Прежде, чем вы продолжите читать эту историю, пожалуйста, подпишитесь на наш телеграм-канал «Подвиги обычных людей» https://t.me/podvigi. Там вас ждёт ещё больше интересной и полезной информации ❤️ Спасибо вам от всей команды проекта «Подвиги»!
Инженер, потерявший руку на призводстве в Норильске, изобрел «живую» кисть.
Максим Ляшко родился и вырос в Таганроге. Работал инженером-наладчиком в Санкт-Петербурге, а потом уехал на завод в Норильск. Во время наладки нового оборудования Максим Ляшко потерял правую руку. Он пришел в себя в больнице и не сразу осознал, что случилось. "Все увлечения, работа, планы стали вдруг недоступны. И это в 23 года! Потом пришел в себя, подумал: так что теперь, если лишился одной руки, то нужно отпустить вторую? Со мною такого не будет – мозги-то у меня на месте!"
Два года ушло на то, чтобы привыкнуть жить по-новому. Поддержали семья и друзья. А потом парень начал искать подходящий протез. Сначала много читал о «бионических» протезах, улавливающих нервные импульсы. Но их стоимость начиналась от 20 000 долларов, и это только на кисть руки – а у Максима ее нет целиком. Поискал российские аналоги – и удивился еще больше: отечественных бионических протезов практически нет. Тогда Максим решил собрать механизм сам: по профессии он инженер-микроэлектронщик.
В 2016 году Максим Ляшко вместе с Тимуром Сайфутдиновым основали в Москве компанию MaxBionic по созданию бионических протезов. Первый промышленный прототип хорошо встретили на российском рынке. Многосхватная кисть была дешевле и прочнее импортного аналога – пациент мог поднимать с помощью протеза до 10 килограммов.
В 2020 году Маким Ляшко стал героем книги "100 подвигов обычных людей". Летом команда "Подвигов" поговорила с Максимом о том, что помогло ему принять ситуацию с травмой, скольким людям уже помогли созданные им протезы и какие еще идеи Максим хочет воплотить.
- Максим, расскажите, кем вы мечтали стать в детстве и почему?
- В детстве я мечтал стать летчиком, но здоровье не позволило. Еще я в детстве любил конструировать устройства всякие, наверное, поэтому хотел стать конструктором. Я из простой рабочей семьи. Родители всегда сами делали что-то по дому, по быту, по работе. Наверное, это и было примером.
- Где прошли ваши детство и юность?
- Детство у меня прошло в деревне, на улице с друзьями. Я совсем не городской житель. Это были 90-е годы, не сказать, что это было веселое время, достаточно сложное. Детей это не так касалось, и у нас все было весело, впрочем, как и у всех детей. Тогда не было ни телефонов, ни гаджетов, мы все детство провели на улице в играх.
- Что касается студенческих лет - на кого пошли учиться?
- Я учился на инженера-микроэлектронщика. Студенческие годы – это отдельный интересный период, когда у меня произошли изменения в мировоззрении, переоценка ценностей. Для меня это проявилось в том, что я на третьем курсе пошел работать по специальности. Сначала я работал на кафедре, а затем в конструкторском бюро робототехники. Там мы выполняли определенные заказы. На пятом курсе я работал в МИ ЭМВС – научно-конструкторская организация, которая устройства для оборонки делала.
- Как сложилась ваша карьера после университета?
- Я переехал в Санкт-Петербург, устроился в производственную компанию «Катарсис». Она занималась промышленным оборудованием на разных объектах. Полтора-два года я проработал инженером-наладчиком. Это было интересное время. Было много командировок, и я за это время посмотрел почти всю страну. Наша компания была подрядчиком на разнообразных промышленных объектах. Смотрел на условия жизни в других городах, общался со многими людьми. После Санкт-Петербурга я переехал в Норильск и устроился в «Норникель» инженером-наладчиком.
- Как произошла травма руки?
- В тот момент была масштабная модернизация производства: меняли старое советское оборудование на немецкое. Там все было на контроллерах, необходимо все было программировать, а инженеров в Норильске не было. Меня туда пригласили. Без руки я остался уже в Норильске. У меня случилась производственная травма во время наладки нового оборудования в шахте под землей. На тот момент мне было 23 года.
