Я был не её круга с самого начала. Мой капитан – сын уважаемого фюрером человека, потомок энциклопедической династии, его дом с роскошным палисадником стоял в сердце Шарлоттенбурга – района, где жила самая почётная часть немецкого общества. Она – тоже дочка громкой персоны, коммунистка с манерами аристократки.
Я никогда не видел ни тогда, ни впредь, чтобы девчонка, даже очень голодная, с жадностью бросалась на еду: хлеб всегда отщипывала, а не кусала; её неизменно сопровождал приятный запах – видимо, привычку натирать тело травами привили с детства; а смотрела она так, что сердце трепетало и хотелось упасть перед ней колени и молиться, будто она – алтарь, эта единственная ступенька к Богу.
Она бы никогда на меня не посмотрела – эта весёлая девчонка с королевской осанкой. Она убивала нас, а я изнемогал от восхищения и ждал, когда же сам попадусь в одну из неповторимых ловушек.
И всё-таки попался, но, как видите, совсем не в ту, в какую хотел. Правда, ввиду моего любвеобильного прошлого я терпеливо ждал, что скоро всё закончится, и тогда я начну всё заново. Вернусь домой для начала, как Герхардт. Я очень тосковал по Германии, по моему дяде, который меня воспитал, по Гумбольдтовскому университету и практике в Шарите.
Меня возмущало, что тщедушная девка, убийца пяти сотен моих соотечественников, могла меня, немца с железной волей и самой суровой репутацией на войне, увлечь с такой лёгкостью. Этого не могло быть! Да и страсть – не любовь, она быстро сгорает. Скоро моя тоже потухнет навсегда, как же я ждал этого, мои дорогие люди, и гасил в себе эту страсть годы, бесконечные годы. Не скрою, я преуспел.
Как только я замечал в Наташе интерес ко мне, то как мог уничтожал его. Мы – лишь соседи поневоле, вот наш официальный статус.
Меня не будет в её сердце. Уж не наслаждаюсь ли я этой мыслью? Порой я мог изобразить снисходительную рожу в ответ на её слова. Чего иного ожидать от фашиста? Она всегда должна помнить кто я. Откуда я. Я – свидетель расстрела её отца, святые небеса... Этого достаточно, чтобы не быть в её жизни.
Я ведь умру гораздо раньше неё, мои дорогие люди. И до самой смерти я буду помнить один эпизод, который мог сделать крутой поворот к моей долгожданной, упоительной радости.
Она шла по парку из консерватории. Она всегда ходила пешком, сколько её помню. Час туда – час обратно. Сущие мелочи для Белобрысой Бестии.
От ещё неведомого для меня счастья она светилась и потому на ходу размахивала сумочкой. Увидела меня – и засияла ещё больше, как ангел. Я тогда подумал: вот бы мне когда-нибудь так же сиять, как она... Она ничего вокруг не замечала, летя ко мне, и с такой нежностью на меня посмотрела, что я затрепетал. «Эрвин, меня берут на гастроли!» – лился её голосок. Её первые гастроли – в самом начале учёбы в консерватории! Как быстро её заметили...
– Витя, кто это? – разбудил нас обоих низкий голос. – Ты её знаешь – эту иностранку?
Наташа, забывшись, обратилась ко мне по-немецки. Её сияние исчезло. Моя черноволосая спутница учуяла в модно одетой юной блондинке соперницу, бросая в неё из глаз надменные волчьи искры.
– О, извините, я обозналась, – играя роль до конца, по-немецки сказала Наташа – и пошла своей дорогой.
Да, я делал всё, чтобы держать между нами расстояние бесконечного чёрствого сухаря. Да, я преуспел в этом. Но если бы вы знали, мои дорогие люди, чего бы я только ни отдал, чтобы вернуть то мгновение и её первую нежность ко мне.
Наташа перестала ко мне заходить. Мне тоже нужно было время, чтобы пережить панику, которая не давала мне спать и есть. Вы же понимаете: чего мне, опытному донжуану, стоило окрутить эту девчонку сейчас, в самом её расцвете? Сущие пустяки. И плевать на Герхардта. Я не для него её берегу... Как меня искушала эта мысль, святые небеса: сделать её своей, своей! Навсегда, перед Богом и людьми! Тогда, в парке, я понял, что она ответит мне, сделай я хоть единственный шаг навстречу. Мы два года соседствуем. Мы ведь живые люди.
Моя вечно сухая, серая, ни одной скулой не движимая морда – свидетельство врождённой невозмутимости. Вот что девчонка видела эти два года изо дня в день. Каменная оболочка, рациональные речи, минимум эмоций, вечная правота. Вот что она знает обо мне, потому что только это я и вынимаю на свет божий из мрака завравшейся душонки.
Да, иного и не должно быть. Иного не будет...
Она такая смешная. Подумать только: красавица, которая крутится у зеркала, – вы же сразу смекнёте, что это вертихвостка, кокетка, жеманница чёртова... Но когда мужчины пытались познакомиться с Наташей, она недоумевала: что такое? «Что вам угодно?» – строго сверкала она на странного подлизу, и тот, поджав хвост, исчезал. Они не выдерживали взгляда синих глаз – драгоценного камня, отшлифованного войной. Грани этого самоцвета переливались оттенками, которых у других женщин просто не могло быть. Страшные оттенки, таинственные, притягательные. Мужчины боялись её. И, оставив вторые попытки завоевать красавицу, восхищались ею уже на расстоянии.
Эта околозеркальная вертихвостка не умела флиртовать. Она красовалась перед зеркалом, потому что так делают все девчонки, а не для того чтобы привлечь воздыхателя. Странно, что я о ней думаю. Мужчины ведь любят кокеток.
***
Прошло три дня молчанки. Первый раз мы так долго не общались. Я собрал себя в кучу и шёл теперь по прежнему парку с очередной дамой сердца. Я знал, что с минуты на минуту в арке появится Наташа. Так и случилось. Она вела за руку сына, который, едва меня завидев, невзирая на окружающих, с воплями радости кинулся ко мне. Я подхватил его и поднял над землёй, ребёнок засмеялся. Моя спутница, как и предыдущая, сычом воззрилась на незнакомую красотку, которую я поприветствовал.
Наташа не подавала вида, что удивлена. Хорошо. Теперь я в её глазах спекулянт, изменщик и бабник. Отличный набор для того, чтобы продолжить наше ненавязчивое соседство. Опасность ушла. А то ведь она, как пить дать, подумала, впервые увидев меня с дамой, что мы из ЗАГСа шагаем.
Погордившись собой секунды три, я, наконец, заметил в её руках чемодан.
– Это что? Для гастролей? – спросил я.
– Однокурсница одолжила. Мы с Эрвином переезжаем.
– Куда же?
– В общежитие при консерватории, – в её голосе появились те непреклонные нотки, которые я впервые услышал от Бестии на её допросе. На том жутком допросе.
Так, а вот это ни в какие рамки. Стало быть, сейчас или никогда.
– Ты что молчала? – рассердился я и через плечо кинул моей обалдевшей спутнице: «Я друг семьи».
Тогда в первый раз я обратился к Наташе на «ты». Друзья детства, школы, семьи и всякие иные друзья не могут же «выкать»!
– Надо помочь. Извини.
И я без сожалений покинул даму сердца, довольно бесцеремонно схватив Наташу повыше локтя и потащив её за собой. На другой руке у меня сидел довольный Эрвин-младший.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: