- Зина. Все нормально. Все нормально, Зинка! Дыши, как я тебя учила. Так. Все. Хорошо, - голос у Клавдии деловито сухой, спокойный. Никаких причитаний. Глаза серьезные.
Зина, выкарабкавшись из болота, кишевшего грызущими нутро чудовищами, опять ее видела. Видела, успокаивалась, взявшись за сухонькую руку ее, набиралась сил. Казалось, что суетливая старушонка, пьющая и совершенно беспомощная, куда-то сгинула, превратившись в подтянутую, хорошо знающую свое дело женщину.
Минуты между схватками пробежали, и Зина опять погружалась в омут. Наверное, так и мучают грешников в аду. Что может быть хуже, чем ЭТО. Господи, зачем ЭТО женщинам? За какой грех? Зина теряла способность мыслить, в голове только одно – багровая кровавая мгла, застилавшая собой все, и только протяжный визг – и-и-и-и-и-и. Жарило, жгло, ослепляло, и ни конца, ни края пытке, ни намека на спасительную передышку, подобную мягкой, прохладной морской воде…
Пока Зина барахталась между жизнью и смертью, Клавдия сходила с ума. Она пробовала выскочить на улицу, но снег валил сплошной стеной – не то, что до соседнего дома добраться, из избы не выкарабкаться – навалило по самую грудь. Какая ферма? Какие, к черту, автобусы! Зина рожать будет здесь, в старом доме Глафиры, около печи, в антисанитарных условиях.
Клавдия со всей силы ударила себя по щеке, по-мужски выругалась, как ругал ее тогда, много лет назад любимый доктор Борис. Где он, что с ним… Умер давно, наверное… Ах, бог с ним, не до него сейчас. Страх подползал к сердцу, знобило. Она боялась, руки-крюки давно отвыкли от работы. Паниковать? Нет! Паниковать она не будет. Итак, что нужно делать?
Клавдия растопила печь, поставила ведерный чугун на шесток. Распотрошила сундук Глафиры, где нашла клопковую простыню. Разрезала ее, опустила в нагревающуюся воду. Из ящика буфета достала ножницы, ножи, кинула все в кипяток. Тщательно вымыла руки, обработала их водкой (вот он, запасик-то, как в воду глядела). Налила стопку, но подумав, не сделала ни единого глотка.
Зина сжимала зубы. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу. Она, обессиленная, уже легла – до этого выхаживалась – Клавдия не позволяла ей садиться. Воды отошли – пора приступать. Клавдия перекрестилась на икону, выдохнула, стараясь вытолкнуть неуверенность и дрожь из голоса:
- Ну, Зинуш, давай рожать!
***
Николай Чубкин, глянув во двор, чуть до потолка не подпрыгнул – вот это да! Снегом завалило не только дорожки и тропки – дома по брови занесло. Забрезжил серый ноябрьский рассвет. Людка, вскочив по будильнику, посмотрев в окно, бухнулась обратно в согретую за ночь постель.
- Все, амба, у меня выходной. Я до магазина не докопаюсь. Нафиг? Народ все равно носа не покажет, пока не отроется.
У Коли имелся личный трактор. Башковитая жена убедила не пропивать колхозную «эмтезуху», полученную Колей за гроши. Вот, как найдено! И нож имеется. Николай сиганул во двор. Сейчас двинет к ферме, заодно и дорогу деревенскую прочистит, Кустову подможет – все копейка. Народ, опять же, благодарен будет, лопатами не больно-то невоюешь. Этак, за день можно вполне себе хабар срубить!
Пока возился с трактором, пока прицепил нож, пока двор чистил, Людка валяться в постельке передумала: растормошила сына, стала отправлять его в школу. Тот ныл – он уже обрадовался, что никуда не надо – вон какая ЧС вокруг. Но спорить с матерью бесполезно, себе дороже. Людка, причепурившись, выскочила на улицу, подбежала к эмтезухе:
- Коль! Коля! К школе сначала прочисть, да пусть директор тебе заплатит!
- Да откуль у нее деньги? – Николай высунулся из кабины.
- Пущай платит, им за очистку деньги выделяют!
***
Если бы не Колькина догадливость, да Людкина жадность, Клавдия три года бы еще отрывала завалы у дома. А тут – р-р-аз, и готово. Клавдия к Коле навстречу:
- Родный ты мой, тебя нам бог послал! Зинка-то наша родила!
Николай жутко покраснел:
- Как – родила? Кого?
- Девку! Поезжай бегом на ферму, Кустову скажи, он машину обещал, Зинку в больницу надо!
Колин трактор взревел, что танк. Через сорок минут в избу влетели запыхавшиеся бабы.
- Зинка! – заорали они, - поквасили капустку, называется! Ну ты, мать, дала!
- Тихо мне тут, разорались, телки, - строго прикрикнула на женщин Клавдия, - спокойно проходите за занавесочку.
Зина отдыхала. Девочку Клавдия уже уложила в коляску. Та достаточно належалась на материнской груди, и Зина успела ее рассмотреть. Клавдия доложила:
- На вскидку – три восемьсот, здоровенькая, бодрая. Без патологий. Хорошенькая девочка, ваша порода! И вылетела как пробка, мозги ни тебе, ни мне не компостировала. Молодец!
Зина подумала, что Клавдия ошиблась: мать рассказывала, что намучилась родами. Но было ей не до матери. Зина будто на воде морской качалась: такое счастье, такое облегчение! Девчоночка крепенькая оказалась – умница, без больниц всяких обошлась!
Женщины забрались к ней гурьбой.
- Поздравляем! Гуляем сегодня!
- Как оно? Сильно намучилась, Зинуш?
- Девчоночку как назовешь? А вес какой?
- Молодец! Героиня! Мы как узнали, так чуть не описались!
Через три часа к дому подкатила нива Кустова. Клавдия накидала на бумажке приблизительные данные о родовом процессе, отсутствию патологий и результаты предварительного осмотра. Вручила Кустову.
- Обязательно передай заведующей.
Шоссе не было расчищено. Кустов снабдил Чубкина соляркой, и теперь получился настоящий кортеж – впереди эмтезуха Николая, сзади аккуратно следовала нива фермера.
- Ну ты молодец, девка, - восхитился Валентин, - не сплоховала!
Зина улыбнулась. Она прижала к груди драгоценный сверток и не сводила глаз с личика дочери.
- Это бабе Клаве нужно сказать спасибо. Что бы я без нее делала, ума не приложу.
Кустов старательно крутил баранку, стараясь ехать ровно. Он бы молчал с удовольствием, но, сам не понимая, зачем, поддерживал разговор, отчего-то чувствуя за собой непонятную вину. Окаянная Зинка. Все у нее стихийно происходит. Вечно ей жизнь сюрпризики подкидывает. Хорошо хоть, Клавдия была рядом. Иначе… Об «иначе» и думать страшно было.
- Как девочку назовешь?
- Аллой, - не задумываясь, ответила Зина, - мне очень нравится это имя. Одно время я сама его носила. Недолго, правда. Как чужую одежду. Да у меня все тогда было чужое: и имя, и одежда, и жизнь…
Кустов не решался спросить у нее про ту чужую, таинственную жизнь.
- Да. Нелегко тебе пришлость. Да и сейчас, вижу, не больно сладко было. Одна Чубкина, чего стоила, на крышу тебя загнала. Ну ведь и ты, я видел, знатный фонарь ей навесила, - Валентин не удержался фыркнул.
Зина улыбнулась.
- Так ведь если на вас такой пароход двинется, наверное, на Спасскую башню запрыгнули бы! Одним прыжком.
- Да уж, - согласился Кустов.
И тут они захохотали вместе, и Зина в первый раз, мельком (он обернулся) увидела, какое веселое и доброе лицо у Валентина Михайловича, какая хорошая у него улыбка. И совсем он, оказывается, не старый.
А Валентин Михайлович, поглядывая на Зину в зеркальце заднего вида, с дрогнувшим сердцем думал, что не видел никогда еще женщины краше Зины. И дело было не в правильных чертах лица, не в длинных ресницах, нет. Просто поза эта, отрешенность, спокойствие и бесконечная любовь во всем ее облике говорило о мощной, необъятной силе духа, заключенной в слабости, немудреной простоте, той самой, что отличает женщину-мать от женщины – кокетки, женщины-любовницы, случайной подружки, соблазнительницы.
Он всю жизнь искал именно такую. И она здесь, рядом, тихая, милая, вечная…
Но это была не его женщина.
- Ты меня прости, Зина. А кто-нибудь из прошлого твоего бытия, родственники, друзья, близкие люди, знают о сложившемся положении? Ведь тебе нужно вернуться к обычному своему образу жизни. Жить так, как сейчас – тебе нельзя, это болото, – осторожно спросил Кустов.
- А хотите, я вам всю свою жизнь расскажу?
Валентин Михайлович кивнул. Зина, поцеловав лобик дочери, начала свой рассказ. Она не утаила ничего: ни детство свое, ни роман с Жиганом, ни любовь к Виктору, ни совместные гастроли с Алексеем. Она рассказала про огненное платье и восхищенные взгляды мужчин. Она поведала о труде дворника и домработницы. Она не скрыла ничего от Валентина: вся была на виду, такая как есть.
- А теперь скажите – нужна мне та, прошлая жизнь? – закончила она.
Кустов ничего не успел ей ответить – нива подкатила к приемному покою родильного отделения. Николай еще при въезде в город развернулся и уехал обратно. Валентин Михайлович открыл дверцу, отодвинул сиденье и помог выбраться Зине. Маленькая на ее руках недовольно закряхтела, грозясь поднять рев.
- Я вернусь за тобой, Зинушка, головушка ты наша бедовая, - сказал Валентин.
Он вдруг крепко зажал ладонями лицо Зины и поцеловал ее прямо в губы. Не глядя ей в глаза, поспешил к машине, газанул и унесся прочь, на городскую улицу.
Зина покачала головой. Старые липы больничного городка, украшенные пышными снежными шапками, тянулись нарядными верхушками к розовому предвечернему небу. Стайка снегирей с алыми грудками сгрудилась на кусте черноплодки. Свежий, по-настоящему зимний воздух щекотал ноздри. Зина вдохнула его, сладкий, пахнущий почему-то антоновкой, всей грудью, так, что закружилась голова.
«Оказывается, счастье вовсе не в янтарных бусах», - подумала она и нажала на кнопку звонка приемного покоя.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Автор: Анна Лебедева