И тут начинается сюжет, заставляющий думать, что события приобретают странный характер. Он свидетельствует о том, что в дальнейших словах людей, так или иначе имеющих отношение к лежащему со смертельной раной Пушкину, возникает удивительная смесь правды, полуправды и лжи.
Вопрос первый: каким образом в квартире на Мойке появляется Арендт? По оставленной записке он сам согласился приехать? Или, это Николай I, узнав от Жуковского о ранении Пушкина, послал к нему Арендта, чтобы таким путём засвидетельствовать официальное участие? Очевидцы говорят по-разному.
Арендт появился для оказания помощи? Или он осматривает рану для срочного доклада государю? Очевидцы об этом молчат. А вот пишут об этом и так, и эдак. Похоже, что знаменитый хирург не был особо озабочен ни осмотром раны, ни оказанием помощи. Как заметил Жуковский, Арендт, только переступив порог кабинета, «с первого взгляда увидел, что не было никакой надежды». После такого диагноза ждать какой-то помощи от царского лейб-медика, полагаю, не приходится. Но бросается в глаза странное поведение Арендта, напоминающее его диагностирование заболевшего Дельвига.
Так или иначе у постели раненого собирается первый консилиум в составе: Арендт, Буяльский, Соломон, Задлер.
Арендт осмотрел рану и повторно её зондировал. Результаты:
«Зонд входит в рану на глубину до 4-х см и упирается в кость. Из раны умеренное кровотечение. Пуля в ране не определяется. Из глубины удаётся извлечь несколько мелких осколков кости. Выделения из раны газов, мочи, кала нет».
Остальные участники консилиума при сём лишь присутствуют, доверив ответственное дело лейб-медику Николая I. Он же после осмотра ставит диагноз:
«Ранение, проникающее в брюшную полость, слепое, без пенетрирующего ранения кишки, но с нарушением целости крупной вены этой полости».
В чём заключался консилиум, если осмотр проводил один, и обсуждения как такового не было, понять затруднительно. В действиях докторов чувствовались растерянность и даже суета. Всё происходило не по протоколу. Скорбный лист (так тогда называлась история болезни) не был заведён, назначения врачей и дозы лекарств нигде не фиксировались. Возможно, сказывалось присутствие Арендта. Лейб-медик осмотрел, лейб-медик объявил диагноз, три других медика, придворного звания не имевшие, что называется, взяли под козырёк. Пушкин, который ждал приговора, обратился к Арендту: «Как рана?», желая знать истинное своё положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения.
Тот с высоты своего положения отвечает кратко и ясно: «Если так, то я должен вам сказать, что к выздоровлению вашему я надежды почти не имею». Члены консилиума уходят, в доме остаются только Арендт и Иван Тимофеевич Спасский, который появился около раненого в 7 часов.
И. Т. Спасский — семейный врач Пушкиных, а это значит, что он и детский врач, и терапевт, и гинеколог, наблюдавший обычно, как проходили беременности и роды Натальи Николаевны, потому что его специализацией было акушерство. Между прочим, за свои услуги не брал ни копейки. Он тогда руководил кафедрой судебной медицины в училище правоведения и в том же 1837 году был избран академиком.
Из рассказа очевидца И. Т. Спасского «Последние дни А. С. Пушкина»:
«С изумлением я узнал об опасном положении Пушкина. «Что, плохо?», — сказал мне Пушкин, подавая руку. Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения. «Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от неё в чём дело, она не притворщица; вы её хорошо знаете; она должна всё знать. Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на всё согласен и на всё готов». <…> Больной вспомнил о Грече. «Если увидите Греча, — молвил он, — кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере»*.
* Утром, в день дуэли, Пушкин получил пригласительный билет на похороны сына Н. И. Греча — Николая Николаевича, скончавшегося 25 января.
Пока врачи суетились, «спасая жизнь», спасти которую им представлялось нереальным, Наталья Николаевна несколько раз предпринимала попытку подойти к мужу. Но всякий раз, как она входила, или только останавливалась у дверей, он чувствовал её присутствие. И каждый раз: «Жена здесь? — говорил он. — Отведите её».
