Пишем книгу вместе.Спасибо всем, кто сделал замечания и дополнения. Смотрите доработанную первую главу. А следом идет вторая.
Предисловие автора
Когда совершаешь ошибку, особенно остро чувствуешь, какой непреодолимой субстанцией является время. Расстояние все-таки более милостиво к нам. Человека, которого от тебя отделяет метр, можно окликнуть, догнать, схватить за плечо.
Человека, которого отделяет от тебя секунда, уже не окликнешь, не догонишь, не схватишь. Кажется: вот же оно, только что случилось, я сейчас все исправлю! Но — нет.
Эта крохотная трещинка — секунда — тут же неизбежно превращается в две, три, пять… минуту… час… Она разрастается, становясь бездонной пропастью, и ты ничего не можешь поправить там, на другом краю, который теперь все дальше и дальше.
Однако иногда судьба все-таки дает второй шанс. Для этого нужно всего лишь…
Глава первая. Старуха
Ярославу, симпатичному, чуть полноватому блондину с умными глазами чайного цвета, только-только исполнилось пятнадцать лет, когда он купил менялу.
Случилось это июньским утром 1985 года в городском парке. Там в дальнем углу была асфальтированная танцплощадка, огороженная со стороны входа – беленой кирпичной стеной, а с боков и тыла – металлической сеткой.
Субботними летними вечерами тут гремела музыка, и культурно отдыхала молодежь, а по воскресеньям с утра собиралась совсем другая публика, более спокойная, и при этом очень разная по возрасту: от октябрят до пенсионеров.
Площадка в это время еще хранила следы вечернего веселья: под ноги попадались растоптанные цветы и окурки, грязно-бирюзовые билеты с оторванным контролем, обрывки газет и прочий мусор. Под сценой поблескивали в полумраке пустые пивные и винные бутылки. Уборка ожидалась только после обеда.
А до того площадка принадлежала городскому клубу коллекционеров. Его члены проходили по специальным пропускам, но войти мог и любой желающий, купив билет за десять копеек.
Сразу за входом на площадке толпились модельщики с их разнокалиберными танками, самолетами и машинками, так что остальные коллекционеры были вынуждены протискиваться к своим местам сбора сквозь это игрушечное царство.
Место в глубине, на деревянной сцене, традиционно занимали нумизматы, самая солидная публика, посматривающая на прочих свысока — в прямом смысле, так как сцена возвышалась над площадкой метра на полтора, и на нее приходилось подниматься сбоку по деревянным ступеням, — и в переносном смысле, поскольку коллекционеры монет считали свое увлечение делом не в пример более серьезным по сравнению с собиранием всякой чепухи.
Значимые экземпляры своих коллекций они держали, как правило, в самодельных альбомах из целлофана, простроченного на швейной машинке. Фабричные кляссеры для монет были в большом дефиците. Битая дешевка демонстрировалась насыпом в круглых коробочках из-под леденцов.
Справа от входа, под беленой стеной ютилась горстка торговцев разным хламом. Их было немного, и само их присутствие особо не поощрялось. Всякий раз они осторожно просачивались сюда мимо остальных коллекционеров и разворачивали на асфальте тряпицы, в которые были завернуты старые и пыльные бронзовые лампы и подсвечники, фарфоровые статуэтки с отбитыми носами, гнутые и исцарапанные серебряные ложки и вилки разных времен, пожелтевшие растрепанные книги, затертые лупы, куски магнитных колец от динамиков и прочие товары подобного сорта.
В ожидании покупателей торговцы беспокойно оглядывались, готовые мигом свернуть свои «прилавки» при малейшей тревоге. Милицейские облавы изредка случались. Власть опасалась деградации клуба коллекционеров до блошиного рынка. Такое сугубо буржуазное явление никак бы не вписалось в социалистическую действительность.
Перестройка, как потом стало ясно, к этому времени в стране уже началась, но пока об этом никто не догадывался, и даже само слово такое: «перестройка», - еще не было придумано. По центральному радио и телевидению что-то говорилось об «ускорении», а на местах все текло по-старому.
Согласно официальной версии, члены клуба собирались исключительно для обмена экспонатами своих коллекций и деньги в этом процессе не участвовали. Конечно, на деле все происходило совсем иначе, но это никого не смущало. В стране развитого социализма было так привычно говорить одно, а делать совсем другое.
Остальное пространство площадки делили этикеточники, значечники, пробочники, и, конечно, самая многочисленная братия – филателисты. К последним как раз и принадлежал Ярослав. Приходил он сюда не первый год, знал в лицо почти всех, со многими здоровался, как со старыми знакомыми, причем не только с коллегами-марочниками, но и другими коллекционерами.
Однако старуху, остановившую его, когда он только вошел на площадку, окунувшись в пестрое, возбужденно гудящее море коллекционеров, Ярослав видел впервые.
— Купи менялу. Недорого, — сказала она таким низким скрипучим голосом, что мальчишка почувствовал странный холодок в спине.
Он машинально поправил круглые очки, которые носил по настоянию окулиста, хотя видел, в принципе, неплохо. Однако врач год назад сказал: «Лучше походить в очках сейчас, пока глаза растут, чем не снимать их потом всю жизнь».
Извинившись перед старухой при помощи неловкой улыбки, Ярослав хотел, было, побыстрее пройти дальше, к своим, но торговка настойчиво преградила ему путь и, глядя прямо в глаза, повторила, уже почти как приказ:
— Купи.
— Какого менялу? — не понял Ярослав. Он беспомощно оглянулся по сторонам. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Старуха стояла крайней в ряду торговцев и, видимо, только что пришла. Никаких товаров перед ней не лежало.
Вида она была довольно жалкого: драная линялая кофта, растрепанная седина… Но глаза! Глаза светились каким-то уверенным насмешливым превосходством. Словно внутри убогой старушонки сидел совсем другой человек, убежденный в своей силе и воле.
На вопрос Ярослава торговка не ответила. Вместо этого она просто протянула ему какую-то статуэтку, на вид – бронзовую. Однако, взяв ее в руки, Ярослав сразу понял: это не металл. Не было приличествующей бронзе холодящей тяжести и звонкости.
Статуэтка изображала пузатого китайского божка или буддийского монаха в складчатом одеянии, сидящего в позе «по-турецки». Ярослав видел похожие восточные статуэтки – лысоголовые, с длинными мочками ушей, но эта отличалась. В правой руке сидящий сжимал кругляшок, похожий на монету, а левую протягивал вперед, держа ладонь «ковшиком», словно ожидал, что в нее что-то положат.
Ярослав невольно всмотрелся в лицо статуэтки. Круглое, толстощекое, оно, тем не менее, не походило на азиатское. Нос крючком, толстые кустистые брови. Глаза — круглые, чуть навыкате, с большими мешками под нижними веками.
Тонкость работы была такова, что результат преодолел ту грань, когда слепое и бездушное скульптурное лицо вдруг приобретает черты живого и одухотворенного, вызывая у зрителя какое-то двойственное ощущение: не то восторга, не то испуга. Глаза менялы поблескивали хитрецой, а морщинки на щеках, казалось, вот-вот были готовы углубиться и разъехаться в стороны, растягивая губы в плутовской улыбке.
— Н-нет, спасибо, — почему-то запинаясь, сказал Ярослав, возвращая статуэтку старухе. — Мне это не нужно.
— Сегодня не нужно, а завтра — пригодится! — твердо сказала торговка своим низким скрипучим голосом.
«Это ж сколько «Беломора» надо выкурить, чтоб так каркать!?» — невольно подумал мальчишка, а вслух сказал:
— Как это он может мне пригодиться?
— Очень просто. Надо будет что-нибудь поменять, попросишь — он поменяет.
— Что поменяет?
— А что попросишь — то и поменяет. Только ему тоже надо что-то предложить взамен. Подходящее. А то не согласится.
— А как можно узнать — согласился он или нет?
— Увидишь.
Шипящее «ш-ш» в конце слова «увидишь» получилось у старухи долгим и каким-то змеиным. То ли из-за особой формы острого языка, которым она то и дело облизывала скукоженные губы, то ли из-за мелких желтоватых зубов, на фоне которых выделялись крупные, такие же желтоватые клыки. Вообще, в ее облике и повадках было что-то от кобры, хотя кобру Ярослав никогда вот так близко, конечно, не видел.
— Только смотри. Болтать про это никому нельзя, — от низкого сиплого голоса старухи внутри мальчишки все замирало.
— А то — что? — как-то машинально спросил он, хотя казалось бы: какая ему разница? Никакого менялы он покупать не собирался.
— А то засмеют ведь, — торговка осклабилась мелкозубым ртом и желтоватые клыки зловеще блеснули в черной пропасти рта. Ее сиплое горло весело хохотнуло. Но тут же старуха разом посерьезнела и уже совсем другим, мрачным и завораживающим тоном добавила:
— Да и беду накликать недолго…
«Она – сумасшедшая!» - осенило мальчишку. Он снова оглянулся по сторонам, высматривая путь для отхода.
Но старуха вдруг резко шагнула вперед и положила свои холодные костлявые ладони поверх рук Ярослава, словно помогая ему покрепче сжать статуэтку.
— Не возьмешь – жалеть будеш-шь! - опять эти змеиные «ш-ш»! - Недорого ведь отдаю. Всего четыре пятьдесят.
Ярослав вздрогнул, как бывает, когда соприкасаешься с чем-то нереальным, необъяснимым, чужим, не из нашего мира. Дело в том, что названная старухой сумма была именно той самой, которая лежала сейчас у него в кармане.
Сложенная зеленоватая «трешка» и полтора рубля мелочью. Треть денег он скопил, откладывая со школьных завтраков — родители давали ему каждое утро по сорок копеек, — а «трешку» вчера на день рождения подарила бабушка.
Поэтому Ярослав и пришел сегодня в парк, хотя, по-хорошему, следовало бы сидеть над учебниками. Завтра — первый в его жизни экзамен. Позади восьмой класс. Но очень был велик соблазн попытаться выменять, наконец, у Алексея, известного в клубе филателиста, красивейшую серию парагвайских марок, посвященную космической программе «Аполлон» и высадке американцев на Луну.
Алексей просил за серию девять рублей. Таких денег у Ярослава, конечно, не было. Надежда, что на день рождения подарят нужную сумму, растаяла, когда отец с матерью гордо вручили ему шикарный кожаный портфель. Престижная, конечно, вещь, и родителей он постарался не расстроить, поэтому, как мог, изобразил на лице радость и счастье.
Но, честно говоря, уже несколько ночей Ярослав подолгу не мог заснуть, все перебирал варианты: что можно предложить Алексею за желанную серию. Кто никогда не собирал коллекций, вряд ли поймет и разделит эту страсть, когда вдруг западает в душу какой-то клочок бумаги с зубчиками, и ты не можешь уже думать ни о чем другом, — так хочется заполучить его, любоваться им, наслаждаться владением этой прелестью.
Ярослав даже готов был расстаться со своей гордостью — любимыми марками Бельгийского Конго и Испанской Сахары, колоний, которые больше не существуют и уже не выпустят новых марок. Но Алексей и слышать ничего не хотел! Деньги — и все!
Дело в том, что он сам собирал на покупку какой-то редкой коллекции латиноамериканских стран, причем, как он рассказывал, марки в основном еще девятнадцатого века! Один оболтус за приличные деньги обещал спереть у своего парализованного деда.
Можно представить, как забилось сердце у Ярослава, когда приехавшая из деревни бабушка, добрая душа, не подвела, сунула ему в ладонь вот эту самую трешку. Появился шанс уломать неуступчивого Алексея, заплатить половину деньгами, а остальное — уж как-нибудь сторговаться на обмен!
И тут — совершенно некстати — эта старушенция со своим истуканом! Нет, меняла — классный! И, наверное, вполне стоит таких денег, но — не до него! Не терпелось хотя бы взглянуть, благоговея, на желанные марки. Серия — удивительно красивая. Их шесть.
За основу взяты реальные космические фотографии, но они уменьшены и отпечатаны с немыслимой четкостью. Полиграфия — высший класс! При этом черный космос вокруг астронавтов заменен художником на глубокий карминно-красный цвет и обведен золотой рамкой. Получилось очень эффектно! И все это под шелковистым лоснящимся лаком. Красота — неописуемая! Негашеные! Чистенькие!
— Спасибо, бабушка, — как можно вежливее сказал Ярослав, — но я, извините, спешу.
Он отступил назад, освобождаясь от захвата костлявых старушечьих пальцев, и протянул торговке менялу.
— Ты только глянь на него! – злобно каркнула старуха, и Ярослав не понял: то ли она требовала, чтобы он глянул на менялу, то ли призывала кого-то посмотреть на неразумного покупателя, не понимающего своего счастья.
Мальчишка машинально опустил взгляд на статуэтку, и поразился, каким дьявольским блеском сверкнули металлические глаза. Или это просто солнце так упало? Ярослав всмотрелся повнимательнее и вдруг почувствовал, что не может оторвать взгляда от посверкивающего бронзового лица.
Шумевшая вокруг толпа будто утихла и отдалилась, все поплыло, заклубилось, и уже не было ничего, кроме этого, крючковатого носа и живых выпуклых блестящих глаз...
…Очнулся Ярослав от того, что его круглые очки двинулись вниз, сползли на самый кончик носа, сжали ноздри и защекотали кожу.
Он сидел на скамейке в уединенной боковой аллее метрах в ста от танцплощадки. Ярослав не помнил, как здесь оказался, и сколько времени провел тут, скрючившись в полудреме и оцепенении, склонив голову и неотрывно глядя на тряпичный сверток, стиснутый в ладонях, зажатых между колен.
«Марки! Где марки?» – вспыхнула первая ясная мысль. Ярослав поправил очки указательным пальцем и тут же ощутил тяжелый кляссер, до этого надежно зажатый подмышкой, а теперь соскользнувший и глухо стукнувший корешком о дерево лавки, многократно крашеное облупившейся коричневой краской.
Положив сверток рядом с собой, Ярослав осторожно с тревогой открыл альбом и вздохнул с облегчением: все марки были на месте.
«А деньги?» — перехватив кляссер в левую руку, он сунул правую в карман. Увы! Денег там не было и в помине. Вот тебе и на! Прощай, Парагвай!
Ярослав отложил кляссер на лавку, взял сверток, осторожно развернул старую застиранную материю, и внимательно осмотрел менялу, пытаясь вспомнить, как же так вышло, что покупка все-таки состоялась. Память рисовала какую-то смутную картину, как он, действительно, доставал деньги, отдавал их старухе, и как та заботливо обматывала тряпицей статуэтку, передавая ее новому владельцу.
«Непонятно, — подумал Ярослав. — Может, гипноз такой?» Соседка по лестничной площадке рассказывала однажды, как ее вот так же цыганка обобрала. Предложила погадать, потом больно дернула за волосы, напугала какой-то порчей, и дальше — как во сне.
— Все деньги ей отдала, представляете? — жаловалась соседка. — До сих пор не могу понять, что на меня нашло! Такая у них сила! Десятой дорогой их обходить надо!»
«Но, если старуха меня обокрала, зачем она дала мне этого истукана? — подумал теперь мальчишка. — Нет, тут что-то не так!»
Он покрутил менялу в руках, осматривая со всех сторон. Ничего особенного. Ну да, работа тонкая. Но — какая тут мистика? Статуэтка, да и все. Что с ней делать? Бабушке подарить, пусть на комод поставит, к слоникам? Хотя бабушке может и не понравиться. Чужой все-таки божок, нехристь. Она такого не одобряет.
Из чего он все-таки сделан? Отполирован так, что по виду от металла не отличишь! Но — точно не металл. Какая-нибудь глина, облитая специальной глазурью под золото? Нет, из глины так тонко не слепишь. Наверное, гипс. Однако даже донышко так залито — не подкопаешься. А царапать жалко.
«Однако жальче всего, что деньги впустую выбросил», — раздосадованно посетовал про себя Ярослав.
Он так надеялся, что парагвайские марки перекочуют сегодня в его альбом! Даже место освободил на первой странице. Очистил все прозрачные кармашки, чтобы ни одна другая марка рядом не стояла, вида не портила. И все прахом!
«Ну, что вылупился? — мысленно обратился Ярослав к пучеглазому меняле. — Говорят, ты меняешь что угодно на что угодно? Вот и попробуй теперь без денег, выменяй мне Парагвай! Не можешь? То-то! Давай, даю Бельгийское Конго и Испанскую Сахару! Слабо? Ну и не пялься тогда, басурманское отродье!»
Он уже намерился завернуть статуэтку обратно в тряпку, как произошло нечто, заставившее его снова оцепенеть, но уже не от гипноза, а от испуга. Ярослав явственно увидел, как морщинки на щеках менялы дрогнули, и по губам бронзового лица на мгновение пробежала едва заметная, но абсолютно явственная улыбка.
Мальчишка со страху чуть не выронил статуэтку, однако взял себя в руки, набрался храбрости и еще раз всмотрелся в лицо менялы. По полированным щекам истукана блуждали тени и блики. Ярослав поднял глаза и увидел в ветреном небе быстро несущиеся облака. «Так вот в чем дело! — он облегченно вздохнул. — Оказывается, дождик намечается, а я и не заметил!»
«Мерещится же иногда всякая чертовщина», — успокоил он себя, укладывая менялу на тряпку. Руки после пережитого страха предательски дрожали.
И тут его, наконец, прошибло! «Погоди! Что ж это я тут расселся? Сколько сейчас времени? Мне же на консультацию! Завтра экзамен, а я так и не разобрался с девятнадцатым билетом!»
Он посмотрел на часы — без десяти двенадцать! А консультация была в одиннадцать. «Ни фига себе! — оторопел Ярослав. — Что ж теперь делать?» И сам себе ответил: «Делать нечего. Надо идти домой и повторять остальные билеты. В конце концов, один вопрос в одном билете — ну, какая вероятность, что он попадется?»
Ярослав торопливо замотал менялу и, подхватив кляссер, быстро зашагал по направлению к главной аллее.
На площадку он заходить не собирался. Некогда теперь, да и коллекционеры к этому времени, небось, все уже разбрелись. Однако по пути к главной аллее Ярослав все-таки не удержался, сделал небольшой крюк и заглянул в открытую дверь в беленой кирпичной стене.
Внутри почти никого не было. Старухи, конечно, давно и след простыл. Но, к своему удивлению, Ярослав увидел Алексея. Высокий, спортивного телосложения, в полосатой футболке, он стоял в компании нескольких знакомых ребят и сосредоточенно просматривал чей-то альбом.
Находиться в курсе: у кого что есть в коллекции, — это для него было первое дело. Его прямые волосы медового цвета, четко разделенные на пробор, упали на лоб, и он поправил их растопыренной ладонью.
«Ну, поздороваться с ребятами все-таки надо! — сказал себе Ярослав. — А то невежливо получится».
Он, конечно, лукавил. На самом деле ему ужасно хотелось хоть одним глазком еще раз взглянуть на парагвайскую серию. А то же — не заснешь!
Ярослав поправил очки и решительно шагнул в дверной проем.
— О! Кого мы видим! — улыбнулся, увидев его, Алексей. Вернув альбом владельцу, коллекционер энергично поздоровался за руку с Ярославом, тряхнув медовыми волосами. Другие ребята следом тоже протянули руки по его примеру. Ярослав со всеми поздоровался, добродушно улыбаясь.
— Ты что так поздно? Я уж думал, не придешь, — спросил Алексей.
— Да тут… — запнулся Ярослав, — рассказать — не поверишь...
Он уже хотел выложить историю про старуху, как вдруг в голове явственно прозвучали ее слова, сказанные тем самым, мрачным и завораживающим тоном: «Да и беду накликать недолго…»
Алексей, увидев растерянную задумчивость на лице мальчишки, засмеялся и участливо спросил:
— Что? Встретились старые друзья: приключения и жопа?
— Ага. — медленно, отходя от наваждения, ответил Ярослав. — Типа того.
— А я тебя сегодня вспоминал, — продолжил Алексей. — У меня тут появился покупатель на освободившиеся колонии. Так что, если твое предложение по Конго и Сахаре в силе, я согласен. Забирай свой Парагвай!
Ярослав не поверил собственным ушам. Он может прямо сейчас забрать и унести домой свою мечту? Вот так просто? Не может быть!
Все еще сомневаясь, ожидая какого-то подвоха, он сунул подмышку тряпичный сверток, раскрыл кляссер и позволил Алексею пинцетом вынуть из прозрачных кармашков обмениваемые марки. Потом покосился на хмурое небо, откуда вот-вот мог политься дождь, и, затаив дыхание, открыл первую, пустую страницу альбома.
Парагвайская серия заняла свое почетное место. Ярослав бережно пригладил к маркам полупрозрачный лист кальки, чтобы лак и краска на них, не дай Бог, не потерлись. А то ведь кляссер приходится таскать туда-сюда, и плотные картонные страницы трутся друг об друга и портят марки.
Пожав руки ребятам, прижимая к груди альбом и тряпичный сверток, Ярослав пошел, а вернее, побежал домой под первыми крупными каплями летнего дождя.
Глава вторая. Экзамен
— Где ты ходишь? К экзамену готовиться кто будет? — встретила его мама возмущенным тоном.
— Я на консультации был, — обиженно соврал Ярослав.
— С марками? — язвительно спросила мама.
— По пути зашел в парк. На одну минутку.
— Не о том ты думаешь! — огорченно упрекнула мама и, увидев, сверток, спросила с подозрением. — А это что такое?
— Меняла.
— Что?
— Ну, статуэтка, в общем. На марку выменял.
В памяти Ярослава опять всплыли слова старухи, сказанные тем самым, мрачным и завораживающим тоном: «Да и беду накликать недолго…»
Он моргнул, сбрасывая наваждение, развернул тряпку и протянул менялу матери. Но та отстранилась:
— Не хочу пачкать руки. Я готовлю. Она же грязная, небось. Зачем она тебе нужна? Она из чего? Может, она дорогая? А вдруг краденая?
— Да нет, она гипсовая. Пусть будет. Поменяю потом на что-нибудь.
— Ох, уж эти ваши обмены! Вы там самих себя променять готовы! Не нравится мне все это. Давай, не теряй времени, иди, мой руки - и за стол. Обедать пора.
— А потом сразу сядешь заниматься! Больше никаких гулек и марок! — услышал Ярослав уже сквозь дверь ванной комнаты, куда зашел, все еще держа в руке статуэтку. Открыв воду, он подставил менялу под струю и взял на полочке мыло.
Вечером, перед сном, Ярослав все-таки улучил момент полюбоваться парагвайской серией. Но едва он раскрыл альбом, как…
— Хватит валять дурака! Ложись спать, завтра экзамен, не выспишься! — донесся из кухни мамин голос.
Ярослав убрал кляссер на полку и лег в постель, перебирая в памяти события прошедшего дня. В голове вертелся один и тот же вопрос: неужели этот обмен с Алексеем состоялся благодаря меняле?
«Нет, ерунда. Бабка — обычная сумасшедшая. Мало ли всяких ненормальных! А то, что я впал в какой-то транс — ну, говорят, такое бывает, когда смотришь на блестящие предметы. Перезанимался перед экзаменами, вот и повело в загогулины. Поэтому, кстати, и померещилось, вроде меняла улыбнулся. На самом деле - облака, тени, блики.
А обмен тут вообще ни при чем! Алексей ведь ясно сказал: нашелся покупатель на освободившиеся колонии. Такое многие коллекционируют. Кое-кто вообще только с надпечатками собирает, которые новые правительства делали на старых марках, когда колонии освобождались…»
Ярослав рассудительно беседовал сам с собой, стараясь унять свои страхи и найти всему логическое объяснение, но на душе было неспокойно.
— Ярик, гаси свет! — донесся требовательный голос мамы.
Потушив бра над кроватью, он уже в темноте бросил последний тревожный взгляд в сторону менялы. Тот, вымытый с мылом, гордо маячил на книжной полке. Лунный свет от окна упал точно на статуэтку и выпуклые глаза блеснули живой ртутью. Ярослав перекрестился, вздохнул и отвернулся к стенке.
Но сон не шел. Вспомнился невыученный девятнадцатый билет. Тут была отдельная история. Случилось это в феврале. Ярослав тогда загрипповал и пропустил неделю в школе. Такое, конечно, бывало и раньше. Но обычно, возвращаясь на занятия, он быстро включался в работу класса и никогда не чувствовал себя отставшим.
А тут как раз в его отсутствие на математике прошли какую-то мудреную тему, и он впервые банально не мог понять, что они там решают на доске. Даже троечники участвовали в обсуждении хода решения, а он, отличник, сидел, совершенно выключенный из процесса.
Гордость не позволила ему тогда задавать вопросы, обнаруживая свое незнание. Вернее, это была не гордость, а самая настоящая гордыня – один из семи смертных грехов. Ну – как же! Чтобы Ярослав, лучший в классе, самый способный, самый сообразительный, который всегда все схватывал на лету – и вдруг стал бы просить, чтобы ему объяснили, разжевали! Ни за что!
Он тихо пересидел занятие и был несказанно рад, когда на следующем уроке начали совершенно новый раздел. Тут он сразу почувствовал себя, как рыба в воде, и был опять самым-самым.
А та непонятая тема так и осталась белым, а, вернее, темным пятнышком в его знаниях. Ярослав бы и забыл об этом постыдном случае, но вот вдруг обнаружил теорему из того самого пропущенного материала в экзаменационном билете №19.
Пытался разобраться сам по учебнику – и не понял! Бывает же так! Не давалась ему эта теорема, и все тут! Как заколдованная! Тогда он решил смириться и спросить на консультации перед экзаменом. В конце концов, для того они и проводятся, чтобы спрашивать о том, что непонятно. Но вот – пропустил эту самую консультацию. Из-за какой-то сумасшедшей старухи. Блин! Попробуй тут засни!
— Ярик, просыпайся! На экзамен опоздаешь! — мамин голос, звучавший из кухни, вытащил Ярослава на яркий свет из глубокого колодца сна.
— Да-да, мама, уже встаю, — отозвался он, чувствуя себя поплавком, то всплывающим над пучиной дремы, то снова ныряющим в ее блаженные теплые воды.
— Вставай! — настойчиво повторила мама, - Завтрак стынет!
Сделав над собой волевое усилие, Ярослав рывком поднялся и пошел умываться. В день первого экзамена у него было какое-то нехорошее предчувствие.
Через несколько лет, когда Ярослав будет уже студентом истфака МГУ, на вечеринке в общежитии один из гостей, студент физфака Серега, расскажет про тахионы.
— Есть такая гипотетическая частица, — проговорит он, хотя слово «гипотетическая» дастся ему с трудом. Ребята уже не по разу выпили за здоровье именинника. — И вот она летит быстрее скорости света!
— Это же невозможно! — возразит гуманитарий Ярослав, помнивший из школьного курса физики, что скорость света — самая большая во вселенной, и ничто не может двигаться быстрее.
— Вот сразу видно, что ты историк! — припечатает Серега. — Вы, историки, смотрите только в одну сторону: назад. Кто кому чего сказал, написал, кто на кого напал — это вы знаете хорошо. Но только в прошлом! А что будет даже завтра — ничего же не можете сказать!
— Никто не может! — попытается возразить Ярослав, удивленный таким обвинением.
— А вот тахионы – могут! — убежденно парирует Серега. — Потому что они летят против хода времени!
— В смысле?
— Они движутся из будущего в прошлое! — нетрезвый физик назидательно поднимет палец, заостряя внимание на излагаемых фактах. — Да, ты прав: ни одна частица не может двигаться быстрее скорости света в вакууме! Потому что если такое подставить в уравнения теории относительности, то они не сходятся! Белиберда получается! Но если поменять ход времени, все складывается!
Ярослав не будет знать, что сказать. Как гуманитарию, ему останется только поверить на слово башковитому Сереге, тем более что тот — ленинский стипендиат. Эта стипендия скоро уйдет в прошлое вместе с Советским Союзом, но как раз незадолго до этой вечеринки ее повысят до 210 рублей! Приличные деньги! А главное — престиж!
— Хорошо, — скажет Ярослав. — Даже если эти тахионы существуют. Как они могут нам что-то рассказать?
— А как нам тот же свет рассказывает обо всем вокруг? Через зрение. Летящие фотоны улавливаются глазами. Мозг эти сигналы обрабатывает, и у нас в голове складывается картина настоящего.
— Ты хочешь сказать, если бы у нас был орган, улавливающий тахионы, мы могли бы также видеть картину будущего, да? — догадается Ярослав.
— Именно! Хотя, возможно, такой орган у нас и есть, просто мы не умеем им пользоваться. Иногда только. Бывает же интуиция…
— Ребята, а давайте проведем научный эксперимент, прямо сейчас, здесь! — предложит Ярослав.
— Какой?
— Идея такая: сажаем вот тут испытуемого и кладем перед ним на стол игральную карту рубашкой вверх.
— То есть он не знает, какая это карта?
— Нет, не знает. И мы предлагаем ему угадать ее. Как только он называет карту, пусть сам ее тут же переворачивает, причем, как можно быстрее, и видит: угадал или нет.
— И в чем суть?
— Получается, что момент угадывания карты от момента ее вскрытия отделяет буквально мгновение, доля секунды. То есть очень тонкий слой времени. Если, как говорит Серега, тахионы существуют и прилетают к нам из будущего, и мы способны воспринимать он них информацию, то сквозь такую тонкую пленку, как доля секунды, они, наверное, надежнее донесут нам что-то. И эта будущая карта должна как-то нарисоваться в нашей голове!
— Ерунда. Ничего ты не увидишь, — скептически скривится один из ребят.
— Увидеть, может, и не увижу, но как-то почувствовать…
— Я согласен! — горячо и авторитетно поддержит Серега. — По-любому в этом случае процент угадывания карты должен быть выше, чем простая вероятность! То есть больше одной тридцать шестой! И если эксперимент это подтвердит — вот, значит, где кроется основа всех предсказаний, гаданий и интуиции! И тогда под магию в очередной раз можно будет подвести строгую научную базу! Физика — рулит!
Для чистоты эксперимента в качестве испытуемых будут привлечены лица с разных факультетов, разного пола и даже разной степени опьянения. Последнее, правда, получится само собой, так как опыт подолжится почти до утра параллельно с празднеством. Счетная комиссия из девочек с мехмата будет вести строгий учет получаемых результатов. Наука!..
Однако все это будет через шесть лет. А пока Ярослав, волнуясь, протянул руку, чтобы взять первый в своей жизни экзаменационный билет. И в момент, когда он поднял со стола плотный листок бумаги, но еще не перевернул его текстом вверх, он вдруг понял, что знает: какой там номер.
И увиденная спустя секунду цифра «девятнадцать», написанная размашистым почерком математички, стала всего лишь подтверждением уже состоявшейся догадки.
Это был крах. Ярослав тупо смотрел на единицу с девяткой и не знал, что делать.
— Какой номер билета? — спросила напудренная седая завуч, Алевтина Николаевна, которая возглавляла экзаменационную комиссию из двух человек — ее и математички. До того, как стать завучем, Алевтина Николаевна тоже вела математику.
Ярослав, запинаясь, выдавил из себя ненавистную цифру.
— Проходи, садись за парту и готовься.
«Что же делать?» — мысли в голове Ярослава смешались. У него пока вообще не было опыта сдачи экзаменов, и он не знал, например, что можно попросить второй билет с понижением оценки на один балл. В конце концов, это была бы верная четверка: весь остальной материал он твердо знал на «пять».
Но Ярослав просто поплелся к свободной парте, кляня себя за то, что не использовал вчера возможность, в конце концов, просто вызубрить теорему, не понимая ее, как это делают многие девчонки, даже отличницы. Ну, или заготовил бы шпаргалку или «медведя». Об этих способах он знал, хотя никогда не прибегал к ним.
Но кто мог подумать, что так получится? Ведь всего один вопрос! Из пятидесяти шести! И — на тебе! Угораздило. Ему хотелось просто выбежать отсюда вон и забиться куда-нибудь подальше от всех, оплакивая свою невезучесть.
У него даже очки запотели, пришлось снять и протереть их. Завуч тут же бросила в его сторону настороженный взгляд. Она всегда безжалостно пресекала любые попытки списать, и каждое движение экзаменуемых мгновенно привлекало е внимание.
«Эх, менялу бы сюда! Сейчас бы раз — и поменять этот билет на любой другой! Я б многое за такое отдал!» — от этой неожиданной мысли стало еще обиднее. Сказки кончились. Вот она, взрослая жизнь. Со всей ее несправедливостью, к которой надо привыкать, если не хочешь весь век прожить нытиком-правдоискателем.
«Возьми себя в руки, — прозвучал в голове твердый мамин голос. — Будешь рохлей — куры загребут!»
Ярослав перевел дыхание и сосредоточился на билете. Вспомнилось настояние отца, который всегда говорил: «Не получается что-то – не зацикливайся, иди дальше, а к закавыке вернешься в конце».
Следуя этому правилу, Ярик сначала выполнил задания из второй части билета, а уже потом взялся за ненавистную теорему, которой не понимал. Но – увы! Сколько он ни мучился, доказательство не вытанцовывалось. Пришлось идти на ответ с тем, что есть.
Математичка сразу поняла, что у него нелады, и конечно, готова была помочь всеми силами. Однако седая завуч, женщина сурового склада, с истрепанными за долгую карьеру нервами, смотрела холодно и беспощадно.
— Так-так, — засуетилась математичка, беря со стола его листок с решениями. — Второй пример у тебя решен правильно… Молодец. А что с теоремой? Давай, начинай, рассказывай.
— Я не знаю, — угрюмо, как двоечник, пробубнил Ярослав. Он понимал, что выглядит жалко, но ничего не мог с собой поделать.
— Как — не знаешь? — ужаснулась математичка. — У тебя же тут почти все написано! Формулировку помнишь?
— Помню.
— Говори.
Ярослав прочел формулировку и, подбадриваемый математичкой, начал доказательство, понимая, что вот-вот упрется и остановится. Завуч сидела молча и, не дрогнув напудренным лицом, переводила холодный взгляд с ученика на учителя и обратно.
И тут Ярослава осенило. Он ясно увидел весь путь доказательства. Ничего сложного! Просто затмение какое-то было, а теперь прошло. Быстро и легко он завершил ответ.
— Ну, вот! — обрадовано заключила математичка. — Ты все знал, а говоришь… Правда же, Алевтина Николаевна?
Завуч не разделяла ее оптимизма.
— Как сказать… — с недовольным вздохом проговорила она, кривя накрашенный рот, — «хорошо», я думаю, поставить можно. Но это, конечно, был не ответ отличника.
— Ну, ладно, — ободряюще улыбнулась Ярославу математичка. — В конце концов, четверка — тоже неплохая оценка.
«Ладно… В конце концов, четверка — не самая плохая оценка! — вторя математичке, успокаивал себя Ярослав, идя домой. — Еще и нормально отделался, могло быть и хуже».
Однако мама рассудила совсем иначе.
— Четверка? — как-то испуганно спросила она. — К тебе — что? Придирались?
— Да, нет, мама. Просто… ну, так получилось.
— То есть — что значит: «так получилось»? Как это оно могло так получиться? Ты что такое говоришь?
— Ну, в конце концов, четверка — тоже неплохая оценка… — процитировал учительницу Ярослав.
— Что? Что ты там мямлишь? Ты в своем уме? Четверка у него хорошая оценка! Нет, вы такое видели? — мама всегда, ругаясь, возмущенно обращалась к воображаемым свидетелям. — Нет, дорогой мой сын! Четверка для тебя — вообще не оценка! Заруби это себе на носу, если хочешь чего-то достичь в этой жизни и быть достойным моего уважения. Я не представляю, что ты скажешь отцу. Уж он такого точно не ожидает! Для него это будет просто удар! Просто удар!
Конечно, отцом мама только пугала. Ярослав прекрасно понимал, что никаким ударом для родителя это не будет. Скорее, наоборот, узнав о четверке, тот буркнет что-нибудь типа: «Ну, четверка — так четверка…»
И тогда весь огонь маминой артиллерии перенесется и обрушится на голову супруга: «Тебе — что? Все равно, кем вырастет наш сын? Это вот так ты меня поддерживаешь? Я тут бьюсь…» И что бы ни отвечал отец, каждое его слово будет порождать новый поток гневных обвинений. Такой уж у мамы характер.
Как говорит мужская мудрость, даже если вам очень хочется поругаться с женщиной, делать этого все-таки не стоит. Потому что вам скоро надоест ругаться, а ей — нет. При этом — если ссору затеяли вы, какое-то время продержаться на равных еще можно. Но уж если уж вы вообще не были настроены на скандал, то ваша позиция проигрышна с начала и до конца.
На душе у Ярослава было на редкость скверно. Он понимал, что, действительно, всех подвел. Сестренка приедет, тоже не обрадуется. Бабушка расстроится. Дед — тот вида, конечно, не подаст, но глянуть может сурово. Это именно от него у мамы такая твердость в характере. Хотя люди они все, в общем-то, неплохие.
«Да! Стыдно! — терзал себя Ярослав. — И, главное, обидно: весь материал ведь знал. Только один этот вопрос! И надо же было ему попасться! Мама тысячу раз говорила: нельзя надеяться на случай. А я все-таки понадеялся! И влип!»
Остаток дня прошел ужасно. Родители за ужином разругались в пух и прах, и Ярослав понимал, что это из-за него. А потом мама сильно обожглась, уронив горячую сковородку, и плакала на кухне, никого к себе не пуская. Она всегда, когда нервничала, то, как будто нарочно, искала травмы. И находила. А потом обвиняла в них близких, доведших ее до такого состояния.
Короче, вечер вышел один из самых гадких в жизни. Когда Ярослав укладывался спать, его просто разрывало от жалости к матери, от стыда перед отцом и от обиды на самого себя. Сколько еще предстоит сдать по жизни разных экзаменов, и, конечно, досадно, что эту цепочку он начал не лучшим образом. Как там пословица? Береги рубаху снову, а честь смолоду.
Ярослав никогда не искал виноватых в своих неудачах на стороне, он всегда обвинял самого себя — такая натура — и теперь, ворочаясь с боку на бок, изгрыз себе упреками все нутро.
— Кажется, полжизни бы отдал, лишь бы не было этого дня. Эх, если бы можно было поменять…
Ярослав вдруг осекся, и, обернувшись, опасливо посмотрел на менялу.
— Смотри, ты этого не слышал, — строго сказал он, обращаясь к истукану. — Полжизни я тебе не предлагал. Жирно будет, понял?
Вспомнились недавние слова мамы: «Ох, уж эти ваши обмены! Вы там самих себя променять готовы!»
Ярослав лег в постель, выключил свет и продолжал рассуждать уже в темноте.
— Ну, один день я, может быть, и отдал бы…
Он покосился на менялу. Тот невозмутимо стоял на полке, освещенный лунным светом.
— Ну, может быть, два…
Никаких перемен.
— Ладно. Три.
Стоило ему это произнести, как что-то случилось. Словно легкий ветерок пробежал по комнате, и возникло странное ощущение, что все стало другим. Ярослав приподнялся на локте и огляделся в полумраке, стараясь понять: что изменилось? Вроде бы, ничего. Он снова взглянул на менялу. И мог бы поклясться: в этот момент на бронзовых губах играла та самая, довольная плутовская улыбка.
— Ярик, просыпайся! На экзамен опоздаешь! — мамин голос, звучавший из кухни, вытащил Ярослава на яркий свет из глубокого колодца сна.
— Да-да, мама, уже встаю, — отозвался он и тут же вскочил, как ошпаренный. «Какой экзамен? Он же вчера был!»
— Вставай! — настойчиво повторила мама, — Завтрак стынет!
— Мам, а экзамен разве не вчера был?
— Вчера, дорогой мой, ты вместо того, чтобы готовиться, шлялся по барахолкам! – начала мама привычные упреки, но, увидев ошарашенный вид сына, стоявшего в дверях кухни, сменила тон на встревожено-озабоченный. — Тебе — что? Приснилось что-нибудь? Как ты себя чувствуешь?
«Приснилось… — подумал Ярослав. И, вспоминая случившееся, еще раз повторил про себя это слово, но уже с вопросительной интонацией. — Приснилось?..»
— Что ты молчишь? — мама внимательно посмотрела сыну в глаза и, подойдя, потрогала ладонью его лоб.
— Все в порядке, мама, — машинально ответил Ярослав, не выходя из задумчивости.
— Ну, если все в порядке, тогда — шагом марш умываться, и быстро за стол. Не хватало еще опоздать на первый экзамен!
Свой девятнадцатый билет он увидел сразу, едва вошел в класс. Вон он, голубчик, лежит на том же самом месте! Ярослав спокойной походкой подошел, взял билет, перевернул его и, не дожидаясь вопроса завуча, объявил номер.
— Проходи, садись за парту и готовься, — строго посмотрела на него Алевтина Николаевна.
— Да я, в общем-то, готов, — улыбнулся Ярослав. Уверенность в своих силах разом изменила манеру его поведения. Радость от того, что все так удачно повернулось, прямо-таки распирала его изнутри. В улыбке и взгляде появилась веселость, граничащая с развязностью и смелость, граничащая с наглостью.
— Ты хочешь отвечать без подготовки?
— Да, наивные вы мои, хочу именно без подготовки! — ликуя, мысленно ответил Ярослав, но вслух все-таки ограничился простым «Да».
Он подсел к столу перед экзаменаторами и с некоторой небрежностью в движениях быстро набросал на листке решения обоих вопросов билета. Математичка не сводила с него восхищенного взгляда.