- Какие первые мысли были после случившегося? Кто вас поддержал в тот момент?
- Это был сложный период, потому что я получил травму за две недели до рождения сына. На тот момент жена моя уехала на материк, она была в Таганроге, а я был в Норильске. Первое время от супруги приходилось это скрывать, родители были в курсе. Достаточно сложно было для меня не столько физически, сколько психологически, то есть это сложно для всех людей, которым пришлось пережить ампутацию. Психологически очень сложно. Родители поддерживали и жена. Недолго получилось от нее это скрывать, она все равно потом это выяснила. Сначала ей говорили, что я просто руку сломал, но она узнала. Родители и семья – вот кто по сути меня поддерживал.
- Как возвращались к прежней жизни: насколько это было трудно и откуда черпали силы?
- Это был сложный период для возврата к нормальной жизни. Это требовало много времени, у меня заняло примерно полтора-два года. У меня все это долго тянулось еще и из-за того, что было много операций, и я в стационаре провел год или два. Поддержкой была семья и какие-то внутренние ресурсы. Мне еще повезло, что на первом этапе в больнице мне попался психолог, который поначалу мне очень сильно помог. Это, наверное, единственный положительный момент от медицины.
- Что касается медицины, насколько сложно было получить помощь? Помогло ли вам как-то государство? Обеспечили ли получение протеза?
- С медициной было все очень плохо. За всех говорить не буду, но в моем случае все было действительно плохо, уровень медицины в городе был очень низким. Допустим, я, когда после реанимации очнулся, в стационаре пробыл 2 или 3 недели, я уже не помню. Я жаловался на боли в грудной клетке, она болела. Спрашивал у врачей, но мне никто ничего не говорил. Потом я сам попросил сделать мне рентген, врач посмотрел и увидел сломанные ребра.
Затем я искал тех, кто бы мне сделал операции. Мне не очень хорошо операцию сделали, на поиски ушло месяца 3-4. Я сам обращался в поликлинику, но столкнулся с равнодушным отношением. Мне приходилось делать все самому. Я начал летать, обращаться в Москве, в Питере к врачам. В Томск, в Казань, по всем клиникам более-менее крупным ездил, обращался. В Красноярске искал. Единственные, кто решились, - в Кургане в клинике Елизарова. После этот я отправился к ним сам. Надо понимать, что Норильск отрезан от материковой части, и перелеты недешевые. Минимальная стоимость билета в одну сторону – 15 000 рублей. А слетать надо было несколько раз. Это все приходилось делать за свой счет, квот мне не давали. Летал я в клинику два раза, в общей сложности провел там полгода. Первый протез мне сделали в Красноярске. Сделали его очень плохо, он развалился у меня недели через две полностью. Я как раз его получил и отправился в отпуск в Краснодарский край. Там он и развалился, обратно я уже не мог лететь, потому что из Краснодара в Красноярск затратное дело. Мне пришлось его самому пересобирать. Я его пересобрал, и он до сих пор работает. Потом я получал протез в Москве, чуть получше, но качество все равно не очень.
- Вы решили создать собственный проект протеза, правильно? Как пришла эта идея?
- Я вспомнил, что первый протез, который мне сделали в Кургане, стоил 70 тысяч, я его сам оплачивал. Потом два я уже получил от государства по компенсации от ФСС. Идея о протезе пришла мне практически сразу. Когда я после реанимации лежал в стационаре, попросил родственников привезти мне ноутбук. Я стал искать информацию. О протезах я ровным счетом ничего не знал. Стал искать: какие они бывают, сколько стоят, как работают, кто их производит.
На тот момент я увидел, какая у них цена была, начал запросы отправлять, связывался с американской компанией – клиникой, которая единственная производит нужные протезы. У меня просто большая степень ампутации – до самого плеча, и функциональные протезы на тот момент делали только они. Тогда они мне выставили счет в 250 тысяч долларов. На тот момент я понимал, что такими средствами не располагаю, активов у меня не было. Плюс этот протез не компенсировал той суммы, которую за него платили.
Да, я начал искать информацию и наткнулся на американские статьи, как сейчас помню, про школьника, который начал делать протезы при помощи 3D-печати. На тот момент она только появлялась на рынке, в России ее не было. Я решил попробовать использовать 3D-печать и разработать свой протез. Тогда мне казалось, что разработать его просто. Было понятно, как оно функционировать должно, как им управлять и так далее. Идея появилась тогда, а воплотить ее было труднее. Во-первых, не было 3D-принтера, его даже в Москве еще не продавали. А в Норильске о нем никто и не знал даже. Плюс я в стационарах пробыл много времени, не до этого было. В общем, эта пришла сразу, а к реализации приступил через полтора года. Мне было примерно 26 лет.
- Помимо сбора информации в интернете, вы консультировались и с учеными из других стран по поводу протеза…
- Я активно общался с питерскими ребятами из института Альбрехта, затем общался с хирургами и протезистами в Кургане, вел активную переписку со специалистами из Соединенных Штатов. Это все было на добровольных началах. А когда я сделал первые прототипы, я искал испытателей, обращался в Норильске в поликлинику, в администрацию, в детский дом, чтобы найти заинтересованных в этом людей, которые смогут воспользоваться протезом. Я был готов им бесплатно их устанавливать, понятно, что первые модели были далеки от совершенства. От всех чиновников и врачей я получил жесткий отказ. Связываться категорически не хотели. Кто-то мне даже сказал, что я чуть ли не преступление совершаю, что я не имею права такие работы проводить без лицензии и документов каких-то. Я никакого хирургического вмешательства не делал. Они могли бы передать мои контакты тем, кому это стало бы интересно. То есть я потратил много времени, ходил везде и понял, что это бесполезно.
- Что предприняли дальше?
- Сначала я искал информацию на зарубежных сайтах и увидел такое явление, как краудфандинг. В США это народное инвестирование, у них есть сайты, где разработчики могли собирать средства на свои проекты. Проблема была в том, что надо было иметь счет в иностранном банке. Поэтому я не мог разместить свой проект там. По-моему, в 2016 году в России появился аналог и назывался «Бумастартер». Там я и разместил свой проект. Суть была такая, что, когда я собрал нужную сумму, я выложил свою разработку в открытый доступ. Все исходники были доступны, каждый мог скачивать, распечатывать и собирать протез, что многие и делали. Первые деньги я собрал именно на такой платформе. На эти деньги проект год развивался и жил, потом был сделан более-менее промышленный прототип, с которым мы уже искали инвестора. В итоге нашли, этот человек был как бизнес-ангел. Благодаря этому проект развивался, и он уже стал социальным. По сути проект развивался на частные деньги, а потом мы уже получили грант от Фонда содействия инновациям. Он был относительно большой.
- Протез был усовершенствован?
- После первых промышленных прототипов я решил отказаться от 3D-печати. Мы долго провозились с ней, на эксперименты ушел целый год, после чего я понял, что эта технология не подходит. Мы ушли на более стандартные технологии - фрезеровка, литье, пластика. Этот переход потребовал значительных вложений. Когда мы средства на платформе собрали, сделали другой проект, после этого привлекли частного инвестора, и на его инвестиции мы перешли на промышленные технологии.
Первый промышленный прототип хорошо зашел. Это была первая на российском рынке многосхватная кисть, которую мы поставили. Это было новшество интересное, но у него были и недостатки наряду с положительными моментами. Оказалось, большой проблемой найти производство в России, которое смогло бы выполнить такие сложные детали. Таких предприятий было мало, а тех, кто делал – еще меньше. Потому что заказы очень маленькие и очень сложные. Приходилось искать иностранных поставщиков, часть деталей заказывалась в Китае, часть в США. Качество от этого пострадало, конечно. У них свои стандарты по чертежам и документам. Второй момент – контроль, если ты заказываешь заграницей, ты же сам не можешь на завод приехать.
- А какие были минусы у иностранных протезов?
- Главный - это цена. На тот момент в России в принципе их никто не мог установить. Специалистов, которые могли их поставить, были единицы – в Питере и Москве. Государственные и региональные учреждения многосхватных в принципе не видели. Односхватные кисти чуть ниже классом. Второй момент – многосхватные кисти, импортные, достаточно хрупкие и ненадежные. Срок службы – год, максимум два. Такие кисти хороши были для мелкого, бытового применения. Тяжелую работу они не выполняли – нельзя было поднять груз в 10 килограммов. Бывали такие прецеденты, когда человеку устанавливали протез, он брал что-то тяжелое в руку и она ломалась. Люди думали, что, если они платят большие деньги, то у них должно быть суперпрочное устройство, но это было не так. Вместе с установкой цена у них начиналась от двух с половиной миллионов. Цена увеличивалась, если добавлялся локоть, запястье и т.д.
- На какой уровень сейчас вы вышли с вашей разработкой?
- Идут продажи, мы совершенствуем. У нас в этом году появилась новая модель. Ее мы продаем и устанавливаем. По большей части занимаемся маркетингом. Пытаемся внедрить это на рынок.
- А вам такой протез подходит?
- Мы разработали кисть, а у меня нет всей руки с локтем, плечом и даже лопаткой. Для такой степени ампутации сложно сделать протез функциональный. А их обычно делают для тех, у кого ампутация до локтя, есть предплечье. Это связано с принципом управления кистью, и устанавливать их проще. Когда нет локтя и предплечья, такой системой сложно управлять. Я, конечно, могу его поставить, но управление будет трудным, медленным. Поэтому смысла нет. Для того, чтобы управлять таким протезом, необходимо хирургическое вмешательство. Такую операцию у нас в России никто не делает. Ее делают в США, стоит около 100 тысяч, или в Израиле, или в Германии. Это слишком дорого.
- Максим, ваша разработка скольким людям уже помогла? Есть какая-то статистика?
- Статистика есть, но надо понимать, что в России рынок небольшой совсем. В год в стране устанавливается всего несколько десятков штук. В одной партии у нас 10 штук, в другой партии тоже 10 штук. Со всеми пациентами мы находимся в постоянном контакте. Надо понимать: ему и помощь требуется, и техническое обслуживание, и ремонт периодически. Контакт постоянный, пациенты довольны. У кисти вид достаточно необычный. У нас концепция такая, что мы не стали прятать протез под косметическую перчатку, имитирующую живую руку, - по моему мнению, она выглядит не очень хорошо. У нас такой достаточно технологичный вид руки в стиле киберпанка: и вид, и функциональность. Я упор делал на силу протеза и его надежность, чтобы человек мог брать нагрузки.
- Как семья на реагирует на ваше занятие?
- Семья, конечно, поддерживает. Этот проект отнимает много времени, то есть я работаю очень много: начиная от бумажной и заканчивая самой разработкой. Порой приходится работать без выходных, праздников, днем и ночью. Тяжеловато это. Отнимает много времени у личной жизни, меньше приходится уделять время семье. Вообще, у меня очень много интересных идей. Хочется развить проект, чтобы протезы не были диковинной вещью, стали доступными. Плюс в техническом плане хотелось бы реализовать потенциал. Мечтаю, чтобы проект развился в большую успешную компанию, который был бы успешным не только в России, но и за рубежом.
- Кто для вас настоящий герои? Себя к таким людям относите?
- Герои – это люди, у которых есть какой-то стержень. Которые несмотря ни на что могут добиться своей цели, не поддаются влиянию и не прогибаются. Себя героем не считаю. У меня самокритика сильно развита, она не дает мне стоять на месте, заставляет идти дальше.
- Какой совет можете дать детям, которые прочитают эту книгу?
- Совет - учиться и развиваться. Это самое главное.
Работа в компании отнимала очень много времени, приходилось работать 24/7, и в сентябре 2020-го Максим Ляшко оставил пост гендиректора.
Ещё больше удивительных историй вы найдете в нашем телеграм-канале «Подвиги обычных людей» https://t.me/podvigi. Подпишитесь ❤️