Было похоже, что он боялся «допустить» её к себе. Очевидно, не хотел, чтобы она могла заметить его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал. Приехавший сразу, как только ему стало известно о трагедии, Жуковский позже напишет Сергею Львовичу Пушкину:
«— Что делает жена? — спросил он однажды у Спасского. — Она, бедная, безвинно терпит! В свете её заедят...»
В это время один за другим кроме Жуковского начали съезжаться к нему князь Вяземский с женой, граф М. Ю. Виельгорский, князь П. И. Мещерский, П. А. Валуев и его жена Мария Петровна (урожд. Вяземская, дочь П. А. и В. Ф. Вяземских), А. И. Тургенев, тётка Натальи Николаевны, Е. И. Загряжская. Все они до самой смерти Пушкина фактически не оставляли его дома. Буквально каждое слово, произнесённое Пушкиным кому-то из них, тут же передавалось из уст в уста другим присутствующим в доме.
И тот же Жуковский, сам не слышавший фразы Пушкина при взгляде, обращённом на библиотеку, «Прощайте, друзья», позже напишет отцу Александра Сергеевича: «С кем он прощался в эту минуту: с живыми ли друзьями, или мёртвыми — не знаю».
В 8 часов, прощаясь с Пушкиным, Арендт сказал ему: «Еду к государю; не прикажете ли что сказать ему?». Вяземский запомнит ответ: «Скажите, — что умираю и прошу у него прощения за себя и за Данзаса».
Очевидец Спасский позже расскажет:
«Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей П[ушкина], я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился. «За кем прикажете послать», спросил я. «Возьмите первого ближайшего священника», отвечал П[ушкин]. Послали за отцом Петром, что в Конюшенной».
И здесь опять вопрос. В «Дневнике» камер-юнкера Владимира Алексеевича Муханова, младшего из трёх братьев Мухановых (старший, Николай, был в приятельских отношениях с Пушкиным, как тогда говорилось, они часто виделись без церемоний), есть запись, сделанная со слов А. Я. Булгакова:
«Император написал (время действия 11 часов утра. — А. Р.) собственноручно карандашом записку к поэту следующего содержания: «Если хочешь моего прощения (за дуэль, вероятно) и благословения, прошу тебя исполнить последний долг христианина. Не знаю, увидимся ли на сем свете. Не беспокойся о жене и детях; я беру их на свои руки». Пушкин был тронут, послал за духовником, исповедался, причастился и, призвав посланного государева, сказал ему: «Доложите императору, что, пока ещё вы были здесь, я исполнил желание его величества и что записка императора продлит жизнь мою на несколько часов. Жалею, что не могу жить, — сказал он потом друзьям своим, окружающим умирающего, — отныне жизнь моя была бы посвящена единственно государю».
Вопрос таков: Пушкин сам или после записки царя решил исполнить последний долг христианина? Со слов Спасского, за священником было послано до получения записки царя.
И ещё вопрос: фраза о том, что, обойдись всё благополучно, жизнь его в дальнейшем «была бы посвящена единственно государю», звучала или нет? Просил ли он передать Николаю I «Скажи, жаль, что умираю, весь его бы был»?
Её, впервые озвученную, кажется, в ночь с 27-го на 28-е, пересказывали всем, кому могли: Жуковский, Вяземский, Спасский, Даль. Подлинность как этого, так и других высказываний Пушкина по поводу Николая I, подвергается большому сомнению. Не я первый (начало положили П. Е. Щёголев и Ю. Г. Оксман) считаю, что, по-видимому, они могли быть придуманы его друзьями. Зачем? Причин могло быть несколько: чтобы добиться лучшего обеспечения семьи Пушкина, чтобы смикшировать громовые раскаты в адрес погибшего на дуэли Пушкина, чтобы сохранить и иметь доступ к архиву Поэта… Да мало ли из каких благих соображений исходили друзья, собравшись и сговорившись свидетельствовать о том, чего не было, взявшиеся, воспользуюсь термином, популярным в среде правоохранительных органов при снятии свидетельских показаний: врать как очевидцы.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—177) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 126. Цель гения, воспринимающего свой языковой слух как голос целого народа
Эссе 127. Честь не стоит жизни человека
Эссе 135. Пушкин о царе: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил»