Размечтался. Кто бы мог подумать, что этот сухарь по имени Эрвин Шнаакер – он же Виктор Яковлев – способен мечтать. Я приехал от профессора поздно, около десяти. Обычно в то же время по средам Наташа возвращалась с репетиции. Я ждал её. Она не пришла. Может, Эрвин-младший заболел? Я не мог спросить первым.
Завтра, послезавтра, в субботу – никто так и не постучал в мою дверь. В воскресенье я вышел на дежурство и вернулся только в понедельник после обеда. Ко мне поскрёбся мой подопечный, наконец. Хотя он вполне доставал до звонка, но скрестись, как кошка, в дверь было, видимо, куда привычнее.
– Открыто, – пригласил я, раскладывая тахту, чтобы поспать после бодрых суток.
– Много операций сделал сегодня? – мелюзга прыгнула сначала мне на шею, а потом – в кресло.
– Четыре, – зевнул я.
– У тебя есть что поесть?
Эрвин так жалобно захлопал на меня глазами, будто его неделю не кормили. Я кивнул, и он помчался на кухню.
– Чавкай потише, культурный человек, – крикнул я, взбивая подушку.
– Очень вкусно! – орал он оттуда.
Так. Пустая гречневая каша и два варёных яйца. О чём это он? Я заглянул в кухню. Мальчишка, торопясь, ел холодную гречку прямо из кастрюли столовой ложкой. Яйца он даже не вытащил из холодильника. Я поставил чайник и, скрестив на груди руки, наблюдал за ним.
– Как в школе дела?
– А, нормально. Пятёрки.
Кто бы мог сомневаться. Ребёнок с блестящей наследственностью, пожирающий кашу, как свинья.
– Что случилось? – смахнув с рубашки пёрышко, пролезшее из взбитой подушки, спросил я. – Почему ты такой голодный? Мать разве не дома?
– Дома, – он даже удивился. – Она уже всё время дома.
Наташа вышла из отпуска только месяц назад. Я терпеливо ждал, пока мелкобрюхий насытится и расскажет.
– Витя, я у тебя уроки поделаю. Ты спи, я шуметь не буду... Можно, я ещё что-нибудь съем?
Он опустошил всю кастрюлю! Все четыре порции!
Я достал ему яйца, хлеб, масло, сыр, груши и, бросив «Смотри за чайником!», быстро поднялся к ним. Было не заперто. И очень тихо.
Я едва разглядел в полумраке комнаты на полу чёрный предмет, похожий на камень: такой же неподвижный, такой же невзрачной формы.
– Наташа? – позвал я, почему-то меньше всего сейчас веря в то, что чёрный ком – это она.
Камень ожил. Поднялась голова с бессмысленными, воспалёнными от долгих слёз глазами, которые на меня даже не посмотрели, уставившись в пустоту на короткий миг, после чего голова устало уткнулась в колени, и всё снова окаменело.
Я сел рядом.
– Эрвин сказал, что ты не ходишь на работу, – мягко начал я.
– Меня уволили, – не сразу услышал я.
– За что?
Она молчала. Святые небеса, это невозможно объяснить, но я понял в тот момент, что мне лучше навсегда убрать из моего голоса тон мягкотелого мечтателя, вернув чёрствого, сухого Эрвина, которому эта девчонка верила значительно больше. Я поднялся с пола и сел на диван, возвысившись над ней и тут, как делал её снисходительный, семи пядей во лбу вечный сосед.
– За что? – строго повторил я.
– Я отказала директору, – прошептала она.
Лев Бонифатьевич, сухопарый старикашка, честный и правильный...
– Ты говорила, что он у вас, вроде, поехал лечиться в санаторий?
– Да. Он там уже месяц. Его замещает Кашальский.
– Это который у вас племянник министра? Помню, ты с ним в дуэте пела. И в августе его юбилей отгрохали.
– Как раз на юбилее всё и началось...
Именно тогда, три месяца назад, начались его домогательства. Наташа боялась приходить на репетиции. Но приходила. Уже и Машка, её давняя подруга, собралась увольняться. Нет, Кашальский не имел на неё виды: она была замужем и, к её счастью, муж работал в том же театре... Но он имел виды на всех остальных, которые помалкивали и даже злились на Пегову-недотрогу, что та смеет отвергать влиятельного поклонника: подумаешь, лёгкий флирт – всё, что ему нужно! – зато он не срывает зло на всём коллективе из-за того, что та ему снова и снова отказывает...
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: