья Семеновна скоро досмотрит последний сериал и уляжется спать.
Помня о странных встречах под аркой, сбавляю шаг и невольно прислушиваюсь…
Никого. Во дворе и на улице – пусто.
Добравшись до оживленной трассы, вскидываю руку и с удовольствием усаживаюсь на заднее сиденье тормознувшей рядом «десятки». Ехать минут двадцать, если не упереться носом в пробку. Однако для серьезных пробок слишком поздний час, и мы движемся по городу достаточно быстро.
Расслабленно взирая в окно, размышляю о младшем Ткаче. О его увлечениях в московском университете, закончившихся отсидкой в колонии; о сайте с недвусмысленным названием «Клуб любителей замков и накладок»; о необъяснимой нервозности.
Где его носят черти? Задумал очередную пакость или отрывается по полной, как и положено молодому холостяку? Завис у Ирэн. Или опух от бухары и отлеживается у друзей-собутыльников?..
Я частенько ворчу в адрес Юрки, и лишь воспоминания о собственной веселой молодости остужают эмоции, заставляют сменить гнев на терпимость – ведь мои юношеские увлечения были ни чуть не лучше, не честнее его увлечений. Короче говоря, я готов был простить ему многое, только не возврат к старым грешкам. Любой человек вправе совершить ошибку. Но разница заключается в том, что умный их не повторяет, а безалаберный дурачок только тем и занят, что наступает на одни и те же грабли…
Перед поворотом на улицу Чернышевского – одну из немногих широких магистралей Саратова, мы все-таки застреваем в небольшой пробке, растянувшейся на квартал-полтора и, оказываемся зажатыми со всех сторон. Справа огромный автобус, впереди «Газель», слева иномарка. Назад оглядываться лень – там тоже тарахтит чей-то двигатель. В открытые окна начинает просачиваться едкий запашок выхлопных газов…
Наконец, пробка побеждена, и транспорт, подобно вскипающему шампанскому, с ускорением устремляется на свободу. Мы обгоняем нескончаемый поток автобусов, а мощные иномарки не оставляют шансов нам и резво уносятся в сторону Заводского района. Я радуюсь относительно свежему воздуху, коим наполняется салон легковушки.
На дороге становится свободнее, и быстрая езда убаюкивает внимание к происходящему вокруг. Рассматривая залитые светом рекламы тротуары, я не обращаю особого внимания на появление рядом с «десяткой» современного мотоцикла с двумя седоками в глухих черных шлемах. Сейчас таких мотоциклов – сотни в каждом областном центре.
Очнуться заставляет хлопок, прозвучавший слева. И не только очнуться, но и мгновенно уловить главное: это не случайный звук; это выстрел. Уж что-что, а пистолетный выстрел я узнаю в любом звуковом наборе.
Бросаю короткий взгляд на мотоциклистов и вижу в руке пассажира пистолет, направленный в сторону нашей машины.
Какая прелесть!
Под звуки следующих хлопков падаю на сиденье. Одновременно тянусь к правой дверце, нащупываю ручку, тяну на себя.
Чувствую, как «десятка» виляет по дороге; то притормаживает, то ускоряется. Затем резко подпрыгивает и через секунду во что-то врезается. Грохот, шум осыпающегося стекла под предсмертный вой искалеченного двигателя…
Согласно законам физики, мое стокилограммовое тело обязано было вылететь сквозь опустевший лобовой проем и планировать над планетой метров десять-двенадцать. Однако от дальнего полета спасают спинки передних кресел. Открытая мной правая дверка от сильного удара оказывается вывернутой вперед.
Не теряя времени, выскакиваю из машины и первым делом оглядываюсь по сторонам в поисках стрелявших мотоциклистов. Парней в глухих шлемах нет. Пока «десятка» юзила по проезжей части, скакала по бордюру и таранила деревья, их след простыл.
Машина стоит на газоне, въехав носом в толстый ствол старого пирамидального тополя. Водила, уткнувшись лицом в руль, неподвижен. Наклоняюсь над ним, пытаюсь нащупать пульс на шее…
Бесполезно. Молодой парень мертв.
Ну а раз так, то и мне здесь делать нечего. Если останусь дожидаться оперативной группы, то потом затаскают на допросы в качестве свидетеля. А что я могу сказать следствию? Я даже не знаю, в кого именно стреляли: в меня или в несчастного парня.
В общем, встречаться с правоохранительными органами мне не хочется, и пока проезжающие мимо зеваки не успели меня хорошенько запомнить, я легкой трусцой перемещаюсь по тротуару в направлении ближайшего закоулка.
В голове зреет мысль отложить визит к тете Даше до лучших времен и в спокойной рабочей обстановке разобраться в сложившейся ситуации.
Уж больно нехорошее это знамение, когда по тебе стреляют.
Глава пятая
Россия; Москва
Наше время
Черный дым с белыми проседями водяного пара валит густыми клубами из разбитого, лежащего на смятой крыше автомобиля. Пламени нет – его успели сбить из брандспойтов расчеты двух пожарных машин. Однако по серебристому боку с торчащим куском оплавленной пластиковой полосы друзья моментально опознают машину.
Это «форд». «Форд» Толика.
– Юр… Юра… – жалобно верещит Базылев, приклеившись взглядом к пожарищу.
Ткач на секунду закрывает глаза; играют желваки на скулах…
Потом нащупывает плечо друга и сильно его сжимает.
– Тихо, Баз. Тихо… Я все вижу. Лучше смотри на дорогу…
Они медленно минуют гайца с палкой – тому и вправду нет дела до красующейся на капоте «Нивы» атрибутики МЧС. А метров через двадцать поток снова встает, и друзья по воле судьбы оказываются точно напротив «форда».
Вначале их внимание привлекают два лежащих в сторонке тела.
– Это что, Юра? Это кто там лежит, а? – то ли шепчет, то ли сипит Базылев.
Юрка молчит. Поскольку видит, как два пожарника волокут за ноги третье безжизненное, обгоревшее тело. Видит и понимает, что это тело мертвого Гобоя.
Вероятно, узнает его и Базылев. Он отворачивается, роняет голову на руль и подозрительно затихает…
Стоящая впереди «Тойота» потихоньку отъезжает, а «Нива» продолжает стоять.
– Баз, – легонько толкает его Юрка. – Поехали, Баз.
Тот поднимается, отрешенно смотрит сквозь лобовое стекло и машинально включает скорость, машинально давит на педаль газа. Автомобиль трогается слишком резко и догоняет корму «Тойоты». Слышится глухой удар.
– Что ты творишь?! – трясет его Юрка. – Очнись же!
Из салона «Тойоты» выходят двое, но это полбеды. Хуже то, что дорожное происшествие привлекает внимание нескольких сотрудников милиции, дежуривших неподалеку от дымящего «форда».
Удар все же вывел Базылева из шока. Он воткнул заднюю скорость и вопросительно посмотрел на друга.
– Рви! – кричит тот. – Рви, или нас повяжут!..
Ожесточенно работая рулем, полноватый и нескладный молодой человек выворачивает из потока вправо и, едва не задев одного из пассажиров «тойоты», мчит по тротуару мимо шарахающихся прохожих, мимо каких-то дверей и афиш.
Когда наперерез, точно черт из табакерки, выскакивает милицейская машина, Юрка теряется. Зато напарник успевает принять единственно верное решение – «Нива» с заносом и визгом покрышек шмыгает в едва заметную улочку, уходящую куда-то вглубь квартала сразу за чередой старых двухэтажек.
Сзади доносится какофония звуков: крики, рев двигателей, вой сирены, хлопки…
Но Базылев хорошо притопил – «Нива» стремительно уносится по улочке от затора. Впереди виднеется поросший зеленью двор, а перед ним резкий левый поворот вокруг высотного, жилого дома. Машина плавно притормаживает, дабы вписаться в него, но скорость явно велика – высокая «Нива» наверняка перевернется. Или, проскочив поворот, влетит в могучие стволы столетних деревьев.
– Баз! Баз!! – вцепился Юрка обеими руками в кресло.
Друг не отзывается.
– Баз!!! – орет Ткач и пытается крутить руль влево.
Поздно. «Нива» сносит жибленький заборчик, задевает бортом первое же дерево, переворачивается и беспорядочно кувыркается, подминая под себя кусты сирени…
* * *
Юрка потерял сознание на первом же кувырке. Впрочем, он и сам толком не понял, что это было – кратковременная потеря сознания или секундный шок от краха последней надежды.
Ударившись о металлическое сооружение, похожее на ангар, «Нива» остается лежать на правом боку. Рядом, словно в насмешку над разработчиком и исполнителями операции, падает эмчээсовским гербом вверх новенький и почти не поцарапанный капот.
Ткач морщится от боли в правом плече, выплевывает изо рта стеклянный осколок, осматривается. Над ним завис на привязных ремнях Базылев, с головы которого прямо на Юркино лицо капает кровь.
– Баз, – трогает он его. – Ты слышишь меня, Баз!..
Друг не отвечает. Но дышит. Дышит тяжело, с хрипами и клокотанием в груди.
Юрка расстегивает ремень, ужом вылезает наружу. Развернувшись, тащит из машины тяжелое тело Базылева.
Кое-как справившись, он встает и смотрит сквозь уцелевшие кусты сирени в сторону поваленного забора. К пролому успела подкатить милицейская машина; по улочке с включенной сиреной несется вторая.
– Очнись же, Баз! – трясет товарища Ткач. И вдруг снова видит кровь на его шее и коротко остриженном затылке.
Для осмотра и выяснения характера ранения времени нет – от перевернутой «Нивы» до милицейских машин метров девяносто. Не больше.
Поднять Базылева мешает разница в весовых категориях. И тогда Юрка попросту хватает его за руки и волочет к темному зданию, вплотную примыкающему к зеленому сумрачному двору и отделяющему его от бойкой улицы.
Он затаскивает друга за высокий густой кустарник и вдруг, вспомнив о кожаной папке, бежит обратно.
А от пролома уже идут вооруженные автоматами сотрудники милиции.
Ткач подползает к машине с противоположной стороны, протискивается в салон через откинутую заднюю дверцу и натыкается на свою папку среди россыпи битого стекла.
Ужом он выползает обратно, и видит, как вооруженные парни расходятся цепью. Теперь незаметно к кустам не прорваться.
К отчаянию добавляется животный страх. На грани истерики Юрка шарит вокруг взглядом, ищет выход…
Рука натыкается на разбросанные гаечные ключи, выпавшие из инструментального набора, что Базылев возил в багажнике. Идея приходит сразу. Не то, что бы спасительная, но… другого он придумать сейчас не в состоянии.
Спустя мгновение ключ взмывает в небо, описывает дугу и с грохотом падает на полукруглую крышу ангара. Грохот весьма напоминает топот быстро бегущего по тонкому металлу человека.
Сотрудники милиции все как один останавливаются и устремляют взоры к ангару…
Этого достаточно. Пока офицер дает какие-то указания подчиненным, Ткач ползком прорывается к заветным кустам и уже через секунду, держа папку в зубах, тянет Базылева к темнеющему зданию.
Надрываясь и тихо матерясь, Юрка видит, как вокруг разбитой и перевернутой «Нивы» мечутся люди в форме и бронежилетах; слышит, как офицер докладывает информацию начальству по рации. И продолжает тащить по изумрудной траве бесчувственное тело…
В мучительных попытках спасти друга и спастись самому проходит несколько ужасных минут. Ткач движется к двери подъезда, в надежде спрятаться внутри нависшего над двором бесформенного кирпичного строения. То ли производственное сооружение, то ли… бог знает что. Но не жилой дом – это точно.
Необходимо торопиться. К пролому в заборе подкатило еще несколько машин, а во двор вбежало пятнадцать-двадцать омоновцев в касках и черных бронежилетах. Менты рыщут возле «Нивы» и прочесывают кусты, густо растущие вокруг металлического ангара.
– По кулеру вам всем в анус! – шепчет Юрка пересохшими губами, замечая отчетливый кровавый след, стелящийся по сочной зеленой траве.
Оставив на минуту товарища, он бежит к двери подъезда и отчаянно дергает за ручку.
Заперто. В другой раз хлипкий замок из эпохи развитого социализма вызвал бы ухмылку, но сейчас на него не хватит ни времени, ни сил.
Ткач в растерянности: дверь закрыта, а все окна первого этажа забраны крепкими решетками.
Мечущийся взгляд натыкается на другую дверь – под покатой крышей. Обычно такие крутые проходы использую для спуска в подвал. Он подбегает к ней, дергает раз, другой, третий… В отчаянии делает последнюю попытку, толкая от себя. Будто издеваясь над ним, судьба делает одолжение: дверь поддается.
Юрка возвращается и тянет тяжелое тело Базылева к подвалу…
И вдруг, сделав два шага, останавливается. То место, где покоился затылок товарища, буквально пропитано кровью. Кровь на зеленой траве, на пожухлой прошлогодней листве. Крови очень много.
– Зачем же я туда тащу? – падает Юрка на колени, припадает ухом к груди товарища, слушает…
И не различает ударов сердца. Не прощупывается пульс и на запястье. Если товарищ жив, то ему срочно нужна врачебная помощь. Срочно! А чем он поможет ему в подвале? Нет, Базылева нужно оставить во дворе. Здесь его обнаружат через минуту-две и обязательно вызовут врачей!..
Самое время рвать к открытой подвальной двери. Но Ткач стоит на коленях, по щекам текут слезы. А губы беззвучно зовут:
– Ба-аз. Ба-а-аз…
* * *
Щербатые ступени старой лестницы; длинные мрачные коридоры, едва освещенные тусклыми лампами; бесчисленные помещения с трубами и фантастическими механизмами…
Юрка бродит по подвалу, находясь в прострации, в полусне. Все перепуталось в сознании: детали операции, над которыми корпел весь последний месяц; возможные последствия, о которых, увы, приходилось помнить ежеминутно. Ну и, конечно, неистовый сумбур событий последнего часа. Шмыгая носом и размазывая по лицу слезы, он ругает себя за трусость.
– Надо было сразу остановиться. Сразу… Этот вариант предусматривался в случае провала. Предусматривался! Ведь я сам писал ту проклятую программу, совершающую суицид после перевода денег. Сам! Они не сумели бы доказать! Или доказали бы через пару лет. А я… Вместо того, чтобы остановиться и спасти друзей, испугался…
Из прострации выводят тени, медленно крадущиеся навстречу по подвальному коридору. По контурам этих теней Ткач узнает омоновцев, одетых в каски и бронежилеты.
Он растерян. Но через мгновение растерянность сменяется паническим страхом. И это уже другой страх – не тот, что охватывал на улочках Москвы, когда удирали от погони. Теперь с него спросят за все. И за гибель четверых друзей. И за бешеную гонку по городу. И за кражу денег со счетов нефтяной компании. Будь она проклята…
Прижав к груди кожаную папку, Юрка стремглав бежит назад. Где-то во мраке закоулков натыкается на ведущую вверх лестницу. Не ту, по которой спускался с улицы. Другую…
Заглядывая в многочисленные закутки и комнаты, Ткач мечется по лабиринтам коридоров. На первом этаже омоновцев даже больше, чем в подвале – видимо, успели просочиться с улицы через нормальный вход. Едва не налетев на парочку амбалов с автоматами, он успевает юркнуть на короткий лестничный пролет; по ступенькам взлетает наверх и с разбегу едва не выскакивает на сцену.
