Пушкин, по сути, требовал ясного и чёткого разграничения цензурного контроля от эстетической и моральной опеки. «Эк куда хватил! Ещё умный человек!» — сказал бы по этому поводу гоголевский Городничий, уверенный, что и спустя 100 лет решение проблемы немногим сдвинется с места. Надо понимать, генерал-губернатор не зря направил в столицу представление на должность именно его, Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского, а там Сенат назначил его главой уездного города. Что-что, а он прекрасно понимал, что в России не просто «горе от ума», а смертельно опасно родиться с душою и талантом.
С момента появления Пушкина «свободно, под надзором» в Москве, можно заметить, в его жизни бывали странные сближения. Чем внимательнее их рассматриваешь, тем больше многое кажется удивительным. Впечатляет, например, факт — явно неординарный и потому вызывающий недоумение, — в первый же рабочий день после венчания на царство от нового императора Николая Павловича Романова следует распоряжение: «Пушкина призвать сюда». Что, других, более важных, забот нет? Выходит, своё царствие Николай I начинает с Пушкина. Дело случая? Или продуманный, чем-то обусловленный, может, даже вынужденный шаг?
Пушкинские современники, литературные ретрограды, называли отвратительными поэмы молодого автора, содержащие просторечия и фольклорные элементы. Позже стали говорить, что дерзкий Пушкин посмел невероятно расширить лексикон. В пору моей молодости звучало, что Пушкин был реформатором русской литературы и русского языка. Сегодня я смею думать, что ни о каких реформах, будь то литературы или языка, он не помышлял. Революции и в этой области он не желал. Писал, как думал. Думал играючи. Любил играть словами, не почитал за грех включать в игру и европейские слова. При этом оставался самим собой: отстаивая народность литературного языка, Пушкин избегал, что было для него естественно, крайностей. Его противники полагали, что это они с разных сторон «клюют» Пушкина и надеялись его «заклевать». А он не в шутку, а всерьёз боролся как против карамзинского «нового слога», так и против «славянщизны» Шишкова и его сторонников:
«Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утончённости. Грубость и простота более ему пристали».
«Истинный вкус состоит не в безотчётном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».
И русский язык сделал свой выбор — он отдал предпочтение Пушкину, пошёл следом за ним.
Среди обвинений, звучащих в адрес Пушкина, одно из самых распространённых — оказывается, у него почти не было «своих» сюжетов. Каждый раз отыскивалось нечто, гулявшее по всей Европе (типа истории Дон Жуана), но переосмысленное поэтом. Выглядело как новое, но ведь исходник был чужой. Сегодня можно прочитать, что «споткнуться можно только на “Пиковой даме”». Вроде бы ничего подобного не найдено. История была в любом случае подлинная, не придуманная. И пусть известно, что количество сюжетов в мировой литературе, как ни удивительно, довольно ограничено, негативный оттенок упрёка за Пушкиным числится. Хотя справедливей будет сказать, что он не копировал. Он учился играть по чужим правилам, чтобы побеждать.
Да что там «чужие» сюжеты. Пушкин при каждом удобном случае пользовался и чужими поэтическими строками. Помните эпиграф к Главе первой «Евгения Онегина»: «И жить торопится, и чувствовать спешит»? Так как строка — из пушкинского романа, то в повседневной жизни мы и числим её за Пушкиным. Не обращая внимания, напрочь забывая, что сам Пушкин сопровождает её, как и положено, указанием: «Кн. Вяземский». Просто замечательная строка Петра Андреевича давно в нашем сознании стала пушкинской.
Какого из странных сближений ни коснись, в каждом всё сходится — и вокруг факта самой гибели Пушкина, и вокруг последних дней его жизни, и вокруг трактовок его судьбы последующими поколениями. Вера, как известно, важнее правды. Особенно в ситуации, когда правда противоречит тому, что мы принимаем на веру. Трудно отделаться от мысли, что будь нам доподлинно известно, каковы реальные причины (или причина) ухода Пушкина из жизни, кто автор «Диплома Ордена рогоносцев», почему поединок на Чёрной речке сопровождала целая цепь случайностей (и случайностей ли), мы могли бы…
Что мы могли бы? Лучше понять Гения? Вмешаться? Что-то исправить? Не допустить? А он сам хотел бы этого? Не уверен. Но мы всё же пытаемся.
Ничего нам не объяснив, Пушкин сделал свой выбор. А мы всевозможными гипотезами и версиями, путём интерпретации косвенных данных, а то и просто придумками (потому что данных нет) хотим нарушить его последнюю волю. Причём зачастую автор какой-нибудь новой гипотезы выдаёт её за непреложный факт. И почти всегда при этом мы имеем дело с идеологизированным подходом. Сколько раз я сталкивался с тем, что, вбрасывая только одну возможную интерпретацию, автор подаёт её не как предположение, а как якобы «доказанный» факт. Однако про все иные версии «забывает», других как будто и нет. О том, насколько это ненаучный подход — и говорить не хочется.
Гипотез, связанных со смертью Пушкина, масса. Какая из них более правдива? Понять уже невозможно: информация о дуэли и причинах, приведших к ней, уже давно «функционирует» по правилам современных информационных сетей, когда десятки мнений и свидетельств опровергают друг друга. Одно бесспорно, что гибель Поэта по сию пору является живой болью для большинства россиян.
Среди затронутых и не затронутых мною версий о смерти Пушкина заслуживает упоминания версия Вадима Валериановича Кожинова. И дело вовсе не в том, что в своё время она вызвала возмущённую реакцию. Что «возмущённую» — не удивительно. Замечено, противники, исповедующие разные концепции, редко ограничиваются лёгкими уколами — бить, так до крови. По мысли Кожинова, поэт был убит из-за того, что росло его влияние на государя, и граф Нессельроде, опасаясь радикальных политических перемен, организовал убийство. Вроде бы версия имеет даже некоторое подтверждение в лице известного дипломата Г. В. Чичерина. Выходец из дворянской семьи, имевшей давние традиции дипломатической службы, первый народный комиссар иностранных дел СССР, он через родителей и родственников — дипломатов — якобы был посвящён в тайну гибели поэта. В 1927 году Чичерин в письме к пушкинисту П. Щёголеву утверждал, что автором «диплома-пасквиля» является Ф. И. Бруннов, личный помощник министра иностранных дел К. В. Нессельроде. Заказчиком же письма была супруга министра.
В 1819 году, служа под началом М. С. Воронцова в Одессе, Ф. И. Бруннов редактировал «Одесский вестник». По утверждению Филиппа Филипповича Вигеля, «всей Одессе был известен как продажная душа». Современники считали, что карьерным взлётом Филипп Иванович был обязан своему красивому почерку и безупречному стилю при составлении дипломатических документов. Можно встретить характеризующие его строки:
«Писал очень чётко, очень редко исправлял написанное и при этом никогда не вычёркивал, а аккуратно выскабливал, и гордился своим искусством скоблить».
Версия, что именно Бруннов сочинил «Диплом Ордена рогоносцев», послуживший, по мнению ряда пушкинистов, причиной роковой дуэли Пушкина, считается малодоказательной. Но странное дело, никто и не берётся её доказывать. Хотя тут ведь не требуется забор биологического материала у родственников для анализа ДНК. Всего-то взять в архиве министерства иностранных дел несколько страниц, написанных рукой «чиновника по особым поручениям» при К. В. Нессельроде в 1830-х годах, и провести сравнительную почерковедческую экспертизу с экземпляром «Диплома Ордена рогоносцев».
В силу разных причин у меня нет никаких симпатий к семейству Нессельроде. Я ничуть не исключаю, что Бруннов был «продажной душой». Но пока никто не доказал, что именно он приложил свою руку к написанию «Диплома…», я предпочитаю исходить из презумпции невиновности. Так что на сегодняшний день место версии Вадима Валериановича среди тех, что находятся в папке с надписью «Гипотезы с идеологизированным подходом».
Со смертью Пушкина связана и красивая легенда о том, что не пожелавший писать портрет молоденькой Натальи Пушкиной Карл Брюллов портрет самого поэта написать хотел. Но позже. Просто не успел. Рассказывают, дуэль состоялась буквально за день до намеченного сеанса портретирования. Таков один вариант мифа, однако, есть второй, тоже грустный. Мол, Карл Брюллов предлагал Пушкину написать его портрет. Но памятуя, как художник бесцеремонно отказал ему в написании портрета Натальи Николаевны по причине, что она косая, Пушкин отплатил ему тем же — не дал согласия позировать для собственного портрета.
И про Ивана Андреевича Крылова рассказывают, будто всегда спокойный, невозмутимый баснописец, которого за день до дуэли с Дантесом посетил Пушкин (он тогда был весел, говорил А. П. Савельевой, которая жила вместе с Крыловым, всякие любезности, играл с их малюткой дочерью, нянчил её, напевал песенки), узнав о смерти Александра Сергеевича, воскликнул: «О! Если б я мог это предвидеть, Пушкин! Я запер бы тебя в моём кабинете, я связал бы тебя верёвками… Если б я это знал!»
Бесспорно, история впечатляющая. Мифическая или правдивая — поди разбери. И если в основе миф, то он о Крылове или о Пушкине? Но прежде, почему здесь видится миф? Так случилось — после гибели поэта очень быстро заговорили о том, что внешние условия Пушкина, несмотря на цензуру, были исключительно счастливыми. Что вражда светской и литературной среды к Пушкину преувеличена. Что не Уваров, Бенкендорф, Кукольник и Булгарин представляли свет. Что едва ли был когда-нибудь в России писатель, окружённый таким блестящим и многочисленным кругом верных друзей, людей из его среды, понимающих и сочувствующих. Ведь находились рядом с ним Виельгорские, Вяземские, Жуковский, Гоголь, Баратынский, Плетнёв. Было ли так на самом деле? Увы, нет! Можно предположить, что окружение Пушкина после его смерти предпочло, чтобы о них говорили только хорошее.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—171) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 89. Опекун Пушкина отнюдь не на бумаге, а по жизни
Эссе 90. Жандармские генералы всегда пугают власть зреющими заговорами и революцией
