Роман Елены Николаевны Иваницкой (р.1956) «Пишем ужасы» очень необычен по своему строению.
Из предисловия Александра Мелихова:
«Елена Иваницкая же решается предстать перед читателем в трех ипостасях: в приключенчески-сюжетной с заметной примесью иронии, в личностно-мемуарной и в критико-публицистической».
То есть говоря иными словами, текст её романа явственно распадается на три части: как будто бы автор писала повесть (рассказ), воспоминания и статью (всё на тему ужасов), потом все три произведения разрезала на произвольные куски и перемешала их в произвольном порядке, причём не особенно стремясь как-то загладить, затереть места стыков. Но, как ни странно, всё состыковалось само собой.
Итак, часть первая, художественная. На роман, конечно, не тянет. Даже на повесть не очень. Полноценный, объёмный рассказ – вот как это, скорее всего, можно назвать. Рассказ о приключениях четырёх молодых людей с элементами ужасов и мистики, с открытым финалом и с постоянными авторскими ремарками. Если экранизировать этот рассказ, то как раз получился бы типичный американский фильм ужасов – с выездом молодёжи на природу, с ночными тенями и шорохами, с пропаданием персонажей (но, в отличие от американских фильмов, никто не погиб, кроме кота, которого очень жаль). Вроде, намечался классический конец с оскалом оборотня, но и тот ирония автора напрочь убила.
Вторая часть – мемуарно-исповедальная – понравилась больше. Здесь автор рассказывает о своих детских играх, связанных со страшилками, и это оказалось мне близко и понятно, потому что нечто подобное о себе вспомнила и я.
Замечателен описанный Еленой Иваницкой сюжет о том, как она, будучи школьницей, попыталась нарисовать портрет Ленина.
«Как испугалась… наша учительница, недосмотревшая, что такое мы рисуем, получив задание изобразить праздник 7 ноября. Надо было, вероятно, нарисовать флаги, красные банты, воздушные шарики, но почему-то все взялись за странный сюжет: портрет Ленина, окруженный венком и с подписью “Ленин”, и под ним цепочкой октябрята. Нечто погребально-траурное. Разумеется, никакого злого умысла не было — скорее было желание правоверно подладиться под “идейную” задачу. Учительница за столом проверяла тетрадки, мы рисовали, а потом понесли ей готовые шедевры. Увидев первую кривую рожу, несчастная женщина по-настоящему запаниковала. Может, эти рисунки она должна была куда-то сдавать? Помню, что она растерянно сказала: “Не всем настоящим художникам разрешается рисовать вождей”. Помню, что хотела разорвать рисунок — и замерла».
Как ни странно, абсолютно аналогичная история, вплоть до ответа учительницы, произошла и со мною, когда я училась в первом классе. Запомнилось на всю жизнь.
А вот зарисовка из нашего советского детства:
«Вернувшись с чудовищной, чуть не миллионной демонстрации запугивания, советский человек не имел возможности переключить, облегчить, разрядить свой страх невинным и безобидным “ужасом” с привидениями, оборотнями и нагнетанием приятно-безопасной дрожи. Государственная монополия на страх исключала такие лазейки, хотя вовсе не исключала, а категорически навязывала чтение и просмотр жестокостей очень высокой степени. Но это были жестокости одного строго очерченного круга: зверства фашистских оккупантов. Есть странное создание советского кинематографа — фильм “Иди и смотри”. На него школьников водили в принудительном порядке, хотя дети очень не хотели туда идти и это смотреть. Фильм — “художественный” — о том, как фашистские оккупанты сожгли всех жителей белорусской деревни. Люди умерли страшной смертью, а на их гибели сделали “кино”. По-моему, безнравственная и бесчеловечная дикость. Ах, режиссер не мог молчать? Сердце у него горело? Документальное снимай. Хронику показывай. Свидетельства выживших. Признания карателей. Не сочиняй эффектное построение кадра с горящим сараем, не гримируй актера под раненого, не подкрашивай красной краской воду в луже. Это все игра и киношка, а люди погибли в жизни. Нельзя. Неужели непонятно, что нельзя?»
Подобные мысли давно бродили и в моей голове тоже, и вот, наконец, Елена Иваницкая высказала это предельно ясно, и я поняла, что я не одинока в «крамольных» мыслях. Но я и до сих пор не знаю, где же грань дозволенного
А вот ещё хороший вопрос:
«Зачем моя бабушка вступила в партию, которая погубила ее родительскую семью и расстреляла отца?»
Были у меня знакомые – убеждённые коммунисты, у которых родители были репрессированы. И никакой обиды на власть, на партию, на Сталина, на страну. Говорят: иначе нельзя было, надо было всех, кого только заподозрили, сажать, потому что очень много было предателей и диверсантов. Некогда было разбираться, кто прав, а кто виноват…
Третья часть – критико-публицистическое эссе о литературе и фильмах ужасов, в том числе в русской традиции.
Цитаты:
«Почему жанр ужасов не представлен в русской литературе? “Вий” и “Страшная месть” Гоголя — великолепные исключения, подтверждающие правило… Если в дело вмешивалась цензура, она “ужасы” пресекала. Когда Гоголь попытался опубликовать “ужас” пожестче, то его “Кровавый бандурист” был немедленно запрещен. Даже со скандалом».
«Издательская политика в последние два-три года делает ставку на отечественные “ужасы”, рассчитанные на подростков. Либо откровенно, с указанием: “для среднего школьного возраста”, либо неоткровенно, с указанием: “18+”. Выходит серия “Большая книга ужасов” — уже 35, что ли, выпусков. “Коллекция ужасов” — 3 выпуска: “Вся правда о вампирах”, “…привидениях”, “…оборотнях”. Штук 10 подражаний “вампирской саге” американской авторши Стефани Мейер. В серии “MYST. Черная книга. 18+” — якобы для взрослых — около 20 выпусков. Странно это или нет, но “ужасы”, откровенно предназначенные детям, лучше тех, которым ограничений не поставлено. В серии “18+” жанр попросту не выдержан: вместо “ужасов” либо черный юмор, либо попытки социальной сатиры, либо шпионский боевик, либо обыкновенный детектив с горой трупов. Гадости там есть, а “дрожи” нет. В детских сериях нет ни гадостей, ни “дрожи”.
Я бы порекомендовала это произведение к прочтению. Только не надо искать в нём больших литературных ценностей. Этот роман больше похож на изящную статуэтку (что касается его художественной части), ну а публицистическая часть замечательна без снисхождений.
Этот материал ранее был размещён мною здесь.
