Ласковый был мальчик, тихий. Останавливался часто, прижимался к матери, смотрел куда-то вдаль. А мать рядом стояла, любила его.
Как вырос немного, научился свечку зажигать и в пламя глядел подолгу. В школу его отдали, по соседству, в Фелесино. Походил год, потом учитель сказал, что школа у них начальная, четыре класса всего, а Пете там делать нечего, он и без того всё знает. Сказал ещё, что надо в Переславль везти в среднюю школу и в пятый класс записывать.
– Но у кого он там жить будет, в Переяславле? – спросил отец.
Подумали – и рукой махнули, других забот полон рот.
Сидел Петя как-то за столом, отобедали только, смотрел на свечу, да вдруг и скажи:
– Михеич умер.
– Ты что, Петя!
– В овине упал, не встаёт. Не встанет, умер он.
– Да Михеич нас всех переживёт! – отец воскликнул. – Полторы бутылки принимает – и хоть бы хны!
– Сходи, – мать приказала, – сходи, отец, не чужой нам Михеич.
Зачертыхался отец, но шапку нацепил и пошёл. А там уже с полсела набилось, в овине. Мёртвым лежал Михеич.
Вернулся отец, на сына смотрел, думал.
– Ты про Михеича как прознал? – спросил осторожно.
– Не знаю, тять, увидел просто. Тут, в огоньке.
Другим днём отец в Переславль собрался, в лесхоз, договор подписывать от хозяйства. Мать на дорогу собрала, расцеловались, перекрестила она мужа, а Петя от свечи своей говорит:
– Не езжай, тять, Пахом напился, возле Заливок машину перевернёт, все погибнут.
Замерли домашние, что сказать, не знают. Даже у братьев не повернулось «Врёт он всё!» крикнуть.
Побледнел отец, мешок с плеча опустил на пол.
– Пойду, – сказал, – мать, к Пахому, проведаю.
Вернулся, лица на нём нет.
– Уехали уже.
– А чтой-то за тобой не заехал?
– Запамятовал, стало быть.
К утру известие пришло – разбился уазик, все погибли с Пахомом.
Смолчал отец, потемнел. Ночью жене сказал:
– Неладно с Петей нашим, чуешь? Как быть, мать?
– Давно замечаю, – ответила мать и зарыдала вдруг в подушку. – Петенька, Петенька мой, простая душа! Потеряем мы его, потеряем Петеньку, я знаю!
Утешил её отец как смог, а сам из ночи мрачным вышел, в Переславль поехал, никому не сказав, а оттуда врача специального привёз.
Тот попросил всех выйти, подсел к Пете и вопросы задавать начал. Петя отвечал – ровно, тихо, чисто. Так врач и сказал:
– Да, Пётр, хорошо отвечаешь – ровно, тихо, чисто. Давай ещё картинки посмотрим. Вот, тут что видишь?
Выкладывал он свои странные картинки на стол. Петя ответил ему три раза, потом перестал.
– Мне неинтересно, – сказал. – Я знаю, что вы сами о них знаете и чего от меня ждёте.
– Да, – вполголоса заметил врач. – Это случай!
Помолчал, пожевал губами.
– Что делать будем? – неожиданно спросил Петю.
– Ничего, – ответил мальчик. – В больницу я с вами не поеду.
– Ты откуда про больницу?.. Поедешь, коли надо.
– Нет, – ответил Петя. – А силой возьмёте, так я всё про вас расскажу.
– Это что же?
Петя зажёг свечу, всмотрелся в пламя и сказал:
– Как вы прошлым годом заключение дали о болезни человека здорового. И про то, как...
– Хватит! – воскликнул врач. – Не возьму я тебя, мальчик, забудь.
– Могу ещё сказать, когда умрёте.
Врач на двор выбежал, с трудом в себя пришёл.
– Ничего не надо, – родителям объявил. – Считайте, что сын ваш – Пётр, страж порога.
– Чего он страж? – отец переспросил.
– Неважно. Ну, просто гений. А с этим жить надо.
Сел в медицинский уазик – и укатил, даже про деньги забыл.
– Правду говорят, что психиатры эти сами… того, – подытожил отец.
Петя не рос, всё тоньше, прозрачнее становился, и отдельно от него жили глаза на лице.
Мать подходила незаметно по ночам к его кроватке. «Маленький мой, – думала, – нет у тебя сил тут быть. На другое твои силы уходят. Как бы помочь мне тебе?» Но ни тронуть его, ни укрыть, ни рыдать не смела – страх сковывал беспричинный.
Слух о Пете прошёл сёлами, отец Феофан, настоятель Сальяновской церкви, в дом пожаловал.
Не готовы оказались, засуетились всем домом на стол собирать, только Петя сидел молча, глядя неподвижно в пламя свечи. Отец Феофан словно и сам лишился речи, стоял перед ним, переминаясь, потом снял наперсный крест и перекрестил Петину голову. Надел крест, поднял прозрачную его ручонку, нагнулся, поцеловал – и вышел молча.
С тех пор совсем уже не трогали Петю, обходили молча, как святого, зачумлённого.
Вскорости автомобиль прикатил, отец Феофан взял его в Переславль, к архиепископу.
Первый раз в автомобиле Петя ехал, но смотрел пред собой, прямо, на окошки не оборачивался. Подвезли к терему каменному, провели покоями и посадили за стол в трапезной. Посуду белую поставили, суп принесли.
Петя ел мало, отказался, сидел неподвижно.
Тут человек высокий в богатом чёрном одеянии подошёл, руку протянул к его губам. Петя не пошевелился, рассматривал перстни на протянутой для поцелуя руке.
– Так, – произнёс человек в облачении, – не воцерковлён, стало быть. Жаль. Ты что ж это, отрок, предсказываешь? Грех, большой грех. Господь Бог наш будущее от детей своих скрыл, в том великое помышление Его о нас. А ты – раскрываешь.
Петя молчал.
Человек в облачении задумался.
– Но коль наделил тебя Господь таким даром, так то не случайно. На благо используй.
Он пошарил в одеждах, достал фотографию дородного священника в белом облачении и положил перед Петей.
– Сказать можешь, когда человек этот умрёт?
– Свечу, – ответил Петя.
– Свечи! – крикнул собеседник, и тут же вбежал служка со связкой свечей.
– Мне одну, – сказал Петя. – И зажигать должен сам. Спичкой.
Он зажёг свечу, всмотрелся в пламя и, не глядя ни на собеседника, ни на фотографию, сказал:
– Он следующим веком умрёт, на седьмом году.
Собеседник помрачнел. Взял фотографию и вышел.
Вернулся, держа несколько других.
Петя, глядя в пламя свечи, называл время смерти запечатлённых людей – и вдруг перед ним легла фотография собеседника. Что-то предупредило Петю, он посмотрел на архиепископа и сказал:
– Нет, этого я не могу.
– Почему?
– Живым вижу, не могу.
– Так я выйду.
– Не надо, я не смогу.
– Значит, в тайне Господь сохранил. Неисповедима мудрость Его.
– А, вот пожар будет, всё сгорит, – неожиданно сказал Петя.
– Что сгорит, что?
– Всё тут погорит кругом, и дом этот тоже, только стены останутся чёрные, мне видно так.
– Ну, спасибо, отрок, что упредил, мы меры примем.
– Не надо, – ответил Петя, – не поможет, сгорит всё.
– А когда?
– Следующим месяцем, посерёдке.
– Так мы меры…
– Люди подожгут, лиц не вижу.
– Може, ошибся, отрок? – спросил собеседник, но взглянул в его лицо и тяжело вздохнул. – Чем наградить тебя? – спросил. – Проси что хочешь.
– Не надо мне ничего, – ответил Петя и задул свечу.
Архиепископские палаты следующим месяцем сгорели. За Петей приезжали каждый день большие люди на красивых автомобилях и нанимали его для прояснения своих дел и планов. Отец теперь брал за него крупные деньги, мать плакала. Так прошло два года. Петя оставался тем же, не менялся, не рос. В какой-то день он затосковал, когда приехали за ним, сказал: «Болен».
Он был всегда один, тихий мальчик Петя, братья и сёстры никогда не садились c ним рядом. Он смотрел в оконце, там, на улице в пыли мальчишки гоняли мяч. Его не примут играть, да он и не умеет. Никто не интересовался им, не спросил никогда: «Как ты, Петя?» Даже мать смотрела на него только издали и вздыхала тихо. Так и просидел он короткую свою одинокую жизнь – молча, с зажжённой свечкой.
Петя никому не хотел зла, но приходилось говорить страшное, потому что в свече видел он судьбы людей. Один раз его избил человек, чью скорую гибель он предсказал. Петя после этого долго болел, лежал дома, мать приносила еду, но никогда не задерживалась у его кровати. Петя много теперь знал о жизни людей, о мыслях их и желаниях. Они помнились, застревали, и ему становилось тяжело нести непрошеное знание о тех, кто населяет эту землю.
Он предсказывал чужое, неинтересное ему будущее и знал, что самого его никакое будущее не ждёт. Он не захотел жить, мальчик Петя, простая душа, и он умер.
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Андрей Назаров
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.
