Роману Михаила Петровича Арцыбашева «Санин» повезло куда больше пьесы Леонида Андреева – к моменту запрещения он был опубликован в изрядном числе экземпляров и не побоюсь этого слова «нашел своего читателя»
Казалось бы, всего ничего прошло времени с появления пьесы Андреева и публикации романа Арцыбашева, но какое это было время! Русско-японская война и первая русская революции разбудили дремлющее сознание нации и окружение Санина уже совсем не похоже на близких Саввы.
И поэтому Санину нет необходимости взрывать иконы – их взорвали уже до него. Но обо всём по порядку.
Главный герой (хотя на счет главного можно поспорить) Владимир Санин, как и Савва у Андреева, после долгого перерыва возвращается домой.
«То, самое важное в жизни время, когда под влиянием первых столкновений с людьми и природой слагается характер, Владимир Санин прожил вне семьи. Никто не следил за ним, ничья рука не гнула его, и душа этого человека сложилась свободно и своеобразно, как дерево в поле»
Прием разбирали в предыдущей публикации и здесь эффект примерно тот же – молодой человек неприятно удивлен несоответствием между своими представлениями о друзьях и близких и увиденным.
Он неприятно удивлен, что те вопросы, которые им взвешены, разгаданы и разложены по полочкам, оказываются камнем преткновения для всех остальных. Причем разочарование его столь велико, что он даже не сразу решает остановить собственную сестру, намеревающуюся покончить с жизнью «из-за ерунды» (по его, конечно, мнению).
Не желая того, он оказывается втянут в круговорот событий и «на практике» демонстрирует свое превосходство над окружающими.
В чем заключалось это превосходство? А именно в произведенном им разделении животного и подлинно человеческого, «тварного и духовного».
Туда, где вопрос касается исключительно плотского удовольствия, Санин не пускает человеческие представления о «добре и зле», нравственные и моральные стереотипы.
«Бога нет, мы его убили. Теперь надо убить мораль, чтобы освободить мир»- как бы развивает мысль Ницше Санин. Но! Но исключительно в части касающейся.
«Я живу и хочу, чтобы жизнь для меня не была мучением»
Своему же другу детства, глядя на его страдания по элементарному, с точки зрения Санина, вопросу, он говорит прямо:
«Я говорю тебе, но ты не один... вас, идиотов, сделавших жизнь невозможной тюрьмой, без солнца и радости, миллионы!»
«Человек — гармоничное сочетание тела и духа, пока оно не нарушено... Мы заклеймили тела животностью, стали стыдиться их... Те из нас, которые слабы по существу, не замечают этого и влачат жизнь в цепях, но те, которые слабы только вследствие связавшего их ложного взгляда на жизнь и самих себя, те — мученики: смятая сила рвётся вон, тело просит радости и мучает их самих. Всю жизнь они бродят среди раздвоений, хватаются за каждую соломинку в сфере новых нравственных идеалов и в конце концов боятся жить»
Парадоксально, что советы Санина спрашивают, но никто не в силах их принять. А на самом деле совет несложен – «Простые вопросы просто и решаются. Не забивайте себе голову не пойми откуда взявшимися условностями. Там, где это возможно - живите проще. Без этого вашего постоянного "как бы чего не вышло" и "ой, а что про меня подумают". Ничего не выйдет, ничего не подумают. Много чести - думать о ком-то»
При этом там, где это действительность требует «усилий ума и души» Санин невероятно силен. Причина – в концентрации. Он не распыляется на рефлексию.
Лишь единственный раз на протяжении всего романа, Санин по-настоящему эмоционально взрывается. И вот совпадение – взрыв этот, как и взрыв Саввы, обращен против церкви. Извиняюсь за длинную цитату, но она необходима:
«По-моему, христианство сыграло в жизни печальную роль...
В то время, когда человечеству становилось уже совершенно невмоготу и уже немногого не хватало, чтобы все униженные и обездоленные взялись за ум и одним ударом опрокинули невозможно тяжелый и несправедливый порядок вещей, просто уничтожив все, что жило чужою кровью, как раз в это время явилось тихое, смиренномудрое, многообещающее христианство.
Оно осудило борьбу, обещало внутреннее блаженство, навеяло сладкий сон, дало религию непротивления злу насилием, и, выражаясь коротко, выпустило весь пар!.. А теперь нужны опять столетия, нужно бесконечное унижение и угнетение, чтобы вновь раскачать возмущение... На человеческую личность, слишком неукротимую, чтобы стать рабом, надело христианство покаянную хламиду и скрыло под ней все краски свободного человеческого духа... Оно обмануло сильных, которые могли бы сейчас, сегодня же взять в руки свое счастье...
И хуже всего то, что всякое улучшение своей жизни люди добывают по-прежнему кровью, революцией, анархией, а в основу своей жизни ставят все-таки гуманность и любовь к ближнему... Получается глупая трагедия, фальшь и ложь... ни рыба ни мясо!..
Я предпочел бы мировую катастрофу сейчас, чем тусклую и бессмысленно гиблую жизнь еще на две тысячи лет вперед!»
Вот так. Санин даже не предчувствует, он осознаёт, что неестественно вывернутый мир и неестественно выгнутый человек неизбежно нестабилен и лучше ему с кровью и мясом распрямиться, чем медленно загибаться в «позе раком»
Мировая катастрофа пришла и пришла быстро. В 1914-м Санину было бы 27, а в 1917-м – всего тридцать. Пора расцвета.
На мировую бойню Санин, конечно же, не пошел бы («Я не хочу вас убивать и тем более не хочу, что бы убили меня). Более того, он ее предсказал напрямую:
«Скверно, что так грубо вышло, но совесть моя спокойна. Я - это только случайность. Этот офицер погибает потому, что вся жизнь его была направлена по такому пути, на котором не то удивительно, что один человек погиб, то удивительно, как они все не погибли! Люди учатся убивать людей, холить свое тело и совершенно не понимают, что и к чему они делают... Это сумасшедшие, идиоты! А если выпустить на улицу сумасшедших, они все перережутся... Чем я виноват, что защищался от такого сумасшедшего?»
С революцией сложнее.
Его отвращение к «старому человеку» и «старому миру» носит именно сверхчеловеческий характер и революция наверняка привлекла бы его с его любопытством к новым людям и переменам. Собственно, Санин в конце романа и делает свою собственную революцию, завершая личностное перерождение.
А вот насколько это увлечение было бы взаимным? Ровно настолько, настолько «новые люди» отличались бы от прежних. А они отличались.
Правда, всё вернулось на круги своя и вновь то же предчувствие…
