Своими «Повестями покойного Ивана Петровича Белкина», ставшими первым реалистическим произведением русской прозы, Пушкин выступил и против существовавшего романтического шаблона в прозе конца 20-х годов. Острый сюжет и неожиданный финал в «Выстреле» и «Метели» вместо придуманно-красивых судеб героев обернулись куда более невероятными развязками коллизий, не оставляющими места никаким загадкам и мелодраматическим концовкам, которые были популярны в модных романтических произведениях.
«Метель» — почти святочная история любви. В основе сюжета курьёзный случай — метель вмешалась и всё перепутала в судьбах 17-летней провинциалки, читательницы французских романов, наследницы богатого поместья, бедного прапорщика, с которым был сговор тайно обвенчаться, так как её родители не давали благословения на брак, и молодого гусарского полковника. Планы и надежды были одни, но всё пошло не так. Жизнь — вроде бы царство случая. Но она, реальная, богаче и занятнее романтической баллады, одновременно гораздо суровее и прозаичнее.
Изящная комедия положений, по сути водевильная история с переодеваниями, лёгким, невинным обманом, свадьбой в конце «Барышни-крестьянки», где казавшийся романтическим герой, носивший даже «чёрное кольцо с изображением мёртвой головы»*, оказывается добрым малым, находит счастье с милой, черноглазой проказницей из соседнего имения, а ссора их отцов, не породив ничего трагического, разрешается миром. Обыкновенное стечение обстоятельств, оказавшееся счастливым, отменяет сложные романтические ходы, характерные для любви какой-нибудь шекспировской трагедии и романтизма. Жизнь, какой её видит Пушкин, проще, и счастье в ней куда обычней замысловатого писательского «вымысла».
* Мёртвая голова — надо понимать «череп». Пример, который может подтвердить, что слова Пушкина о несформированности прозаического языка были им сказаны не без оснований.
Таинственное, связанное с загробным миром, становится комическим, теряя весь свой романтический ореол, в «Гробовщике». Всевозможные чудесные ситуации романтических баллад и повестей, «страшные» привидения и мертвецы, пугающие детей, когда ветер завывает в трубе, снег стучит в окна, и таинственные тени в углах спальни, дают о себе знать лишь в сновидениях подвыпившего старого гробовых дел мастера.
Гробы именуются в повести просто «деревянными ящиками», а их хозяин оказывается обыкновенным московским ремесленником, не обладающим никакими сверхъестественными качествами. В реалистическом изображении быта хозяина лавки у Никитских ворот, над которой высилась вывеска, изображающая Дородного Амура с опрокинутым факелом в руках, с подписью: «Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат и починяются старые», в самóм прозаическом облике Адрияна с его профессиональными словечками можно разглядеть истоки художественной манеры будущей «натуральной школы».
«Выстрел» позволяет задуматься, идёт ли в повести речь о цепочке дуэлей, среди которых одна незаконченная и отложенная, другая — несостоявшаяся, третья — возобновлённая, или о страстном состязании человеческих душ. Велико искушение сфокусировать внимание на композиционной особенности повести, в которой участвуют три рассказчика: подполковник, граф и отставной гусар Сильвио. Или вычленить сюжетную составляющую, позволяющую увидеть, как судьбы этих людей переплетаются между собой, а заодно взглянуть на события с точки зрения разных персонажей. Безусловно, такой приём помогает раскрыть характеры действующих лиц более объективно.
Основной вопрос: как воспринимать несомненно центральную фигуру Сильвио? Выждав удобный случай для мести графу за оскорбление, приготовившись к ней, гусар в последний момент осознаёт, что пуля, которую он вправе послать в безоружного противника, превращает дуэль в убийство. Вторая их дуэль, как и первая, вновь ограничивается выстрелом графа, который пробил пулей висевшую над головой мстителя картину. Сильвио, великолепный стрелок, уже уходя, остановится в дверях, оглянется на простреленную только что графом картину, выстрелит в неё, всадив одну пулю в другую. Показывая, что мог убить противника, но ограничился его унижением.
И читатели, и литературные критики по-разному «прочитывают» его поступки. Кто-то находит их правильными и справедливыми, кто-то — испытывает разочарование. Одни считают, что происходит нравственное обновление героя; он понимает, насколько пошлым и низким было его желание убить счастливого противника. Сильвио, человек идей и принципов, добивался не победы с кровью, но духовной победы над графом. Чего хотел Сильвио? Он сам понял это уже в ходе поединка: он хотел наказать графа великодушием. Граф сделал второй выстрел, не имея права на него. Вот главные слова Сильвио: «Я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно».
Другие полагают, что Сильвио, не убивая своего противника, тешит тем самым своё самолюбие. Страх в глазах соперника переполняет гордого смельчака злобой, мстительностью: ему не хватает порядочности, чтобы избавить от тягостного зрелища молодую жену графа.
Но в обоих случаях какой тут романтизм? Хотя первоначально кажется, что повесть изобилует традиционными романтическими аксессуарами-штампами. В ней присутствуют загадочный герой с интригующим именем, ревность, зависть, месть, пощёчина, ненависть, дуэль, к тому же не одна, и даже героическая гибель главного героя, завершающая сюжет. Однако чем дальше, тем отчётливей видно, что романтический флёр наброшен на глубоко реалистичное содержание. Что чертами будто бы благородного романтического героя наделён персонаж, характер которого раскрывается в динамике, что противоречило традициям романтизма.
Окончательно романтическая «сказка» разрушается последней фразой текста, где говорится о гибели Сильвио и указывается место и дата этого трагического события («…во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами»). Образ решительного и самолюбивого дуэлянта окончательно приобретает реальные черты.
Повесть «Выстрел», написанная последней, при печати поставлена во главе «Повестей Белкина». Как бы своим содержанием возносится автором над остальными повестями. Почему? Позволю себе подойти к ответу издалека.
Часто исследователи пушкинского творчества отмечают присутствие в «Выстреле» элементов автобиографии Пушкина. Во-первых, говорят, что образ Сильвио имеет своим прототипом хорошего приятеля Пушкина, с которым он был знаком со времён Кишинёва, — Липранди. Во-вторых, эффектные эпизоды с простреленной фуражкой и ягодами черешни под дулом пистолета — известные факты из биографии самого Пушкина. В Кишинёве в 1822 году во время дуэли с прапорщиком генерального штаба А. Зубовым молодой поэт ел черешню и сплёвывал косточки. Новую шляпу секунданту Пушкина Дельвигу прострелил Кюхельбекер. Задетый насмешками Александра Сергеевича, он нечаянно нажал на курок. Дело случая, что пуля не задела голову Дельвига.
Но присутствует, на мой взгляд, третий автобиографический нюанс, относящийся к повести. Есть что-то общее у её героя — человека необычайного по уму и воле и одновременно неудачника в собственной своей истории — с самим Пушкиным. Складывается впечатление, что, повествуя о Сильвио, в чьём поведении содержится урок — как следует поступать, как распорядиться собой, если невозможно личным образом решить свою жизненную задачу, Пушкин всматривается в собственную судьбу.
Авторитетный литературовед Н. Я. Берковский, специалист по романтизму, анализируя «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», писал:
«Во втором поединке с графом Сильвио впервые — человек свободы, и в этом месть его графу. Он располагает, наконец, собственным поведением: может убить и не убивает, имеет право на жестокость и не пользуется им. Это же и метафора расписки, что с прошлым покончено. За шесть лет упражнений в стрельбе и дум о мести созрел другой Сильвио. Встреча с графом — последняя борьба Сильвио за первенство и за власть над другим человеком. Сильвио тороплив и формален в этой сцене. Он не столько завершает свою коллизию с графом, сколько прощается с прошлым вообще. Он мстит, уже не веря в месть, он домогается власти, уже не нуждаясь в ней».
Повесть «Выстрел», нельзя отрицать, затрагивает темы благородства, сострадания, мести и её преодоления через осознание важности человеческой жизни. И ставит вопрос: отстаивание собственной чести, восстановление доброго имени в глазах окружающих — возможны ли они ценой убийства? Повесть утверждала однозначно: честь не стоит жизни человека, а мщение не может быть главной целью в жизни. Таков был ответ Пушкина-писателя, стрелочника, переводящего движение литературного поезда на путь реализма. Забегая вперёд, придётся сказать, что через несколько лет Пушкин, не художник слова, а реальный человек из плоти и крови, выйдя на дуэль с Дантесом, ответит иначе. Чем это для него обернётся — хорошо известно. Горький, но заслуженный итог: идти поперёк своего слова — добра не жди.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—126) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 84. Мог ли Николай I называть Пушкина «великим поэтом»?
Эссе 91. Желанного покоя не было у Пушкина и после смерти
Эссе 94. Поварихой при Александре Сергеевиче в годы его заточения была няня