Она постучала. Был белый день, после обеда.
Она никогда не приходила в «даты одиночества», как я их про себя называл. Зачем же она здесь?
Я писал диссертацию, не переодевшись в домашнее. Сел, как только пришёл с дежурства.
– Всё трудишься? – Наташа кивнула на гору папок и исписанные листы.
Она подошла к столу.
– До вечера надо успеть переписать тезисы… Профессор ждёт.
– Ну у тебя и почерк, – всмотрелась она.
У неё он был не лучше, между прочим.
– И как вы, врачи, понимаете каракули друг друга?
– Да проще пареной репы, – усмехнулся я, сказав это по-русски.
Ручка замерла: я почувствовал запах её платья. Наташа обошла меня с другой стороны и, облокотившись на стол, с любопытством разглядывала мою писанину.
– Тебя вчера какая-то женщина искала. Ходила по подъезду.
– Маловероятно. Я никому не даю свой адрес.
– Значит, узнала в больнице.
Её тон был новым. Продолжая переписывать, я понимал, что моё сердце слишком громко стучит: её локоть касался моего.
– Я никому не говорю, что я врач.
– Почему же?
– Это к делу не относится.
Она обошла меня снова – и снова оперлась на локти, но уже со стороны пишущей руки.
– Она была очень грустной… Я тебе не мешаю?
Наташа мешала. Я отодвинулся, чтобы писать было удобнее.
– Значит, по пьянке сказал лишнее, – сухо отвечал я.
Она рассматривала моё каменное лицо. В груди предательски стучало.
– Тебе заняться нечем? – ворчал я.
– Мне через час на репетицию.
Мы молчали. Я дописывал.
– Я десять лет не могла найти для него нужных слов. Что ты ему такого сказал?
Это она о сыне.
Она пыталась разобрать мой почерк. Она никогда не стояла так близко – у меня расплывалось в глазах.
– У тебя же сегодня день памяти, – напомнил я, и зубы стиснулись до боли, а в виски кто-то быстро затыкал холодной железной спицей.
Она выпрямилась. Я слышал, как взволнованно она дышит.
– День рождения, а не день памяти, – сказала девчонка. – День рождения мамы.
Я замер – и слушал её, молчащую рядом. Она не уходила, в отчаянье обняв свои руки, и всё пыталась понять, почему она пришла ко мне с этим новым тоном. Откуда он? Быть может, во всём виноваты коллеги-певицы, которые удивлялись, почему с такой внешностью Наташа ещё одна, если под боком друг; а может, она сама впервые заметила во мне что-то, чего раньше никак не могла разглядеть, а это вышло наружу и оказалось притягательным; а может, десять лет без единого объятия стали невыносимы? Что же она скажет своей первой любви при встрече? Почему она не вынесла ожидания?
– Ты осуждаешь меня?
В её глазах дрожали слёзы, она сжалась, как в холодном подвале Вселенной. Я обнял её, а она всё дрожала, хотя сразу приникла к моей груди как к единственному источнику тепла.
Я думал, что спокоен, а она сказала:
– Так оглушительно бьётся…
***
Я ехал на метро к профессору и вспоминал наш первый белый день, жаркий, как солнце юга. Я не знал, что дальше. Мне было тридцать восемь, и сегодня впервые я понял, что такое семья. Мы жили по соседству столько лет, мы каждый день общались, но я всегда знал, что вход в её сердце мне заказан, а потому заводил множество случайных знакомств, чтобы ни в коем случае не зациклиться только на ней.
Наверное, она думает, что всё останется по-прежнему. Мы будем только соседями. Это правильно... Но невыполнимо. Мы нуждались друг в друге больше, чем думали. Мы были живыми людьми из плоти и крови. Мы были победитель и побеждённый, эти роли смешались, сгорая и возрождаясь в очередном поцелуе.
Что я скажу её первой любви? Ведь мы обязательно встретимся.
Я скажу, что это моя вина, с самого начала. Это только моя вина.
Она – моя семья, пусть я и не обременю этим открытием её свободную душу, чьи слёзы в дни рождения близких весили больше, чем наши совместные годы, и уж тем более чем её долгожданное объятие, которое она забудет, как только встретит Герхардта. А она его встретит. Ради этого – боль её сердца, страшные сны и моё тепло.
С ней были самые ужасные мои годы. Эпизод у озерца перечеркнул моё прошлое и отрезал, как ненужный жир, что-то от сердца. Десять операций за двадцать лет – готт, слава моему дяде, настоявшему на поступлении в институт медицины, а я ведь хотел идти в архитекторы. Эта девчонка измотала меня как профессионала. Это были самые сложные в моей практике операции, когда я мог благодарить родителей или небо за врождённое хладнокровие, иначе мои руки могли бы дрогнуть – и судьба белобрысой засранки была бы, наконец, закончена.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: