– Вера Николавна, ну, хватит плакать. Встрепенитесь чуток. Давайте вот мороженку съедим, – Маша пихнула бабе Вере мороженое.
На днях Вера получила от Андрея письмо – он в Чечне.
Она дала Маше письмо и, пока та читала, сидела и плакала.
С экрана включенного телевизора орала навязчивая реклама:
– Коля любит Мамбу!
Оля любит Мамбу!
И Сережа – тоже!
Маша выключила телевизор.
Андрей, конечно, писал, что он и не в самой Чечне вовсе, что сидят на блокпосту далеко от тех мест, где стреляют, что кормят отлично, командиры просто классные, а кругом – живописные горы.
Но бабушка читала где-то между строк ... Внук в Чечне, и этим все было сказано.
Мороженое таяло, Вера Николаевна наконец, шмыгая носом, начала его есть.
Маша успокаивала бабу Веру, как умела.
А как она умела? Как учили.
А учили их, что наше государство не даст в обиду, что защитит, обеспечит, обучит молодых бойцов. Не отправит сразу на позиции опасные. Не может такого быть!
Откуда было знать Маше, что государство наше в те годы было, по большому счету, не в состоянии вести войну — настолько плохим было состояние армии после распада СССР. Это касалось не только оружия. В бою оказывались и слабо обученные срочники — как «пушечное мясо».
И вся надежда вот таких мам и бабушек была только на то, что повезет их сыну с командиром, что будет он костьми своими ложиться, дабы сберечь своих бойцов, вернуть их матерям, на то, что обойдет волей случая пуля их детей.
– Все будет хорошо, Вера Николаевна. Все хорошо. У нас же с Вами две иконы есть. Сразу две. Вот они и оберегут Андрея.
– Молюсь, Машенька, целыми днями за него молюсь...., и за тебя тоже....– Вера Николаевна перекрестилась, – Пусть у вас, детки мои, все хорошо будет. Только этого и хочу.
Маша рассказала последние свои новости. Вера Николаевна завалила её вопросами, но пока у Маши на них ответа не было. Устроят ли ее по трудовой книжке? Сколько будут платить? Что за общежитие дадут?
Все должно было выясниться позже.
Маше вопрос с жильем тоже был интересен. Ленька-брат был предоставлен сам себе, мать периодически пила. Маша мечтала его забрать в Ярик. В этом году он переходил в девятый класс.
За это время Маша предпринимала несколько попыток устроить как-то дела брата. Договаривалась со знакомыми, чтоб присматривали и подкармливали в те периоды, когда мать в запоях, отправляла деньги ему. Но, в общем-то, ничего не менялось.
Дело было ещё и в нем самом. Он был упрям. Неумело тратил деньги, отправленные сестрой, плохо питался. В магазинах появились новоявленные растворимые напитки, жвачки, конфеты, какие дети видели впервые. Лёнька тратился на них.
Маша ездила в родной поселок нечасто, на каникулах работала почти всегда, брала на это время большие заказы, трудилась.
Да и мать встречала её плохо. Сначала подзуживала и оскорбляла, а потом ревела, жаловалась на жизнь, а пьяная – просила прощения...
В общем, все было стабильно.
Маша, конечно, переживала и очень ждала – когда начнет работать по-настоящему, когда появится хоть какой-то свой собственный угол, а не комната в общежитии колледжа на четверых девчонок. Мечта о своем собственном жилье витала где-то очень далеко, но уже витала...
Застывшие в своем росте новостройки Ярославля, которые когда-то и привели её сюда, казались недосягаемыми апартаментами, большой несбыточной мечтой. Где уж маленькой провинциальной девчонке, зарабатывающей только-только на пропитание, цепляющейся за любую возможность получить хоть чуточку большую стипендию, мечтать о квартире. Где уж...
Но оптимизм молодости не позволял унывать. А жизнь научила надеяться только на себя .. Ну, и ещё, иногда, на добрых людей.
Вера в то, что таких людей куда больше Машу не покидала. Иногда, наткнувшись на обратное, она разочаровывалась, огорчалась, но вскоре забывала эти горести. Это качество – быстро забывать плохое выработалось у неё ещё в детстве. Иначе как получать радости?
Все равно хороших людей больше! Она верила...
***
Фабрика, на которую их привезла Маргарита в понедельник, произвела пагубное впечатление. Полуразрушенное здание старого завода, неухоженный, заваленный каким-то строительным мусором двор, угрюмые работницы, слабо понимающие русский язык.
Вокруг здания – серый бетонный забор с колючей проволокой.
Но даже не это так огорчило Машу. Больше всего огорчил сам процесс пошива. Сырье некачественное, работницы некомпетентные, пошив просто ужасный.
Рынок тех времен предпочитал цену качеству, здесь не было большой потребности и в квалифицированных специалистах. Как раз только что закончившие училище девчонки и ещё несколько работниц – и были тут единственными квалифицированными рабочими.
Шили однотипные изделия из джинса и ещё некоторых дешёвых китайских тканей. Где уж тут применить пошивочный талант!
– А что вы хотели..., – отвечала на их реплики Маргарита, – Чтоб на всё готовое? Это проще простого. А вы вот из этого постарайтесь сделать хоть что-то.
Она поясняла ситуацию:
– Скажу сразу. Документы этого производства ещё у юристов, в разработке. Но вы будете трудоустроены в нашем ООО. Все соцпакеты, зарплата и прочее. А тут вы будете получать от дохода. Не обидим, если работать будете с душой. И главное, контакт найти с этими работницами. Их проблемы тоже придется решать. Никто кроме вас их не решит.
Девчонкам показали общежитие. Пока это была комната на двоих, с душем, с электроплиткой. Позже Маргарита обещала каждой по комнате. Здесь же, в этом общежитии, жили и китайцы, только этажом ниже, и условия у них были похуже.
Анастасия Борисовна, директор производства, шестидесятилетняя женщина с огненно рыжими волосами, глядя в тусклое, засиженное мухами окно своего типа-кабинета, отвечала на Машины вопросы вяло, как бы нехотя.
Многих аспектов производства она то ли не знала, то ли пыталась скрыть. Но больше казалось, что ей это не интересно, что здесь она просто отбывает свой срок, зарабатывает, не ориентируясь на какие-то перспективы.
Поэтому, когда на производстве появился юрист, Маша не давала ему прохода.
– Я-таки, не пойму Вас, Машенька. Вы шо, решили потеснить меня с работы, и взвалить все на эти свои худенькие плечи? – шутил он.
Ефим Соломонович ей пояснил гораздо больше, чем директор. А Маша уже разъясняла некоторые вопросы Леночке – бухгалтеру. Вместе с ней оформляла счета и платёжки, иногда консультируясь с Маргаритой и юристом.
Леночка хваталась за голову и постоянно лила слёзы, собиралась увольняться. Бухгалтерия здесь была не просто запущена , а вообще не существовала. Производство было практически нелегальным.
Маша все же изыскала средства на уборку территории, выхлопотала ставку уборщицы и ещё некоторых просто необходимых рабочих.
Её очень беспокоил вопрос официального трудоустройства швей, налогов, социальная сторона вопроса, но это было уже выше её компетенции. Здесь она была бессильна.
– Маша, не суйся не в свои дела, – уже огрызалась Маргарита.
Но Маша не могла иначе. По-дилетантски, неумело, но старательно, она пыталась разобраться во всем. Она дневала и ночевала здесь, ругалась с Анастасией Борисовной, помогала отмывать окна и полы, постепенно знакомилась с китайскими и прочими работницами. Она уже знала некоторые слова на их языках. Её полюбили.
Она забыла о личном, перестала брать заказы в ателье. Она вся растворилась в новой работе. Её личная жизнь перекочевала из общежития в общежитие, а больше, в принципе, и не изменилась. Через некоторое время к ним в комнату приехала ещё и Наташкина сестра – поступать в техникум.
А Маша ждала случая – перевезти Леньку. Но он пацан, и с ними в одной комнате жить было невозможно. Маша искала варианты.
Наташка тоже оказалась на фабрике – на своем месте. Её вечное стремление – гнать коней, делать все стремительно и быстро, было тут на руку. Она никому не давала засиживаться, смело, даже нагло дёргала поставщиков сырья, моталась сама. План выполнялся стабильно, без срывов.
В первый же месяц своей работы Маша знала о производстве практически все. И зарплата девчонок порадовала.
– Ого, нормально, Лен. Спасибо! – увидела сумму Наташа.
– Да, я-то о тут причем. Это вы столько наработали, молодцы! Ну, и от начальства – премия.
– Премия – это хорошо. Но нам оборудование надо менять, несколько оверлоков вообще дрянные.
– Ох, Машка, кто о чем, а ты все о том же. Я не имею права говорить, сколько Борисовна получает, но, уж поверьте, поболе вашего. Значительно поболе. А сидит человек, и не дёргается...., – тихонько посекретничала Леночка.
Но, кроме Леночки, их не похвалил никто. Как будто изменения, произошедшие на производстве, были само собой разумеющиеся.
Вера Николаевна хандрила. Маша стала оставаться на ночь в единственный выходной у нее. Андрей подозрительно долго ничего не писал, бабушка расстраивалась.
Днём они болтали в основном о производстве, Вера Николаевна предостерегала. Ей не нравилось буквально все, что происходило сейчас в жизни Маши.
Уже окончательно был поставлен крест на всем наследии советского швейного производства. Такая развитая промышленность, которую Вера помнила, развалилась, превратилась в кустарное, мелкотоварное производство. И очень огорчало, что ещё непонятно, кому принадлежит производство, кто хозяин, на кого работают девчонки ...
А вечером Вера Николаевна становилась в своей комнате на колени перед иконами и молилась. А Маша лежала на диване и молилась про себя.
Андрей и ей был далеко не безразличен.
Вести с тех мест приходили страшные. Уже и разговоры про груз 200 здесь в Ярославле все чаще доносились до них.
А Маша вспоминала робкую улыбку Андрюхи, его складку между бровями.
Вспоминался тот торт, который купила она совсем случайно, когда совсем не хватало им денег на пропитание. А она взяла и купила. Был такой порыв. А оказалось, у Андрюхи в этот день – День рождения. Просто совпало. И вся его брутальная серьезность расплылась в детской совсем радости ...
Вот скоро его День рождения, а он не отвечает на письма ...
Маша выходила на улицу, садилась на порог, утирала набегавшую слезу и обнимала ласковую Найду.
– Эх, Андрюха! Где ты сейчас? Только вернись живым ... К нам вернись.
***
Черные проулки вечернего Грозного скрежетали и гудели. Где-то вдали слышались редкие взрывы и выстрелы.
Вечерело, и город утихал, но изредка раздавались отдельные звуки боя. На крышах домов сидели снайперы, стояли дозоры.
В глубине разгромленной пятиэтажки вечеряли бойцы-федералы. На полу лежал ковер, обожжённый с одного края. Бойцы сидели на нем, нарезали хлеб, сало, тушёнку, раскрывали сухпай.
Юный лейтенант Сароев лежал на единственной в этой квартире постели. Лучшее место – командиру. Его позвали к импровизированному столу. Он знал, сейчас бойцы перекусят и начнутся песни, похабные частушки и анекдоты.
Усталость усталостью, а молодость брала свое. Лейтенант присоединился к ковровому застолью, а потом опять лег на кровать и слушал, о чем говорят бойцы. Не пресекал. Ребятам тоже нужно расслабиться. Завтра им брать соседний дом, а сейчас пусть отдохнут.
