Балха-хан нагрянул к Мансуру через несколько дней после его возвращения.
-Почтенный Мансур-хан! - Балха спрыгнул с коня с приветливой улыбкой на тонких губах, - Наслышан, что русские благодаря тебе убрались восвояси!
Он осекся, увидев, что Мансур хмур и на его щеках играют желваки.
-Что стряслось? - сразу сделался Балха серьезным.
-А то стряслось, что по твоей милости русские в степь и нагрянули! - не стал ходить вокруг да около Мансур.
-Зачем такие обвинения? - обиженно и удивленно ответил Балха, придав лицу выражение оскорблённого достоинства.
-А что, скажешь не было такого? Не озоровал ты по русским окраинам?
-Было, каюсь...-не стал отпираться Балха, - Но кто ж подумать мог?
- А надо думать наперед, Балха! Отныне ни шагу в ту сторону, обещай! - Мансур помнил, что Балха-хан, один из немногих, кто остался на его стороне, иначе разговор был другим промеж ними.
-Да это ж когда было!? Я давно этим не промышляю! Побаловали мои нукеры немного...
-Ты это брось! Всю степь чуть под лютую беду не подвел!
-Обещаю! - ответил наконец Балха и поспешил перевести тему, - Ну так, что теперь делать станешь, Мансур-хан? Нельзя же степь без крепкой руки оставлять. Братья твои, как я проведал, уже меж собой грызутся!
Балха не врал. Едва прикочевали Улугбек и Аслан на новое место, как споры о том, кому быть ханом, разгорелись с новой силой. Улугбек, в силу своего старшинства, настаивал, что место отца надлежит занять ему. Аслан же был против. Он возражал, что люди пошли только за ним, в то время как Улугбек отводил глаза Мансуру.
Дава-хатун, сильно постаревшая после смерти мужа и растерявшая большую долю своей былой власти, пыталась примирить их и усовестить, но они уже не слушали женщину, которая их воспитала. Жажда власти застилала обоим глаза. В один из дней Улугбек откочевал от Аслана вместе со своими людьми, правда не тайно, как они поступили с Мансуром, а открыто и с вызовом. Аслан долго ругался и плевал вслед брату. Теперь каждый был сам по себе, позабыв о притче, про пучок из прутьев.
Зима продолжала свирепствовать, и Аслану докладывали, что какие-то лихие люди угоняют из стойбища скот. Делали они это так ловко и со знанием дела, что Аслан решил, что это дело рук его братца, ведь только его люди знали все слабые места его становища. Нукерам удалось подкараулить и схватить одного из воров и им действительно оказался человек Улугбека. Аслан отправил брату голову неудачливого похитителя с обещаниями расправляться также с каждым из стойбища Улугбека, кто попадется на его пути.
Каждый из братьев только и ждал весны, что бы отправиться в путь по степи, собирая под свою руку все кочевья, что только попадутся на их дороге. Неожиданный приход русского войска ненадолго отвлек их от мечт и даже вынудил ненадолго объединиться, перед общей угрозой. Но русские быстро ушли и вражда возобновилась вновь, чтобы больше уже не прекращаться. Ни Улугбек, ни Аслан, почти не вспоминали про Мансура, хоть и слышали, что не без его участия русские покинули степь и вернулись к себе. Они уже не брали его в расчет, заранее считая побежденным. Только Дава-хатун, откочевавшая с Улугбеком, признавая его право старшего, испытывала тревогу, зная нрав Мансура, так похожего не покойного Азамат-хана. В редкие минуты, когда Улугбек навещал ее, она пыталась донести до него свои опасения, но Улугбек пропускал слова пожилой женщины мимо ушей и продолжал упиваться мечтами о том, как перед ним склонятся головы на курултае...
Прасковья внимательно смотрела на Лучезара, пытаясь, который раз понять, что за тоска его тревожит. Она заметила перемену в нем, сразу, как только он вернулся из похода. На вопросы ее он отвечал неохотно, а порой и вовсе не слыхал, что она говорила. Сидел, уставившись глазами в одну точку. Телом тут, а душой где-то далеко. Иногда он вздрагивал, когда Прасковья ласково окликала дочку: "Мирославушка!" и, словно устыдившись чего-то, подхватывал девчушку на руки и прижимал к себе, а в глазах его плескалась невыразимая тоска.
За окном уже готовилась отстоять свои права у зимы, красавица весна. Дни стали длиннее, солнце припекало все жарче, отвоевывая у зимы замерзшие крыши домов, макушки деревьев и потихоньку подбираясь к земле. Лучезар вышел на крыльцо, накинув на плечи тулуп, но не запахивая его. День был воскресный. Народ, уже отстояв службу, разбредался по своим домам. Прасковья сегодня ходила в церковь одна. Мирославе нездоровилось с вечера и Лучезар воспользовался предлогом отлынуть от службы и остаться дома с дочкой и матерью. Он так и не решился рассказать им об удивительной встрече в степи. Не знал, обрадует или поселит в матери еще большую тоску, если она узнает, что Мирослава жива, но свидеться им вряд ли суждено. Прасковье не говорил, боясь что та, по женской своей природе, не утерпит и проболтается кому. Ему и в голову не приходило, что своим молчанием, он обрек Прасковью на муки душевные, которых боится каждая жена и от которых не в силах избавиться в одиночестве. Она думала, что завел ее Лучезар себе в том злосчастном походе зазнобушку и теперь вдали от нее мучается. Горькими были эти думы, но как ни странно, она еще и жалеть Лучезара умудрялась, до того печальным был его взгляд!
В это воскресенье она молилась неистово, прося Пресвятую Богородицу, дать ей совет, как быть. Старый поп, отчитав положенные молитвы, окуря церковь ладаном, повел наставительную речь из которой Прасковья услышала только, что пожалеть надо ближнего больше чем себя, простить, да понять. И казалось ей, что те слова в уста попа вложила для нее Святая Дева. Полная решимости шла Прасковья домой и увидела на крыльце Лучезара, все с той же тоскою вглядывавшегося куда-то вдаль.
-Лучезар! - окликнула она его тихонько, словно спугнуть боялась.
Он повернулся к ней, улыбнулся, как ей показалось, через силу .
-Пойдем в дом! Хоть и потеплело, а ветерок-то прохладный! - сказал он и повернулся уж было, чтобы войти в дом.
-Стой Лучезар! - воскликнула Прасковья и он повернул к ней удивленное лицо. - Поговорить нам надо!
-Так зайдем в дом, да поговорим! - пожал он плечами.
-Тут говорить будем! - сказала Прасковья и продолжила, даже не переведя дух, боясь, что мимолетная решимость покинет ее. - Не терзай меня больше, не держу я тебя! Коли так тебе не любо со мной - иди туда, где живет твоя душа!
-Ты о чем это, Прасковья? - изумился Лучезар.
-Вижу я твои муки, не по нутру они мне! Прощаю тебя и отпускаю! - невольно повторила она слова, слышанные в церкви и запавшие в душу. Получилось не искренне и Прасковья стушевалась, не зная, как продолжить.
Лучезар внимательно присмотрелся к жене. Впервые после возвращения он заметил, что она похудела, осунулась. В глазах слезы, губы дрожат.
-Так куда же ты меня отпускаешь? - спросил он тихо, спускаясь по ступеням к ней.
-К той, о ком ты думаешь все время...
Лучезар расхохотался и обнял жену. Она попыталась вырваться из его объятий, уже считая, что любовь меж ними навсегда потеряна, но он держал крепко и принялся целовать ее в лоб, в глаза, в пылающие жаром щеки.
-Ты что, люба моя! Как могла подумать, что на кого-то кроме тебя посмотрю я?
-Но...
-Я понял, отчего ты так подумала, Прасковья! - посерьезнел Лучезар, - И то моя вина! Я все расскажу тебе - надо было сразу так и сделать! Только пообещай что не проговоришься никому, особливо матушке!
Прасковья согласно кивнула головой, чувствуя, как волнами накатывает облегчение...