Ей было, конечно, очень лестно, что ее ученики могут вот так эффектно демонстрировать свои знания перед строгим завучем. И вообще, грешным делом, когда она смотрела на умных и уверенных в себе мальчиков, ее щеки всегда заливал румянец возбуждения.
Алевтину Николаевну немного покоробила та вальяжность, чуть ли не фамильярность, которая сквозила в манерах юноши, но его знания, безусловно, вызывали уважение.
Завуч наблюдала за ответом Ярослава, откинувшись на спинку стула, словно хотела подчеркнуть дистанцию между нею и учеником, но к концу его ответа пудра на ее щеках пошла мелкими сухими складочками, означавшими одобрительную улыбку.
— Ну, что же, — сказала Алевтина Николаевна, — молодец. Вот таким и должен быть ответ отличника.
Ярослав переживал подлинный триумф.
В этот вечер он ложился спать совсем с другим настроением. День прошел великолепно. Мама объявила, что будет торжественный семейный ужин и испекла чудесный пирог. Она была такой счастливой, что на папу совсем не наезжала. Ну, так, по мелочи — это не в счет.
«Забавные они все-таки зверьки, эти родители, — подумал Ярослав. — И так приятно видеть их дружными».
Мама вообще любила всякие торжества, даты. Праздники превращали ее в маленькую девочку, ожидавшую чуда. Вот и в этот раз она объявила, что такое событие, как первая в жизни пятерка на экзамене, не должно отмечаться на кухне.
Ужин был накрыт в зале, на белой скатерти, с тарелками из сервиза Дулевского фарфорового завода и чешскими хрустальными бокалами. Ярославу как виновнику торжества впервые в жизни дали попробовать шампанского. Вкусно! Хотя кола лучше.
А потом на маму вообще нашло романтическое настроение, она потребовала потушить люстру и зажгла свечу на подсвечнике. Чаепитие проходило в таинственном полумраке. Давно у них в семье не было такого замечательного вечера.
Вернувшись к себе в комнату, Ярослав улыбнулся глядевшему с полки меняле:
— Слушай, а ты неплохой малый! Когда постараешься.
Честно говоря, за такой день отдать три было не жалко. В конце концов, жизнь — это не то, что прожито, а то, что запомнилось.
Ярослав положил в футляр свои круглые очки, лег в кровать и потушил свет. Однако взбудораженный мозг засыпать не желал.
Как круто все изменилось! Сколько возможностей появилось! Только надо правильно ими воспользоваться. А то растренькаешь грядущие деньки по пустякам и во цвете лет, как дурак, загнешься! Впрочем, многие и без всяких менял именно так и поступают.
«Что же мы имеем? — размышлял Ярослав. — Выходит, у меня теперь всегда есть вторая попытка. А это вам не хухры-мухры! Это, я вам скажу, фора немалая! Тут — такие вещи клеить можно! Известно ведь, что самый лучший экспромт — тот, который тщательно подготовлен.
А теперь есть возможность подготовиться к чему угодно. Кроме смерти, конечно. В этом вопросе надо быть осторожнее, а то некому будет к меняле обратиться.
Кстати, вот интересно. Этот меняла — он что? Единственный во всем мире? Не может такого быть. Но тогда, значит, есть кто-то, кто тоже пользуется подобными вещами? Делает всех вокруг, как котят, и улыбается втихомолку? Хотя цена такая, что не до улыбок. Деньки-то приходится отдавать! Неужели такое возможно?
А, с другой стороны — что мы знаем о других людях? Кто каким способом и какой ценой достигает успеха? Это ведомо только им самим. Со стороны-то всегда кажется, что другим все с неба прямо в руки падает. А бесплатно ведь ничего не дается.
Возьми вундеркиндов. Почему они большей частью быстро сходят на «нет»? Может, просто, вырастая, понимают, что дороговато им обходятся успехи и вовремя соскакивают?
А гении? Не случайно же они, как правило, долго не живут? Как там обычно пишут в некрологах: «жизнь его была яркой и короткой, как вспышка молнии!»
Нет, вот нам такого, пожалуйста, не надо. Как говорил опытный бык молодому бычку: «Успокойся! Мы не побежим за этой телочкой! Мы пойдем медленно-медленно и перетрахаем все стадо!»
Жизнь еще только начинается, и теперь, я уверен, она будет особенно увлекательной!»
Ярослав с удовольствием потянулся, перевернулся на живот и обнял подушку. Но тут же снова крутанулся на спину.
«А если все-таки мне это просто приснилось? Можно же и с этой стороны глянуть!»
В его голове как будто подключился второй собеседник.
«Да-да, — сказал он, снисходительно улыбаясь. — Ты, дорогой мой, слишком эмоционально переживал все вчера перед сном, думая о меняле и о девятнадцатом билете, вот они тебе и приснились вместе, на пару!»
Этот собеседник явно был скептиком и ни в какую мистику не верил.
«Тогда откуда взялось решение теоремы?» — возразил первый, прежний внутренний голос. Ему было ужасно жалко расставаться с мечтой о чуде.
«Как раз во сне и пришло, — логично объяснил скептик. — Такие вещи случаются сплошь и рядом, ты же знаешь. Менделеев вон свою таблицу тоже во сне увидел! Есть даже такая шутка, вроде бы поначалу эта таблица приснилась Пушкину, но тот в ней ни хрена не понял».
«Ладно, шутник, ты еще скажи, что, если б великий русский химик не экспериментировал с водкой, то никакая таблица ему вообще бы не привиделась! — сказал мечтатель, делая вид, что пошел на попятную. — В конце концов, если истина на твоей стороне — я сэкономил три дня жизни. Но у нас еще будет возможность проверить, кто из нас прав».
«Что ты предлагаешь?»
«Пока ничего. Как говорят генералы: война план покажет!» — мечтатель был весь в ожидании грядущих чудес.
«На этот счет есть и другая пословица: весна покажет, кто где гадил!» — угрюмо парировал скептик.
«Ладно, я вижу, ты не в настроении. Давай лучше спать».
«Согласен»…
Продолжение здесь:
Не забываем лайк и подписку! Денег тут не просят.
Читайте также: