- Дедаааа, - спустя несколько минут заверещала во дворе Рита, - Аааа! Ну, бандит, берегись, не будет тебе пощады! – и девчонка завизжала на такой высокой ноте, что у Ефимыча заложило уши и зашлось сердце.
- Чёрт, Петька, - выругался Ефимыч, вспомнив про петуха, нападавшего на всё, что движется. Два дня, ровно с тех пор, как в его калитку постучали нежданные гостьи, он запирал петуха в сарае, а сегодня, бестолковый, дал маху.
Ефимыч выскочил во двор, но тут же расхохотался, приседая и похлопывая себя по ляжкам. Чита носилась по двору, взъерошенная, с хворостиной, а грозный Петька улепётывал от неё, как от чумной.
- Моих кровей девка! – с гордостью произнёс Ефимыч и, утерев выступившие от смеха слёзы, захлопнул дверь в сарайку, едва Петька туда влетел. А потом подхватил на руки врезавшуюся в него внучку и подкинул её над головой, - Слышь, Чита, моя ты! Моя! Это я тебе без всяких анализов скажу!
- Так я и не против, - обняла его за шею девчушка и потёрлась маленьким носиком о его нос.
- Только уж больно ты тоща, детка, - поморщился Ефимыч, - Того и гляди, поперёк переломишься.
- Болела я дома, - посерьёзнела малышка, - Пневмония, - Чита чётко выговорила диагноз, - Много раз этой заразой болела, - явно копируя кого-то из взрослых, рассуждала она, - Последний раз, в больнице, дядька-доктор маме сказал, что мне в тёплые края надо, иначе всё.
- Что всё? – изобразил удивление Ефимыч.
- Очевидно, помру, - с грустной мордахой ответила ему Рита.
- Я те помру! – защекотал её дед, - Я те так помру! А я на что? Дед тебя откормит, как пить дать! А ну, марш на кухню! – он бережно опустил девочку на землю и подтолкнул под худосочную попку в нужном направлении.
Ритка, хохоча, убежала на кухню, а Ефимыча снова накрыли воспоминания о той, первой зиме на Амуре, когда он слёг в госпиталь с воспалением лёгких. Они с Мамыром уже месяц охраняли спецчасть. Друг боготворил их начальницу после того, как она, на казахском, попросила его говорить по-русски. Мамыр впал в ступор от неожиданности, а Инна Сергеевна, рассмеявшись, сказала, что в юности преподавала русский язык и литературу в казахском ауле, до поступления в институт. Борис тоже старался изо всех сил, а как заболел, сбивал температуру аспирином, выдаваемым поштучно фельдшером части и спешил на свой пост. Но кашель от Инны Сергеевны скрыть не смог. Она тогда потащила его к фельдшеру и спокойно, ни разу не повысив голоса, уделала того «под орех». Через час Борис уже был в госпитале.
Она навещала его. Не часто, но навещала. Сама позвонила его маме и объяснила ситуацию. Мама рыдала в трубку и порывалась приехать, но Инна Сергеевна нашла нужные слова. Мария Ильинична успокоилась и стала слать посылки, и переводы на адрес их благодетельницы. В части всё это до Бориса доходило редко. Окончательно окреп и выписался из госпиталя парень только к весне. И сразу же приступил к своим обязанностям. Когда зажурчали ручьи и громадные сосульки на серых казарменных зданиях разрыдались капелями, Борис познакомился с Таней. Он стоял на своём посту, когда дерзкая девчонка, лет четырнадцати-пятнадцати, впорхнула в двери спецчасти. Хорошенькая, как сама весна, с длинными волосами, цвета выгоревшего на солнышке льна, в красном беретике, в высоких красных сапожках на каблучке и белоснежной курточке.
- Стоп, Красная шапочка, тебе сюда нельзя, - кусая губы, чтобы не расплыться в улыбке, изо всех сил сохраняя серьёзную мину, встал на пути у нарушительницы Борис.
- Мне можно, Серый волк, - парировала девчонка, снизу вверх глядя на парня, - Отпирай свои заслоны!
Борис растерялся от такого напора, но сдавать позиций не собирался. Мамыр выскочил из-за его спины и сам сдвинул в сторону здоровенную щеколду, при этом улыбаясь так ослепительно, что в полутёмном коридоре стало светлее.
- Здравствуй, Таня! – поприветствовал он девушку, - К маме? – уточнил он.
- Привет, Мамыр, - улыбнулась та в ответ, - К Серому волку! – хохотнула весело Таня и смерила взглядом Бориса. Взглядом зеленющих глаз. Как у Инны Сергеевны.
Девчонка давно уже скрылась за дверью кабинета матери, а Борис продолжал стоять соляным столпом, враз онемевшим и оглохшим. И только в его душе продолжал нарастать какой-то необузданный восторг. Была ли то любовь, он не понимал, ведь Галка, сидевшая в его сердце колючей занозой, снилась парню каждую ночь. Он писал ей пылкие письма, изредка получая в ответ сдержанные писульки. Он тосковал по ней дико, хоть разумом понимал, что его чувство одностороннее, невостребованное, как забытая в дальнем ящике почтового отделения никому не нужная бандероль.
- Борь, проводишь нас? – вывел парня из затянувшегося ступора голос Инны Сергеевны. Борис встрепенулся и закивал, - Танюшка почтовое извещение захватила, посылка тебе пришла от мамы. Идём?
Борис оделся в мгновение ока и последовал за ними. Всю, не особо долгую дорогу до почты, он тарахтел без умолку. Не потому, что у него вдруг открылся дар словоблудия, просто Таня задавала вопросы, а он рассказывал. Рассказывал о своей малой Родине, о Чёрном море, на котором Таня никогда не бывала, о садах, о птицах, даже о производстве сахара. Этой девчонке всё было интересно. А ещё она умела слушать. Галка не умела никогда.
Инна Сергеевна, получив посылку и передав её Борису, стала прощаться, но он удержал их обеих. Тут же, на небольшом столике он вскрыл фанерный ящик и по всему помещению поплыл яблочный аромат. Он угощал Таню и Инну Сергеевну так…вкусно, с улыбкой, от всей души, что те не решились отказаться. А сам он был несказанно счастлив от того, что, хоть самую малость, может ответить добром за добро.
- Деда! Ты что, замёрз? – Ритка выскочила из кухни неожиданно, как чертёнок из табакерки, грызя здоровенное красное яблоко, - Зову-зову тебя, а ты…
- А давай-ка, Чита, мы с тобой борща наварим! – встрепенулся Ефимыч, - Мама твоя вернётся, а тут мы с тобой, такие молодцы!
- Чур, я картошку чищу! – заскакала вокруг него девчушка, - Ты не боись мне ножик давать, деда, я всё умею!
- Кто бы сомневался! – подыграл внучке Ефимыч, - Бери вон то лукошко, помощница, и айда в огород!
Они вместе рвали овощи и зелень к будущему обеду, вместе мыли и чистили всё это, вместе готовили, балагуря и хохоча. Ефимыч, живший бобылём последние лет десять, свыкшийся с собственным одиночеством и уже не чаявший добрых перемен, не мог наглядеться и надышаться на юркую, смышлёную, лупоглазую девчушку, словно заново вдохнувшую в него жизнь.
- Три танкиста - три веселых друга
Экипаж машины боевой! – допел тихонько Ефимыч, убрав с личика Риты светлый локон.
Девочка, наевшись и умаявшись, заснула прямо на коленях дедушки, во время послеобеденной спевки на крылечке. Он бережно взял на руки спящую малышку, лёгонькую, словно пёрышко и аккуратно уложил её в гамак, под навесом. Хлопнула калитка. Таня кивнула ему, поняв, что Рита спит и, перекинув тяжёлый пакет из руки в руку, скрылась в кухне. Таня. Её звали так же, как и ту его знакомицу с далёких берегов Амура. И приехали они с Ритой из тех самых мест. А ещё у этой Тани были пронзительные зелёные глаза, которыми, в их первую встречу, она заглянула Ефимычу в самую душу.
Продолжение следует.