Да-да, безобразное с виду здание на поверку оказывается театром. Каким именно – Юрке по барабану. Лишь бы не поймали. Лишь бы не нашли.
Он скрывается за толстой портьерой, перестает дышать. Грохот тяжелых башмаков приближается…
Омоновцы проходят мимо. А за ними решительным и скорым шагом марширует толпа гражданских товарищей. Артисты вперемешку с театральным пролетариатом возмущаются:
– Это же надо?! Накануне премьеры!
– Какая наглость – сорвать генеральную репетицию!!
– То пожарники, то санэпидстанция! Теперь милиция оцепила все здание! Вконец обнаглели!..
Осторожно выглядывая из-за пыльной портьеры, Ткач шепотом повторяет:
– Милиция оцепила все здание…
Зажмурив в отчаянии глаза, он представляет, будто все происходящее – страшный сон, что ничего этого на самом деле ни с ним, ни с его друзьями не было. Стоит ущипнуть себя или громко крикнуть и…
И он собирается громко крикнуть, но в последний момент снова слышит шаги. Гулкие. Неторопливые. Сначала по каменным ступеням лестницы, потом по деревянному настилу сцены. Звук шагов становится громче – человек один и ходит где-то рядом…
Вот он остановился. Наверное, осматривается и гадает, где может укрыться беглец. И направляется точно к портьере, за которой прячется Юрка.
Шаг. Второй. Третий…
Молодой человек в ужасе пятится. Нога за что-то предательски цепляется – он роняет на пол папку, садится на пятую точку, и снова пятится в темноту… Пока не стукается затылком о невидимое препятствие.
Ладони судорожно исследуют твердь…
Стена. Глухая, холодная, шершавая стена. Уходит в обе стороны – на сколько хватает длины вытянутых рук.
Шаг. Второй. Третий…
Ткач в изнеможении падает, прижимается спиной к стене, подтягивает к животу колени. И закрывает ладонями лицо…
Частота шагов не меняется. Идущий по следу человек словно издевается. Словно четко знает, где искать Юрку и что ему никуда не деться. Поэтому не тропится.
Шаг. Второй. Третий…
Когда рядом по полу полоснул луч света от мощного фонаря, Юрка не выдерживает – оборачивается. И тут же упирается лбом в ствол автомата.
– Сиди и не дергайся, парень, – оглушает ровный бас, – или схлопочешь пулю в голову, как твой дружок. Кивни, если понял.
Тот кивает. И жмурится от яркого света.
Луч долго исследует его лицо. Очень долго – до сильной рези в глазах. Потом фонарь гаснет.
И в полном мраке тот же ровный бас неожиданно спрашивает:
– Твоя фамилия Ткач?
– Д-да.
– Старший брат есть?
– Есть. То есть был.
– Служил в спецназе?
– Д-да.
– Брата Андреем звали?
– Точно, Андреем…
Снова вспыхивает фонарь, освещая пол и кусок светлой стены. Автомат уже висит на плече омоновца, а сам он присел перед Юркой на одно колено. Он огромен, плечист; по широкому лицу с крупными чертами блуждает улыбка. Не надменная, не злая – обычная человеческая улыбка.
Растерянность Ткача достигает апогея.
Он чувствует, как от напряжения трясутся руки, а в висках отдается каждый удар трепещущего сердца. Кажется, он готов ко всему. Даже к смерти.
Однако происходящее дальше не предполагалось и во сне.
– Ну, давай знакомиться, – протягивает омоновец здоровенную, как саперная лопата ладонь. – Моя фамилия Волков. Слыхал, наверное, от братана?..
После череды жесточайших испытаний судьба все же сжалилась над Юркой и отправила ему небывалой щедрости подарок: нашедший его омоновец оказался тем самым Волковым, некогда служившим с Андреем в отдельной бригаде войск специального назначения. И огромная доля счастливой случайности заключалась в том, что в пыльном сумраке театрального закулисья память Волкова безошибочного распознала сходство затравленного паренька с пропавшим без вести сослуживцем.
На этот раз замешательство не было долгим. Вернее, быстро придти в себя помог новый знакомец.
– Вот что, парень, – сказал он, легко подняв его за шкирку и поставив на ноги, – обрисуй-ка мне вкратце свои планы.
– Чего?
– Желания, говорю, свои обозначь. Намерен еще погулять на свободе или пойдешь сдаваться?
– Я бы лучше погулял.
– Тогда прекращай жевать сопли. Держи, – сует он Ткачу его кожаную папку, – и слушай сюда…
Глава шестая
Россия; Москва
Наше время
Около двух часов ночи к заросшему зеленью театральному дворику подъезжает легковой автомобиль. Переодетый в темный спортивный костюм Волков вытаскивает из салона фонарь и крепкую фомку, тихо прикрывает дверцу и направляется к входу в подвал.
Слабенький замок без труда поддается. Скользнув за дверь, спецназовец спускается в подвал, включает источник света и уверенно следует до лестницы, ведущей на верхние этажи. Поплутав в заповедной тиши, он находит короткую лесенку в один пролет на сцену. На середине пролета останавливается; погасив фонарь, прислушивается…
Снова осветив дорогу, ступает на край сцены и ныряет за тяжелую портьеру. Дойдя до стены, поворачивает вправо и вскоре упирается в полутораметровую стопу больших поролоновых матов, обшитых грубой бесцветной холстиной.
– Ты здесь? – приглушенно спрашивает Волков, пнув нижние маты.
Стопа оживает, шевелится. Из прогала между стеной и матами появляется взъерошенная Юркина голова.
– Тут я.
– Пошли. И старайся не шуметь – в здании театра дежурят два охранника…
Тем же путем они продвигаются по подвалу, по его запутанным лабиринтам – до выхода.
Оказавшись на улице, Ткач набирает полную грудь свежего воздуха. А, проходя мимо того места, где простился с бездыханным Базылева, останавливается, роняет на землю папку и присаживается на колено…
– Ты чего? – басит бывший спецназовец.
– Он… Он точно умер? – поглаживает Юрка примятую траву.
Тот мнется, понимая тяжесть грядущего известия.
– Точно. Пистолетная пуля попала в шею, под основание черепа. Смерть наступила от потери крови. Отсюда и увезли прямиком в морг. Пошли-пошли – нельзя нам здесь задерживаться…
Пробок в поздний час почти нет, но широкие московские магистрали отнюдь не пустуют. Видавшая виды рабоче-крестьянская «пятерка» прошмыгнула по запутанным переулкам, лихо вынырнула на оживленную Ленинградку и помчалась на северо-запад. Не доезжая станции метро Войковская, свернула под мост; попетляв меж сонными домами, остановилась во дворе в прорехе узкого тротуара.
– Приехали, – подхватывает сумку с фонарем и фомкой Волков. – Пошли…
Спаситель живет в старой панельке недалеко от метро. Спальный район со старыми домами от пяти до двенадцати этажей. Все пространство меж домами заставлено машинами.
– Не взыщи за бардак – временно холостякую, – объявляет он, приглашая гостя в квартиру. – Жена с дочерью уехала погостить к родителям на Украину.
Скромная двушка на первом этаже с окнами во двор. Ни евроремонта, ни дорогой мебели…
– Есть хочешь?
– Не, – бодает воздух Юрка, – в меня сейчас ничего не полезет.
– Ну, а водочки?
– Водочки можно. Немного…
– Сейчас соорудим, – отправляется хозяин на кухню. – Если есть желание – прими душ. Свежие полотенца на стиральной машине…
* * *
В целом Толя Волков оказывается нормальным компанейским мужиком: спокойный, как Т-90; уверенный в себе, неглупый. А главное – свято помнящий своих армейских товарищей. Даже тех, кого давно нет на этом свете.
В ту ночь они долго сидят за кухонным столом под уютным оранжевым абажуром. Пьют холодную водку, крепость которой от пережитых кульбитов ни черта не ощущается; Волков задает вопросы, Юрка рассказывает. О тете Даше, о своей любви к точным наукам, о незаконченном университете, о верных друзьях… О разработанной им операции и ужасной катастрофе, одним махом лишившей и тети Даши, и точных наук, и верных друзей.
Пьют, почти не закусывая. Сослуживец Андрея не осуждает его младшего брата, но и не поддерживает. Он вообще воздерживается от оценок, чем вызывает невольную симпатию молодого человека. После очередной порции водки, Волков закуривает и долго глядит в тем-ное окно…
Очнувшись, говорит нетерпящим возражений тоном:
– В Саратов тебе возвращаться нельзя.
– Почему? – изумляется Ткач. – Саратов же – не деревня. Можно затеряться и там.
– В Москве это сделать легче. Ты, пользуясь милицейской и блатной терминологией – гастролер. А гастролеров всегда начинают вычислять с истоков. Находят концы разных ниточек и тянут за каждую по очереди, пока не вытягивают нужную информацию.
– Что же мне делать?
– Поживи пока здесь, – вздыхает омоновец. – Днем меня не бывает – постоянно торчу на службе. А вечерами буду тебя развлекать водочкой и рассказами о войне.
Юрка не спорит.
Во-первых, плохо соображает голова. Во-вторых, спецназовцем Волков был раньше – в прошлой жизни, а сейчас работает в милиции и знает что говорит. Ну, а в-третьих, Ткач просто не хочет перечить человеку, обеспечившему его спасение.
– Поспать не надумал? – разливает по рюмкам остатки водки Анатолий.
– Выспался на месяц вперед, когда ждал тебя между матами. Сначала страшно переживал, шугался каждого звука… А позже будто в яму провалился.
– Да, а Белозеров, говоришь, еще служит?
– Служит.
– Там же?
– Не знаю. Где-то на Кавказе, – морщится Юрка. – Подполковника получил… Нас с ним, вообще-то, ничего не связывает, поэтому задушевных бесед не практикуем.
– Значит, до сих пор в строю, – улыбается Волков. – Удивляюсь его терпению…
– Да, он упорный. И правильный. А ты почему рано уволился? – в свою очередь интересуется Ткач.
– Долгая история. Потом как-нибудь расскажу. Давай отбиваться, а то мне завтра на службу. Я тебе в зале на диване постелю…
Весь следующий день Юрка провел в одиночестве в двухкомнатной квартирке. Аппетита не было, зато постоянно хотелось пить из-за выпитого накануне алкоголя. Он готовил себе кофе, заваривал чай и потреблял простую воду из-под крана. Подолгу сидел в зале на стареньком диване и, уставившись в одну точку, вспоминал спокойную жизнь в Саратове. И чего ему в той жизни не хватало?..
Изредка младший Ткач доставал из-под футболки висящую на шее бронзовую копию древней монеты с барельефом двуликого Януса. Потирая пальцами ее тусклые бока, вспоминал похожую монету с изображением бога войны Марса, некогда подаренную старшему брату…
Однажды включил телевизор, убавил до минимума звук и бездумно пялился в экран, покуда в новостях не показали сюжет с Верхней Радищевской улицы. Побледнев, молодой человек смотрел на останки сгоревшего «форда», на тот как бесчувственные в своем профессионализме спасатели упаковывают в мешки тела; на жадную до сенсаций рожу телевизионного корреспондента, указующего крючковатым перстом на здание театра.
Не выдержав, Ткач подскочил к телевизору и выдернул шнур питания из розетки.
Успокоившись, пробовал читать и без дела шатался по комнатам. Изредка подходил к окну на кухне и осторожно выглядывал наружу – страх не покидал, более того – иногда казалось, что его обязательно выследят.
Несколько раз он вынимал из папки свой белоснежный ноутбук, включал его и порывался выйти в Интернет. Но в последний момент сдавали нервы, и Юрка поспешно захлопывал крышку. Пользоваться сотовым телефоном Волков тоже настоятельно не советовал. Да он и сам был в курсе многих интересных событий в сфере связи и компьютерных технологий. К примеру, в Штатах спецслужбы прослушивали три процента всех разговоров по сотовым телефонам, в Европе – пять. Как говориться, догадайтесь сами, сколько разговоров слушают в нашей «демократической» державе.
– Они наверняка знают твой номер и отследят звонок, – сказал Анатолий перед уходом. – Так что выключи его от греха подальше.
– Тогда купи мне новую симкарту, – попросил Ткач.
– Хорошо. Но лучше обновить и телефон. Так будет надежнее…
К вечеру молодой гастролер, как окрестил его бывший спецназовец, частично пришел в себя. Основательно устав от безделья, он решил приготовить ужин и пожарил на сале картошку с луком…
– Ого! Какие у нас витают запахи! – обрадовано восклицает вернувшийся со службы Волков и протягивает пакет с покупками: – Держи…
Ужин выходит на славу. Вместе с жареной картошечкой на тарелках красуются буженина и сыр, маленькие соленые помидорчики и маринованные грибы, острый соус и свежий хлеб. Посередине, естественно, возвышается бутылка водки.
После парочки выпитых стопок приходит окончательная расслабуха, а вместе с ней возвращается и зверский аппетит. Нет, Юрка не забывает о смерти друзей и не перестает ощущать вину перед ними. Просто появляется понимание того, что жизнь продолжается и нужно искать какой-то выход.
Меж тем в разговоре он несколько раз упоминает о гибели старшего брата. Дескать, был бы жив Андрюха – все бы в его судьбе сложилось иначе.
– А с чего ты взял, что Андрюха погиб? – неожиданно возражает Анатолий.
– Как с чего? – перестает жевать Ткач, в памяти которого тут же всплывает похожий протест Павла Белозерова, также не желающего верить в смерть друга.
– Ты видел его мертвым?
– Нет.
– В том-то и дело. Никто не видел.
– Но… там же сошла лавина. Полно снега, глубочайшие сугробы…
– Лавина, сугробы! – вдруг рычит Волков. – Чего балаболишь, коль тебя там и близко не было?!
Юрка втягивает голову в плечи.
– Все так говорят…
– А ты не все! Ты ему родной брат, между прочим!
Выпили. Закусили. Молча посидели, глядя в разные стороны.
– Ну, расскажи тогда, если знаешь то, чего не знают другие, – тянется за сигаретой Ткач. – Я ведь на самом деле брат – имею право услышать истину.
Анатолий щелкает зажигалкой.
– Имеешь. Но запомни: то, о чем сейчас услышишь, должно остаться между нами.
– Хорошо. А что за секретность?
– Какая секретность! – машет тот ручищей. – Просто за дурака посчитают, если кому расскажешь. Как меня в свое время. Потому и пришлось уволиться…
Не догоняя, молодой человек тупо смотрит на собеседника.
Усмехаясь, тот объясняет:
– После операции «Крестовый перевал» ко мне в госпиталь зачастил особист с вопросами: что, да как… Я ему все подробно изложил – и устно, и на бумаге. А после он и командир бригады смотрели на меня как на полного идиота.
– Хорошо, Толя, – подумав, соглашается Ткач. – Я обещаю никому не говорить.
– Тогда наливай и слушай…
* * *
Взобравшись на вершину хребта Юкуруломдук и отбив первый сумбурный наскок противника, спецназовцы осмотрелись, рассредоточились. «Острие» хребта представляло собой немного выпуклую, бугристую полосу шириной от ста до двухсот метров. Боевиков сюда успело подняться немного – около двух десятков. Но вскоре стало очевидно, что снизу и с юга к ним подтягивается подкрепление.
По приказу Ткача группа разделилась на два отряда. Лейтенант с девятью парнями остался прикрывать протоптанный в глубоком снегу подъем от позиции стрелковой роты. Этот подъем кровь из носу надо было удержать – по нему подойдет помощь снизу. Андрей со своими бойцами ползком переместился к востоку с тем, чтобы растянуть силы противника и не оказаться зажатыми в клещи у тропы…
Перестрелка на вершине горного отрога длилась около часа. Она то угасала, то вспыхивала с новой силой.
Отряд лейтенанта держался.
Ткачу приходилось туго. Стараясь отвлечь на себя побольше «духов», он постоянно маневрировал на «острие», в результате чего потерял четверых человек и отошел метров на двести восточнее. Однажды дело дошло до рукопашной, после которой на снегу остались еще двое…
К исходу часового боя Андрей с тремя сослуживцами оказался сброшенным с вершины хребта к середине противоположного от тропы склона.
Соседнее ущелье разительно отличалось от Шан-чоч, где пограничники совместно со стрелками встретили идущую из Грузии банду. Во-первых, оно было не столь глубоким и протяженным. Во-вторых, его склоны из-за высотности имели тоскливый белый цвет с темно-серыми прожилками скальной породы – ни чернеющего кустарника, ни вечно-зеленых хвойников. В-третьих, в верховье ущелья величественно застыл огромный ледник.
Однако четверым уцелевшим бойцам было не до красот и величия кавказских пейзажей. Скупо огрызаясь короткими очередями, они понимали, что зажаты в плотное кольцо, и спасти их может только молниеносная атака сверху. Сил лейтенанта на такую атаку недостаточно (неизвестно – остался ли кто в живых из его отряда), а подполковнику, вероятно, приходится несладко над низовьем ущелья Шан-чоч.
Вместе с силами таяли боеприпасы. Надежд никаких. Голый ноль, как любил выражаться Андрюха.
Особенно становилось не по себе, когда «духи» палили из гранатометов. Огненные вспышки вздыбливали фонтаны снега. Осколков от взрывов разлеталось не много, зато каждый раз вниз съезжали приличные по размерам белые пласты, увлекая за собой огромную массу снега.
Бандиты упрямо подбирались все ближе и ближе. Сдерживать их становилось все труднее. И, наконец, произошло последнее из длинной череды «непредвиденных обстоятельств» в этот насыщенный событиями день. После очередного разрыва гранатометного заряда, Ткач выпустил в «духов» короткую очередь, съехал по рыхлому снегу в воронку, а через минуту позвал товарищей.
Те застали его в центре углубления. Склонившись над темным пятном скальной породы, он интенсивно расчищал его снятой перчаткой.
– Смотрите, – постучал он костяшкой пальца по красно-коричневому камню. При этом раздается чудной звук, похожий на гулкий звон металла.
Старший сержант Волков, сержант Дёмин и рядовой Синица в недоумении переглянулись.
– Это не камень! Это старый стальной люк, закрывающий неизвестный проход.
Посовещавшись, спецназовцы решили попробовать его открыть. При удачном раскладе у них появлялся призрачный шанс на спасение.
Поменяв в автоматах магазины, Синица помог прихрамывающему Дёмину подняться к краю снежного бруствера. Им надлежало сдерживать наступавших боевиков, пока двое других разгребали снег и остервенело ковыряли ножами застывший грунт…
Скоро открылась наклонная бетонная плита с квадратным металлическим люком. Никаких серьезных запоров, кроме поворотной рукоятки – мощной и длинной. Старый механизм здорово проржавел, но, сменяя друг друга, Ткач с Волковым кое-как разработали его и справились: дверца люка поддалась и со скрежетом рассталась с квадратной рамой.
Старший сержант включил единственный уцелевший фонарь.
– Ну что, командир, я пошел. Не возражаешь?
– Действуй, – кивнул капитан.
Отставив в сторону автомат, тот вооружился кинжалом и, посветив под ноги, нырнул внутрь темного прохода со сводчатым потолком…
Андрей окликнул Дёмина:
– Что там, сержант?
– Достали, суки, – прокомментировал тот очередной одиночный выстрел. – Лезут и лезут! Как на раздачу в столовке.
– Понятно. У меня последний магазин. Держи…
Из норы выглянул Волков. Сплюнув, он немного отдышался и доложил:
– Значит, так, командир… Внутри находится тоннель. Ширина – полтора, высота – два метра. В длину шагов двадцать; упирается в массивную металлическую дверь, запертую на чудной замок. Я ее и так, и эдак… Глухо. Не открывается.
– Жаль. С замками нам сейчас возиться не резон. Да и не специалисты мы по замкам. Кроме двери что-нибудь заметил?
– Ничего. Только тоннель и дверь. Еще толстый слой пыли под ногами и кисловатый запах. Такое впечатление, что этому тоннелю лет сто. Что будем делать?
– Хрен его знает. У нас патронов осталось на три вздоха.
– Тогда предлагаю подорвать дверь и посмотреть, что находится дальше.
– А проход не обрушится?
– Не должен – он монолитный и сделан на совесть.
Раздумывал капитан недолго. Стоило метрах в двадцати очередному заряду взметнуть к небу сноп снега вперемешку с породой, как решение было принято.
– Действуй. И поторопись – времени у нас действительно мало.
– Парни, давай сюда гранаты! – крикнул Волков.
Гранат набралось восемь штук.
– Это много, – сплюнул в снег кровавую слюну Андрей. – Если рвануть все восемь – тоннель точно обрушится.
– Согласен. Предлагаю использовать половину, а другую приберечь – мало ли?..
На том и порешили. Забрав четыре лимонки, Волков вновь исчез внутри найденной норы…
Сверху послышался голос Синицы:
– Все. У меня пусто.
Ткач подхватил автомат Анатолия и бросил рядовому.
– Проверь.
– Есть полмагазина…
И над бруствером еще с минуту раздавались одиночные выстрелы, покуда из тоннеля, торопливо разматывая веревку, не появился Волков.
– Готово, командир!
– Так, парни, отходим подальше!
Четверо спецназовцев перевалили за снежный бруствер и отползли на длину фала.
– Давай, Толя. С Богом!..
Старший сержант аккуратно потянул за конец веревки и закрыл голову руками…
Через три секунды из открытого настежь люка вырывался столб огня и пыли, а склон содрогнулся от мощного взрыва. Увы, но в этой суматохе бойцы из группы Ткача не учли главного.
– Ё-х мать! – орет Дёмин, глядя вверх по склону.
Остальные поворачивают головы и тоже округляют глаза.
От верхушки хребта сорвался исполинский пласт белоснежного покрова. Ожив, пласт мгновенно утерял глянцевый блеск, стал рыхлым, матовым. И двинулся вниз, набирая колоссальную скорость, захватывая все новую и новую снежную массу и издавая низкий угрожающий гул.
Не сговариваясь, парни бросились к открытому люку, ибо шансов уцелеть, угодив под огромную лавину, попросту не было.
* * *
– Всякий склон, круче двадцати градусов, лавиноопасен. А тот склон был около сорока градусов… – задумчиво произносит Волков. – Знаешь… я в жизни прилично натерпелся и много испытал моментов, от которых другой смертный наложил бы в штаны трехкратную норму. Но такого ужаса не переживал никогда.
Юрка уважительно смотрит на спецназовца, позабыв о тлевшей меж пальцев сигарете.
А тот продолжает:
– Я бы мог тебе сказать: «Внутри тоннеля произошел мощный взрыв». Но это было бы неправдой. На самом деле там так щёлкнуло, что… Короче, форма коридора усилила эффект или мож какой другой закон физики сработал – не знаю. Но склон реально тряхануло! Ну и началось… Дёмин заметил лавину раньше других и громко крикнул. Я же увяз в сугробе и признаться, не понял, что творится выше. В последнюю секунду услышал нарастающий гул, поднял голову, а ребята уже около люка. Заметил, как они друг за другом ныряют внутрь тоннеля. И тут страшной силы удар справа. С этого мгновения и началось самое страшное: я ничего не соображал: что случилось, чем меня ударило и куда несет.
– Сурово, – оценил Юрка. – Значит, ты попал под лавину?
– Попал. Как муравья снесло ветерком на пляже. И здорово досталось, пока кувыркался вниз. Сознание потерял где-то на леднике, а пока выписывал пируэты, вся жизнь промелькнула в покадровом режиме. Потом то просыпался от нехватки воздуха, то опять куда-то проваливался… Окончательно пришел в себя по дороге в госпиталь, когда пограничники откопали.
– Где же тебя нашли?
– Меня выбросило на восточный край ледника – там снега было не так много. Повезло, можно сказать.
– Да уж, повезло, – качает головой младший Ткач. – Значит, ты считаешь, что мой брат имел шанс спрятаться в той норе?
– Я уверен в этом. И твой брат, и Дёмин с Синицей.
Молодой человек встает с табуретки и, позабыв об осторожности, подходит к темному окну.
– Ты считаешь, он выжил?
– Пятьдесят на пятьдесят.
– Если выжил, где он сейчас?! Почему не вернулся?!
– А вот это и надлежит выяснить тебе.
– Мне?..
– Ну а кому же? Ты ведь его младший брат, а не я!
Продолжение: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/krestovyi-pereval-chast-3-glava-1-2-3-65187bbc6b0b253b36c6fda9
Предыдущая часть: