По дикому степному простору, по которому до княжения Святослава, вольготно разъезжали многочисленные орды степняков, шагали варяги. Шагали бордо, весело. Над войском, то и дело, раздавался грубый, мужской хохот. Не умели выходцы из суровых северных земель унывать! В тех краях, где родились они и были вскормлены отважными своими матерями, привыкли смеяться в лицо невзгодам. Шли они с новыми надеждами - найти на богатых византийских землях применение себе и поживу. Какой же правитель откажется заиметь себе таких бесстрашных воинов, получивших топор и меч в руки, едва стали на ноги.
Были среди них и те, кто роптал, но таких было мало и все их попытки убедить своих соплеменников вернуться в Киев и потребовать от Владимира справедливой платы, успехом не оканчивались. Слова Сигурда, пристыдившее большинство викингов, живы были в памяти большинства.
-Требовать награды, когда наши мечи и крови не понюхали - позор для викинга! Разве такое бывало?
И теперь, разговоры о том, что Владимир не сдержал обещанного, пресекались большинством на корню.
Впереди варяжского войска, опережая их на несколько дневных переходов, спешили в Константинополь гонцы князя Владимира. Они должны были доставить императору Византии весть, что послано войско к нему, не для расправы, но для помощи. Слыхали в Киеве, что неспокойно вокруг Царьграда, вот и шлет ему новый Киевский князь воинов на подмогу. "Ты только не оставляй их в стольном твоем граде, разошли по границам! И сослужат они тебе верную службу!" Владимир так убивал трех зайцев сразу: и от викингов избавлялся, и сообщал Византийскому императору о том, что на Руси теперь он княжит и намекал, что намерен жить с ним в миру.
Викинги о том не ведали. Успешно перейдя бывшие печенеговы земли, она погрузились на ладьи и по теплому морю, поплыли к своему новому месту службы...
В другую сторону направлялись Сигурд с племянником. Олаф сидел на коне, хмуро вглядываясь в даль. Как ни пытался дядька расшевелить его, Олаф не оставлял своих тяжелых дум.
-О чем кручинишься? - спросил он прямо, на одном из привалов.
Олаф промолчал и опустил глаза.
-Вижу в сердце у тебя стрела! - без улыбки сказал Сигурд, - А со стрелой в сердце, не отвоевать нам твои земли! Поворотать надо назад, за той, что эту стрелу пустила!
-Не надо! Ее нет у нас за спиною! - ответил Олаф, немного подумав.
-И где же она?
-Под Псковом!
-И чего ты голову повесил! Псковские земли аккурат нам по пути! Заедем, возьмем ее с собою!
Надежда мелькнула в глазах Олафа и тут же угасла.
-Нельзя...
-Умыкнем! - подбадривал Сигурд.
-Сестра то князя!
Теперь надолго замолчал Сигурд.
-Что раньше молчал? Вместо злата для тебя попросил бы у князя сестру!
-Не хочу я ее неволить!
-А по доброй воле не поедет?
Олаф пожал плечами. Он и сам постоянно об этом думал. Всемила обещала его ждать, но она была княжной великой Руси. А он...Чего стоила его королевская кровь, когда многие годы он скитается по чужбине продавая свой меч за хлеб!
-Пока не спросишь - не узнаешь! - подытожил Сигурд и Олаф решился.
На другое утро, они немного изменили курс, чтобы не проскочить мимо Пскова...
Ирина из своей светлицы и носа не казала. Жила затворницей, проводя все дни в молитвах. По языческой душе Ярополка, о его ребенке, что рос с каждым днем вместе с ее животом, о себе... Была бы одна, убежала бы куда глаза глядят, подальше отсюда, где все напоминало о Ярополке, о его любви и жарких ночах, проведенных вместе. Но ребенок держал ее в Киеве крепче железных цепей. Владимир был прав - дитя Ярополка должно родиться и расти на русской земле, там, откуда отправилась душа его отца в вечное, никому не ведомое, путешествие. Здесь была могила его прабабки, княгини Ольги, обозначенная большим, деревянным крестом....
Только тот крест и остался в Киеве напоминанием о христианской вере. Все прочие, за годы расплодившиеся символы веры Христовой, были нещадно растоптаны и уничтожены. Владимир решил, что Боги родной земли, даровали ему победу. Киевляне, попривыкли к разным верованиям и на любых Богов смотрели со спокойствием и даже равнодушием. Порой можно было видеть, как спешила на капище простоволосая баба, таща на поводу жертвенную козу и проходя мимо часовенки, притаившейся между гончарной мастерской и кузнечной лавкой, крестилась, даже не задумываясь, что означал тот жест. Потом приходила на капище, быстро кланялась по очереди, стоявшим полукругом идолам, и, отдав козу жрецу, спешила обратно по своим делам. Владимир некоторое время думал. Припоминал, как с презрением отвергал помощь Богов его отец. Как победили его те, кто верил в Христа. "Может Боги за то и покарали отца, что не было в нем веры?" Но то чужой Бог, его на Руси нет! А свои-то рядом. Выглянь из терема княжеского и увидишь макушку Перуна, возвышавшегося на капище. Он велел позвать самых искусных камнетесов и повелел им изваять из дерева таких Богов, что еще не видывали на Руси! С удивлением взирали киевляне, как рядом со старыми истуканами, вырастают новые, крытые золотой краской. Грозные очи Перуна горели лунным серебром. Под ногами исполина горел огонь, поддерживаемый жрецами и днем, и ночью. Даждьбог и Стрибог примостились по его бокам, как верные княжеские воеводы. По другую сторону круга расположилась богиня Макошь, с прялкой у ног. Сразу стало привычным, что по пятничным дням* ручеек женщин тянулся к деревянному изваянию богини. К вечеру у ее ног лежали охапки цветов, недозревшие колосья пшеницы и разноцветные ленты. Ожидавшие рождения дитя, приходили до восхода солнца, просили у Макоши защиты.
Вокруг Киева Владимир велел выкопать ров защитный, да окружить его высоким частоколом, чтобы ни одному ворогу не подобраться близко к городским стенам.
Народ был доволен. Прошли страхи, охватившие людей в первые недели его княжения. Князь не обложил их податями, не погнал на войну, отвадил от Киева варяг, которых сам привел...
В терему же княжеском царили другие настроения. Молодые княгини сидели по своим светлицам, отчаянно стараясь не попадаться на глаза друг дружке. Зоряна, если и выходила, то только к Малуше и пряталась за ее хрупкими плечами, как за крепкими стенами. Горислава, если и покидала горницу, то только с гордо поднятой головой, не обращая внимания ни на кого. Ирина и вовсе не выходила, проводила дни в молитве. Зоряна каждый вечер с нетерпением ждала, что Владимир придет к ней, прихорашивалась и одевала лучшие наряды. Горислава его визитов не желала, и с облегчением переводила дух, когда понимала, что этой ночью его нога не переступит ее порога. Засыпала лишь под утро, с облегчением переводя дух, от того, что он не пришел.. Ирина боялась, что однажды он заглянет к ней и потребует то, что вправе получить от жены. И пока только Иринины надежды оправдывались. Владимир лишь порой справлялся о ее здоровье и больше интереса никакого не выказывал. К Зоряне ходил редко, а к Гориславе любил наведаться, распахнув двери ее светлицы среди ночи.
Княгине Малуше все это не нравилось. Тот покой, что царил в Новгороде, теперь ей только снился. По всякому она пыталась сблизить трех разных женщин, примирить меж собой, но все напрасно. Слишком разными они были. По разному относился к ним и Владимир. Не выдержав, Малуша решила поговорить с сыном, но тот лишь отмахнулся.
-Пусть живут, как знают! Не кручинься!
Сам он, все чаще, устав от многотрудных дневных дел, повелевал накрывать столы неподалёку от капища. Пролив жертвенную кровь на каменные плиты у подножий богов, тушу животного тут же тащили к огромным кострам и зажаривали до хрустящей, истекающей жиром, корки. Потом тащили к столам, за которыми князь пировал со своей дружиной. Сколько бывало выпито за ночь, не брался сосчитать никто! Порой лишь под утро, Владимир засыпал, чтобы вместе с ярким солнышком вновь вскочить на ноги и отправиться решать многочисленные свои княжеские дела. Молодость еще позволяла ему это, давала силы и на пиры, и на полезные дела. "Владимир, как красно солнышко, ранний"-! неслось ему вслед от не многочисленных встречных ...
Всемила в одиночестве бродила по терему. Тишина, опустившаяся на него, угнетала, ранила и без того кровоточащую душу. Мыслей в голове не было, была только черная пустота. Как жить дальше, зачем - понять не могла. Ничего больше не радовало, ничего не интересовало. Немногочисленная обслуга, оставшаяся присматривать за теремом и за княжной, изо всех сил пыталась угодить ей. Всемила с трудом выдавливала из себя улыбку, припоминая уроки матушки Алтун. Та часто повторяла, что нельзя забижать никого, надо каждому любовь дарить и ласку. Как ей хотелось отправиться к Алтун и Вериславу! Тоска, притупившаяся, пока рядом были Малуша и остальные домочадцы, вспыхнула с новой силой. Знать бы где они, не раздумывала бы Всемила, пешком бы отправилась в ту сторону.
Она поднялась рано утром. Ночью, как всегда в последнее время, она почти не спала. Одевшись, тихонько вышла в сад. Уже пели, встречая солнышко, самые ранние птички. Небо, с одной стороны еще совсем темное, с другой уже окрасилось розовым, нежным сиянием. Воздух был свеж, а под ногами ощущалась роса. Вдалеке послышалось ржание коней, потом голоса дозорных. Кто -то прибыл в Будутино в этот ранний час. Однако, Всемила не придала этому значения. Мало ли кого там занесло по пути!
-Княжна! - позвали ее от терема, - Княжна, Всемила! Там тебя требуют!
-Кто требует? - удивилась и тут же испугалась девушка. Ей вдруг пришло в голову, что от Владимира прибыли люди и сейчас силой заставят ее отправиться в Киев!
-Воины заморские, те, что с князем у нас столовались! - ответила меж тем прислужница.
Всемила пошла за ней следом, уже не сомневаясь, что ее догадка была верна. В сенях, что отделяли княжий терем от челядной, спиной к ней стоял варяжский воин. Услышав ее легкие шаги, он повернулся. Перед Всемилой был Олаф...
Пятничный день* (пятый) у славян был посвящен Макоши и даже с принятием христианства считался женским днем.
