Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
"В Москве явился двухнедельный журнал «Телеграф»... Он заключает в себе всё: извещает и судит обо всём, начиная от бесконечно малых в математике до петушьих гребешков в соусе или до бантиков на новомодных башмачках. Неровный слог, самоуверенность в суждениях, резкий тон в приговорах, везде охота учить и частое пристрастие — вот знаки сего «Телеграфа»
(Александр Бестужев, 1825 г.)
"... Находят, что в этом журнале встречаются интересные статьи, остроумные и справедливые замечания; но есть также страницы, о которых высказываются иначе... В век духовно больной, как тот, в котором мы живём, порою мысль, невинная сама по себе, но выраженная так, что подсказывает разные заключения, может произвести пагубное воздействие на читательскую чернь, а ведь именно на эту чернь распространяется влияние журналов; необходимо избегать этого как ради самого себя, так и ради правительства..."
(Дмитрий Блудов. К 1827 г. - товарищ министра народного просвещения)
"НЕПРЕДВЗЯТАЯ" ПРЕДВЗЯТОСТЬ
Я не случайно взял именно две эти цитаты, посвящённые "Московскому Телеграфу", и вот почему... Первая из них - из статьи Александра Бестужева, которого мы знаем по псевдониму "Марлинский" , - с длинным названием "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года". Они тогда ещё незнакомы - Бестужев и Николай Полевой. Их дружба - впереди, дружба двух изгоев: одному суждено погибнуть бестелесно - так, что даже хоронить было нечего, другой покинет этот "духовно больной мир" (как нечаянно точно написал это Блудов, имея в виду, конечно, "непорядок в европах" и развращенье умов... Я же склонен трактовать эту фразу по-своему, разумея коллективную стадию заболеванием "полевофобией", овладевшую умами всех противоборствующих друг с другом лагерей) нищим и больным, и только огромная толпа студентов, понесших на руках гроб его до Волковского кладбища, станет немым укором совести "коллективных заговорщиков". Но к 1825 году Бестужев - эстет от искусства, крайне близкий к мировоззреньям Пушкина. Романтические повести его "Марлинского", так бесившие Белинского, ещё впереди, и в них-то как раз автор неожиданно сблизился с Полевым - именно направленностью, демократизмом и слога, и темы. Как аудитории необычайно понравилась пушкинская "Чёрная шаль", так близок ей сделался автор, известный под всевдонимом "Марлинский"... Ну, а пока, в 1825-м, он возмущённо принюхивается к исходящим от "Телеграфа" запахов соусов к петушьим гребешкам и дамских помад, и иронично отмечает "самоуверенность в суждениях". Дожили... Уже купцы, вместо того, чтобы торговать в лавках, принялись формировать общественные вкусы!
Уж коли упомянули Бестужева, то вот его высказыванье о "Телеграфе" от 1833 года. С прозреньицем!
- "... журнал, которым должна гордиться Россия, который один стоит за неё на страже против староверства, один для неё на ловле европейского просвещения!"
Но самое любопытное - это фразы былого "арзамасца" Блудова. Никакой конкретики. Ну что это за "страшилка": "... есть страницы, о которых высказываются иначе"? "Иначе" - это как? А вот как!.. Ещё более размыто, но невнятно облачено в драпировку имперскости: "... порою мысль, невинная сама по себе, но выраженная так, что подсказывает разные заключения, может произвести пагубное воздействие на читательскую чернь". То есть, вроде как бы и ничего особенного, но сказано так, что "может"... Недаром тот же Блудов усиленно намекал старому сослуживцу Вяземскому на нечто подобное: "может произвести". Николай Надеждин, сотрудничавший с уже упоминавшемся "неуспешным" "Вестником Европы" Каченовского, а после сам основательно вляпавшийся с "Философическими письмами" Чаадаева в своем "Телескопе" (ай-я-яй, как же так? Печальный опыт куда более осторожного Полевого не усвоен?) в статье "Литературные опасения за 1828 год" завывает, витийствуя, в голос:
- "... Рады всё изломать, всё исковеркать — лишь бы наделать более шуму! Горе, горе бедной нашей литературе! Долго придётся ей оставаться бесплодною пустынею, если подобные штукари безнаказанно будут наездничать по полям её! Затопчут последние добрые семена, вверяемые им рукою благомыслящих делателей..."
Ну, всё, господа, приплыли-с... Надо ли пояснять, кто такие эти самые "благомыслящие деятели"? По всей вероятности, - прямые конкуренты более успешного в битве за читательские предпочтения журнала: "Северная пчела", сама не раз уже покусанная дерзким купцом; "Русский инвалид", редактируемый полусумасшедшим Воейковым, всею жизнью своей и карьерой обязанному благодеяниям Жуковского и Тургенева; "Литературная газета" Дельвига; "Вестник Европы"; "Московский вестник" Погодина, в который и сам задумавшийся о собственной "трибуне" Пушкин всё пытался сманить Вяземского... Все они вдруг как бы нечаянно объединились в сужденьях своих, обратившись в единый фронт "коллективного благомыслия", и обливали "Телеграф", возглавляемый "штукарём", ниагарами презрения. Помогало не очень! Число подписчиков журнала неуклонно росло. А его противники... не выживали. Вроде "Московского вестника". Хоть Белинский, конечно, и был одним из главных убийц Полевого, не оставившим последнего язвительной своею критикой до самой трагической развязки, но цитата ниже очень, на мой взгляд, ярко отражает причины краха прожекта Погодина с Пушкиным. Ну, не интересно читателю это всё оказалось. Скушно, господа!
- «Московский вестник» имел большие достоинства, много ума, много таланта, много пылкости, но мало, чрезвычайно мало, сметливости и догадливости, и потому сам был причиною своей преждевременной кончины. В эпоху жизни, в эпоху борьбы и столкновения мыслей и мнений, он вздумал наблюдать дух какой-то умеренности и отчуждения от резкости в суждениях и, полный дельными и учёными статьями, был тощ рецензиями и полемикою, кои составляют жизнь журнала, был беден повестями, без коих нет успеха русскому журналу, и, что всего ужаснее, не вёл подробной и отчётливой летописи мод и не прилагал модных картинок, без которых плохая надежда на подписчиков русскому журналисту. Что ж делать? Без маленьких и, по-видимому, пустых уступок нельзя заключить выгодного мира. «Московский вестник» был лишён современности, и теперь его можно читать как хорошую книгу, никогда не теряющую своей цены, но журналом, в полном смысле сего слова, он никогда не был"
В купце Полевом и "сметливость", и "догадливость" были. В том и секрет.
"ТЕРНИИ И ЦВЕТОЧКИ"
А что же он сам во времена "большого успеха"? Только по скупым строкам его писем можем мы догадываться о тех титанических трудах, которыми ему это давалось.
- "... Журнал, заботы по части существования и, сверх всего, огорчения поглощали у меня все время в прошлом году. Жизнь человеческая сплетена из терний; есть, правда, в ней и цветочки, но их, по крайней мере, в плетушке моей жизни, страх как мало. Душа летит кверху – но жизнь земная тянет к земле! Что делать…"
И да - как он счастлив сотрудничать с блестящим остроумцем князем Вяземским! Он даже как-то по-детски хвастается:
- "Верно, вы знаете об улучшении «Телеграфа»? Князь Вяземский (или Вязлемский, как кричат при выходе из театра жандармы) деятельно работает и не пошел ни на какие советы Пушкина, чтобы меня совершенно оставить! Порадуйтесь! Он пишет некрологию Тальмы, обозрение русской словесности, дал много статеек – хорошо ли? а?"
Да. Хорошо. Но недолго. Объявленная Полевому аристократией от литературы война отняла у него и Вяземского, и покой, и оставила в полнейшей культурной изоляции. Знай своё место... штукарь!
- "... Я делаю вот что. Вы не поверите, что за жизнь веду я теперь совершенно уединенную, в кругу семейства, в отношении общества: я со всеми расстался! Вяземские, Боратынские, поэты, поэтики, светские люди встречают у меня запертую дверь. Между тем гражданская и кабинетная моя деятельность доходят до высшей степени: я с утра до вечера занят, мало сплю, корплю за конторкою, езжу к моим должностям и каждый день засыпаю с чистою совестью, хотя иногда грустно от дел, от людей... На малом поприще, где судьба велела мне действовать, есть дело: я литератор и купец (соединение бесконечного с конечным) и могу работать двояко... Этот «Телеграф» я стараюсь поддерживать, но он тяжелит меня. Душа просит лучшего, более важного занятия. Если бы не вещественные выгоды (ибо чем же мне жить?) и не горестная уверенность, что с «Телеграфом» умолкнет деятельность журнальная (а публика читает и любит читать журналы, ergo, действовать на нее журналом всего лучше), я бросил бы издание журнала, соединенное с бездной хлопот мелких, забот пустых и неудовольствий всяческих..."
Обратим внимание на подстрочник: вы презираете меня, говорите - я купец? Да, я литератор и купец, и не вижу в том ничего постыдного. Может быть, именно от того, что "купец", дело у меня поставлено не в пример лучше, чем у тех, кто, кичась сословностью, пишут лишь о себе и для себя? Это - уже вызов. Точка невозврата. Это - позиция! Но его вынудили её занять!
Впрочем, обо всём этом мы непременно поговорим далее...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Внеклассное чтение", а также много ещё чего - в иллюстрированном каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
