Вторая книга "Мемуаров", посвященная детству и учебе
Остаток лета проходил быстро, у родителей был на носу очередной учебный год, потому нас обеих возвращали к «общей» бабушке – Марии. Со мной приезжала и Валя, мамина сестра. У родителей моего отца она жила в качестве квартирантки – училась в Верхнемамонской школе. Поводом для переселения послужил какой-то конфликт. Насколько я в курсе, ее оскорбила одноклассница, у которой родственники были из сельского начальства, а тетушка потребовала извинений. Администрация школы попыталась спустить все на тормозах (не заставлять же «элитную» девочку извиняться перед дочкой рядовых колхозников!) – мол, ничего серьезного не произошло, не надо так реагировать, но тетушка пошла на принцип: раз такое отношение – забираю документы («давайте шапку и пальто», как говорится). Для начала она уехала в Павловск – поступать в педагогическое училище. Однако, ее не приняли, несмотря на то, что экзамены она сдала на «отлично»: придрались к тому, что, отвечая, она волновалась настолько, что лицо и шея покрылись красными пятнами – значит, девочка нервная, учителем ей работать нельзя. Тогда она приехала подавать документы в Верхнемамонскую среднюю школу, в девятый класс, к папиным родителям зашла и меня проведать, и узнать, кто из соседей мог бы взять ее на квартиру, а дедушка с бабушкой предложили остаться у них.
Что от нас моментами терпела моя юная тетя – отдельный разговор. Помню случай, когда старики вечером ушли из дома – бабушка на родительское собрание в школу, а дедушка на партийное собрание - он к этому моменту снова вступил в партию (почему был исключен - здесь). Уходя, дедушка сказал:
- Валечка, ты учи уроки, девчонки пусть сами играют, не отвлекайся. Если будут мешать и слушаться не будут, можешь по попе нашлепать… по голове только не бей.
Заодно бабушкой была высказана просьба не пускать нас в кухню (причину не помню), а дедушкой – в его комнату, где на столе остались материалы для работы над книгой о Богучарском полке. Естественно, как только за стариками закрылась дверь, нас понесло. Мы демонстративно направлялись то в кухню, то в дедушкину комнату, хотя трогать там ничего не собирались, и Валя, естественно, тут же все бросала, бежала за нами и уводила в нашу комнату. Потом, когда нам эта забава приелась, начался обстрел тети тапками и валенками…
Вернувшихся с собраний стариков две четырехлетние гадючки встретили в прихожей хоровой клеветой (причем, не сговариваясь предварительно):
- Дедушка, а Валя нас била! ПО ГОЛОВЕ!
Нам сказали, что врать нехорошо...
Были моменты, когда нас пытались призвать к порядку: приучить называть тетю тетей, а ее будущего мужа (на тот момент просто мальчишку на год старше, с которым она задружила довольно скоро после переезда) – дядей. Бабушка, придав своему лицу максимально неодобрительное выражение, строго выговаривала нам:
- Вы почему ее Валей называете? Она сестра Лениной мамы – значит, тетя! Она старше вас на ЦЕЛЫХ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ! А Саша ДАЖЕ старше! На год! Ну-ка, прибавьте к двенадцати год – сколько получится?
Писать и считать мы в четыре года уже умели (научились, сидя рядом с второгодниками, которых приводили к бабушке «подтянуть»), прибавив к двенадцати один, получали аж тринадцать! А нам четыре... прибавить к тринадцати... Семнадцать! Дед старый! Развалина! Она, конечно, и Валя не особенно молодая, но шестнадцать все-таки не семнадцать, и десятый класс - это не одиннадцатый...
- Никаких «Валя», никаких «Саша»! Только «тетя Валя» и «дядя Саша»! Ну-ка, повторите!
Мы повторяли, и бабушка оставляла нас в покое до следующего инцидента. Наконец, однажды мы в присутствии тетиных подружек, умирающих от смеха, начали издевательски повторять «папа Саша» и «мама Валя», от чего тетя с будущим дядей взвыли от бессилия (побить они нас не могли, а слова не действовали - мы не замолкали) и со своей стороны потребовали, чтобы мы их называли исключительно по именам. Правда, чуть позже, когда я уже была взрослой, в ход пошло ироничное «тетка» и «дядька», и дядя по этому определял, каким будет телефонный разговор: если «дядьк, привет» – значит, у всех все в порядке, и я позвонила чисто поболтать, если «Саш, здравствуй, это я» – значит, что-то серьезное, и мне не до шуток.
Раз уж зашел разговор о моих родственниках, добавим немного подробностей. На летних каникулах после окончания девятого или десятого класса Валя едва не утонула, а Саша ее спасал. Тогда дно Дона чистили довольно часто, и накануне земснаряд прошел по тому месту, где тетина компания обычно отдыхала. Дно изменилось, стало круче, и моя тетушка-коротышка, едва сделав несколько шагов от берега, ухнула с головой в яму и вдобавок попала то ли в водоворот, то ли на более быструю струю. Пловец из девочки, которая видела раньше только пруд, ручей по колено и речушку глубиной по грудь, был, мягко говоря, слабый для тогдашнего Дона. Дядя в это время стоял с ребятами на мосту. Увидев, что Валентина исчезла под водой и не появляется, он бросился на помощь. Прыгнуть с моста он не мог – внизу понтоны, поэтому до места происшествия пришлось бежать. Как ни странно, но он ее нашел в воде довольно быстро, вытащил и откачал. Происшествие было решено скрыть от моих стариков – это в селе-то, в двухстах метрах от места проживания! Тетушка приползла домой бледная-зеленая, сразу легла, соврав, что перегрелась на солнце, и теперь у нее болит голова. Нас с Иркой бабушка, естественно, тут же выставила в сад, чтобы мы Валю не беспокоили. Но уже через два часа на близлежащих улицах тетеньки всех возрастов (которые в самый напряженный момент и на Дону-то не были) в красках расписывали друг другу, как племянник Степана Илларионовича (дядин дядя жил рядом, и тоже человек был известный в районе), на ходу раздеваясь, бежал вылавливать девочку, ну, ту, что у Марии Андреевны живет, сестру лозовской невестки. К вечеру дошло и до моей бабушки (добрые люди никогда не переводились), та пришла в ужас, а далее последовало логичное «пока плавать не научишься – на Дон не пойдешь». А вот мамины (они же и Валентинины) родители, кажется, так об этом и не узнали, во всяком случае, разговоров на тему, можно ли ей ходить на Дон, я не припомню.
Бабушка Маша, как я уже писала, была человеком терпеливым, редко повышала голос, особенно на деда, но однажды она просто орала на него, а причиной опять же были мы. Дело было накануне очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Бабушка до глубокой ночи наводила красоту к приезду гостей из Воронежа (в холодное время года приезжали только те, кому ехать было не особенно далеко), а утром покормила нас и ушла на рынок – в честь праздника из всех близлежащих колхозов привозили продукты, а для бабушки особенно актуальна была мука высшего сорта. Валентины не было – на осенние каникулы уехала к родителям в Лозовое. Мы в зале, дедушка в своей комнате. Он работает над книгой, за нами следит «заочно», слышит, что мы не ссоримся (это главное), у нас весело. Но не видит при этом, что мы выковыриваем землю из большого ящика, в котором была пальма, и с восторженным воплем «ооой, скоооолько!!!» швыряем ее в разные стороны. Бабушка, вернувшись, буквально застряла в дверях. Она не сразу закричала – сначала сказала ОЧЕНЬ тихо: «Дед… иди сюда»… После того, как бабушка рассказала дедушке все, что она думает о нем как о няньке, сама она снова принялась за уборку, а дедушка увел нас к себе и начал воспитывать. Тетушка, кстати, млела в такие моменты: дед не ругал нас, не кричал, он просто говорил и говорил о том, как плохо мы поступили, и результат теперь вот такой нехороший, и почему-то эти разговоры пронимали нас до глубины души, и мы хором одновременно начинали реветь. Кстати, пальма после нашего вмешательства не выжила.
Неплохо взбодрились старики с Валентиной и после того, как обнаружили, что мы грызем стеклянные вишни, которые сняли с новогодней елки. То есть, точнее, когда бабушка попросила Валю посмотреть, чем мы занимаемся (она уже не доверяла тишине в соседних комнатах), мы их уже раскусили и, снова сделав вывод, что невкусно, начали вытаскивать из ртов осколки стекла. А ведь вишни висели высоко! Елку всегда покупали высокую – до потолка, чтобы прикрепить к двум крюкам в потолочной балке, на которых в другое время висели качели. Дедушка с бабушкой вешали строго внизу все безопасное – бумажные флажки, картонные и ватные игрушки (к слову, очень симпатичные), а стеклянные игрушки и гирлянду из разноцветных лампочек – повыше, чтобы мы не добрались. Но у нас уже был опыт использования стульев, а я с момента поспевания клубники еще немного подросла. Веточка с вишнями в натуральную величину была просто великолепна, смотрелись вишенки, как живые, - ну, не попытаться съесть их было просто невозможно! Удивительно, но у нас даже порезов не было…
Ну, так вот мы жили, никого не трогали, развлекались в меру собственных возможностей и фантазии, читали книжки, писали (сидя в соседних комнатах) друг другу письма. А в 1964 году в нашем селе произошло громкое событие: открыли музыкальную школу. То первое учебное заведение называли по-разному – «музыкальными классами» и «народной музыкальной школой». Платили за обучение все одинаково – 6 рублей в месяц. Если кто-то изъявлял желание учиться сразу на двух инструментах (именно вторая специальность – не ознакомление), то за вторую специальность платили половину, т.е. три рубля. Вряд ли можно сказать точно, сколько учеников было в первый год существования школы, но набежало много. Преподаватели принимали всех подряд, независимо от возраста, поскольку было неизвестно, кто останется – подходящий по возрасту третьеклассник или «перестарок» из восьмого класса. Учителей было трое: Филатова Ольга Александровна – директор, преподаватель фортепиано, сольфеджио, музыкальной литературы и хора, ее муж Горяинов Евгений Тихонович – преподаватель по классу скрипки и аккордеона и баянист Якунин Николай Леонтьевич. Не знаю, какое образование было у мужчин, скорее всего, кульпросветучилище. У Ольги Александровны диплома не было (она этого не скрывала), но играла она прекрасно. Как она рассказывала, играть ее учила бабушка или прабабушка, выпускница консерватории, которая училась если не у самого Чайковского, то, по крайней мере, у кого-то из его учеников.
Поступила и моя тетя Валя сразу на два инструмента – фортепиано и аккордеон. В самом недалеком будущем, когда она окончила школу и пошла работать, умение играть на аккордеоне ей пригодилось – она вела уроки пения в Лозовской восьмилетней школе №1, а затем в средней. Нас с Иринкой в тот год не приняли по причине малолетства (нам было четыре года) – пообещали принять через год. Мои родители купили пианино и аккордеон. Когда Валя занималась, мы с Иркой вертелись возле нее, спрашивали, как называется та или иная нота, почему одна белая, а другая черная, она объясняла, поэтому к моменту поступления в 1965 году мы уже были «подкованными». Кроме того, приходила учить уроки соседка Оля, у которой не было дома инструмента, так что репертуар начального этапа мы слушали не один час в день.
Тогда же, хоть я еще и не училась в школе, выяснилось, что у меня абсолютный слух. Мы с сестрой, играя в школу, теперь к чтению и арифметике добавили музыку, и «учительница» давала «ученице» задание: покажи «до» первой октавы, покажи «фа» малой, а «ученица» нажимала клавиши. Звучание каждой клавиши запомнилось быстро – даже не то, что запомнилось, они как будто сами говорили «фа», «ля» («абсолютники» поймут)... Однажды Валя, играя какую-то пьеску, нажала не ту клавишу, но не исправила, заново начинать не стала, а продолжала играть дальше, и тут я, сидя спиной к пианино, выдала что-то вроде «а там же не «ми», а «ре», а ты неправильно сыграла». Офигевшая тетушка все бросила и начала нажимать клавиши – и белые, и черные, и в высоком регистре, и в низком. Я все звуки называла. Потом она позвала бабушку с дедушкой, продемонстрировала домашнего вундеркинда. Попробовали выжать то же самое из Иринки – не получилось. Естественно, впечатлениями Валя поделилась со всеми. Ольга Александровна объяснила ей про абсолютный слух, а тетины подружки толпой ввалились посмотреть на необыкновенного ребенка.
Использование материала без разрешения автора запрещается
Дорогие друзья!
Пишите отзывы в комментариях, ставьте лайки и подписывайтесь!
От вас зависит развитие канала.