Кандидат филологических наук, преподаватель русского языка и литературы Ирина Кочергина рассказала порталу «Культура.РФ», на какие детали нужно обратить внимание, чтобы не сделать поспешных выводов о поэме «Двенадцать» — самом загадочном и спорном произведении Александра Блока. Из нашего материала вы узнаете, как поэт относился к революции и в чем его упрекали современники, чьими глазами читатели видят события, описанные в поэме, и почему в «Двенадцати» сочетаются христианские и революционные образы.
Финал поэмы вызывает вопросы: Христос благословляет убийц и ведет за собой? Бежит от них? Появляется как оправдание жертв революции? Или это не Христос вовсе, а обман, наваждение, бес? Ведь мотив обмана и подмены святого злым и порочным проходит через всю лирику Блока: «…но страшно мне: изменишь облик Ты…»
По свидетельству Корнея Чуковского, Блок говорил Гумилеву о финале «Двенадцати»: «Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: к сожалению, Христос».
Так в чем же упрекали Блока современники?
Многие воспринимали Христа с «кровавым флагом» впереди своих революционных апостолов как оправдание бессудных убийств, грабежей и насилия — расплаты за столетия рабства. Ведь недаром злоба восставшего народа названа в поэме «святой», то есть справедливой.
Поэт Максимилиан Волошин писал: «Сейчас ее (поэму. — Прим. авт.) использывают как произведение большевистское, с тем же успехом ее можно использовать как памфлет против большевиков, исказив и подчеркнув другие ее стороны. Но ее художественная ценность, к счастью, стоит по ту сторону временных колебаний политической биржи» (авторские орфография и пунктуация сохранены. — Прим. ред.).
Блок, окунувшись в «музыку революции», гениально изобразил, заснял, спел читателям то, что услышал на петроградских улицах зимой 1918 года.
Замечательно сказал об этом писатель и литературовед Сергей Федякин: «Трактовок январское произведение Блока породит неисчислимое множество, породит и желание еще раз вглядеться, вслушаться в этот рубеж: год 1917 — год 1918. Всякое прочтение поэмы — хоть немножко — имеет «право на существование». И каждое — не способно охватить всей ее образной многомерности. Поскольку «Двенадцать» можно осмыслять, но нельзя осмыслить. Можно только пережить».
Беседовала Екатерина Тарасова