Прилюдная пощёчина положила конец его великим чаяниям. Наташу выкинули. Она не дала себя унизить – этим ведь нужно гордиться. В Ленинграде много других оперных театров, велика беда! Так девчонке сказала и Машка, которая заодно сообщила, что Кашальский смещает Льва Бонифатьевича и остаётся полноценным директором. Он давно мог бы это сделать, но не знал, насколько сладок вкус власти, которую он впитывал сейчас огромными глотками, замещая почётного почтенного руководителя.
Все факты девчонка рассказывала, как будто речь шла не о её жизни, а о каком-то малоинтересном фильме.
– Он сказал, что я едва ли где-то найду место. Директоров других театров он оповестит о моей неуживчивости, недисциплинированности и о недостаточном таланте, к тому же.
– Неужели все промолчали? Даже твоя Машка?
– У неё сегодня занятия с учениками в консерватории. Её не было при этом... А завтра она тоже уходит вместе с мужем.
Я думал, что на этом инцидент исчерпан. Она сохранила своё достоинство. Сменит театр – и жизнь покатится как прежде. Конечно, ситуация неприятная, но разве она стоит того, чтобы впасть в ту депрессию, в которой пребывала сейчас девчонка? Из неё будто жизнь высосали.
– Что не так? – я злился из-за собственного бессилия разгадать эту белобрысую квашню на полу.
Она горько улыбнулась:
– Ленинградский музыкальный театр – он ведь первым в стране начал гастролировать за рубеж. В начале года труппа поедет в Азию, хотя толком пока не выбран репертуар. А следующей осенью – в Европу...
И что? – молча спрашивал я. Она продолжала улыбаться, а по её лицу потекли крупные слёзы.
– Лев Бонифатьевич говорил, что это точно будет Франция, Польша, Австрия... И, возможно, Германия. Возможно. Он пока не уверен, но всё может быть.
Что стало со мной в эту минуту, мои дорогие люди? Я не вспомню уже. Куда-то летел, что-то крушил, держал кого-то за горло... Жаль, что не её. Не Бестию. Ты мечтаешь о ком-то больше десяти лет. А потом узнаёшь, что этот кто-то отчаянно, ежедневно, а может, ежеминутно мечтает вот точно так же о другом человеке. И с этим ты ничего поделать не можешь. С этой болью, которая пронзает сердце, как ядовитая стрела, которую нельзя вытаскивать, чтобы из сердца не хлынула кровь и чтобы оно не умерло окончательно.
Она все эти дни оплакивала крохотную надежду на то, что когда-то там – через год, через два, через три – их труппа поедет в Германию, захватив в том числе и Берлин, где жил Герхардт Бройт. Я вспомнил, как она, прилично беременная, проваливаясь то и дело в глубокий снег, шла почти двадцать километров туда, где мы работали на лесоповале, чтобы, возможно, увидеть, возможно, только раз взглянуть на Бройта. А потом, в Берлине, быть может, он пришёл бы на советскую оперу и увидел её. Чистые домыслы, ничего более. Но ради них она жила. И работала именно в этом театре. А её выгнали.
А я что? Меня больше не существовало. Даже для меня самого. Я исчез.
Вечером того же дня она пришла. Умытая, причёсанная, не в чёрном, слава небесам. Потом я узнал, что её подруга примчалась к Наташе на всех парах – та самая Машка, которую мы с Эрвином-младшим давно прозвали Баязет благодаря вечному восхищению Машки этой оперой и, конечно, своей блистательной ролью в ней.
Баязет пришла на вечернюю репетицию, на которой рвал и метал всем недовольный Кашальский. В зал ворвался некто.
– Почему посторонние в зале? Идите вон! Живо! – хмурил лоб сорокалетний обольститель.
Некто, в ком многие узнали друга Натальи Пеговой, который часто приходил на её концерты, рысью летел к сцене: глаза его жутко вращались и сверкали, могучая фигура угрожающе согнулась. Немец с русским именем впервые использовал советский мат, схватив Кашальского за горло и притиснув к декорации, которая тут же упала, а оба – за ней.
– Я так понимаю, ты к ней прикасался? – тряс бывший фашист бывшего обладателя брони. – Ты её восстановишь и самоликвидируешься отсюда, иначе я...
И он под дружный вопль напуганных, но любопытных женщин, которые и не думали звать на помощь, схватил директора за причинное место и начал поднимать за него с пола его обладателя. Тот орал и скрипел.
– Я тебя везде найду, бронированное чучело... – продолжал некто. – Ты понял? Это не за то, что ты её трогал. А за то, что даже подумал тронуть её. Нравится? Продолжаем?
От боли Кашальский не мог и слова молвить, а только тонко, по-бабьи, попискивал.
– Она – Герой Советского Союза, а ты кто, отсидевшаяся в тёплой сытной квартирке г(нида)?
Не будем приводить здесь истинный вид скверных слов, которые употребил мучитель. Люди на сцене ахнули, услышав новость о Наташе. Пусть знают. Пусть боятся. Пусть гордятся. Что угодно.
– Не дай бог скажете ей, что знаете о её звании! – обвёл некто зал злыми глазами, наконец, отпустив страдальца-директора и быстро ретировавшись.
Кто-то из женщин не сдержал победоносный смешок, когда прежде похотливое чудовище еле поднялось и молча согбенным стариком прошаркало за кулисы, ни на кого не оглянувшись.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: