Наверное, каждый человек, интересующий славянской мифологией, славянским язычеством на каком-то этапе открывал для себя творчество поэта русского Серебряного века Константина Дмитриевича Бальмонта.
(По крайней мере, по-настоящему интересующийся, а не ограничивающийся просмотром видюшек конспирологически-альтернативно-исторической направленности, под воздействием которых в мозгу вылупляются маленькие рептилоидики и распрямляют извилины специальными утюжками.)
Ведь Бальмонт в своём творчестве нередко обращался к славянским мифологическим мотивам, к языческим божествам пращуров-славян.
Конечно, я не читал всего наследия Константина Дмитриевича и не знакомился с ним целенаправленно. Так, читал то, что попадалось на глаза.
И лично для меня Бальмонт представлялся довольно позитивным, оптимистичным поэтом.
Но недавно он раскрылся для меня совершенно с иной стороны – на глаза попались два стихотворения, написанные в 1903 году. Оба как бы не имеют названия, называясь по первой строчке.
Вот одно:
Я больше ни во что не верю.
Как только в му́ку и печаль,
И в бесконечную потерю,
И в отнимающую даль.
Я был, как все, красив и молод,
Но торжествующий цветок
В свой должный миг воспринял холод.
И больше нежным быть не мог.
Мне никогда не вспыхнуть снова,
Себя и взоры веселя,
И Небо низко и свинцово,
И вся безрадостна Земля.
Вот другое:
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Моё единое отечество –
Моя пустынная душа.
С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них,
Желаю случая, неверности,
Влюблён в движение и в стих.
О, как люблю, люблю случайности,
Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг – до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
Мрачновато, не правда ли?
Как будто Константин Дмитриевич кризис среднего возраста ощутил – и отразил это самое ощущение в стихотворной форме (родился он в 1867 году).