Ребята у него нормальные. Стойкие, дисциплинированные, с оружием управляются. Разные, конечно, но в большинстве – надёжные.
– А у меня День рождения сегодня, – признался Кисель.
Все зашумел, захлопали его по плечу. Поздравил и Сароев.
– Андрюха, желаю тебе, чтоб растяжки ты нюхом чуял, чтобы все чеченские пули огибали тебя стороной. Чтоб вернулся домой, к бабке своей, целым и невредимым!
Все присоединились к пожеланию.
Гитару взял Серёга Гаруф. Он нежно перебирал струны, все затихли, как будто вспомнили то, что было там, дома, что там и осталось.
И сейчас казалось, что они где-то в походе, у комсомольского костра, и нету никакой войны, а есть только бесконечная и долгая жизнь, неповторимая и значимая.
Андрей тоже вспоминал. Здесь, в краю гор и быстрых рек, он вспоминал свой древний Ярославль, свою тихую полноводную Волгу, свой дом, бабулю и Машу.
Эх, оказаться бы сейчас там – под любимой ивой, потрепать Найду, обнять своих...
Но он был здесь. В разбитое окно ветер гнал запах горелой нефти, горячего железа, зловонья порванных городских коммуникаций. За окном лежал изуродованный город с разбитыми неосвещенными зданиями, в которых скрывались чеченские боевики. Квартал за кварталом он превращался в кучи обглоданных мослов.
Бойцы ещё немного пошумели, но усталость взяла свое. Нужно было укладываться, залезть в спальник, натянуть сверху одеяло с торчащей обгорелой ватой и уснуть.
Андрей лежал и слушал скрежет города.
Он попал сюда практически сразу, после месяца учебки. Учиться пришлось прямо здесь, на месте. И он учился воевать. Сколько воевал, столько и учился. Он уже потерял Славку, с которым подружился в учебке. Он уже мстил. Но месть эта была какая-то неозлобленная, а скорее, расчетливая. Рыночные бои закалили его, научили бороться с врагом осмысленно.
А здесь все было ясно. Есть они – его друзья, и есть враги. И есть работа, которую надо выполнять. И все разглагольствования замполита о защите Родины, о долге для него были практически пустым звуком.
Чего тут понимать? Не ты, так тебя ...
А о сегодняшней их Родине были у Андрея свои собственные мысли. Сколько ж сил еще надо, чтоб спасти ее ...
Надо было уснуть. Скоро город проснется и его пробуждение напомнит запуск огромного неисправного двигателя, начинающего клокотать мерзко и холодно.
Утром их ждал бой. Бой за соседний дом.
***
Сегодня посреди рабочего дня к ним во двор фабрики заехали Жигули. Охранник их почему-то пустил. Маши на месте не было, пришла она только тогда, когда они уже заканчивали свою работу.
Приехавшие делали замеры площади, считали швейные машинки, оборудование. Один из мужчин с бритой до блеска головой, с наколками по всей шее, ну, никак не напоминал сотрудника серьезной службы.
Директор ходила за ними, и поэтому никто вопросов вообще не задавал. Кому какое дело, что это за люди?
Никто ... кроме увидевшей это Маши.
– Здравствуйте! Анастасия Борисовна, а кто это?
– Не видишь? Помещение замеряют, это для приватизации нужно.
– Это Маргарита прислала? Она звонила?
Директор мычала что-то нечленораздельное, и Маша направилась к ним. Попросила предоставить документы. Они сунули ей целую пачку бумаг.
Маша углубилась в их изучение прямо здесь, разложила бумаги на раскройном столе. Она придирчиво рассматривала штампы и печати. Это были какие-то юридические акты, договора на аренду вроде как этого помещения, но адрес был некорректный.
– А почему вы делаете замеры? По чьему указанию?
- Девушка, не мешайте работать! Мы заканчиваем...
– Я вам не девушка, я – замдиректора, между прочим. Вы от Маргариты Валерьевны? – Маша была наивна, но решительна.
– Нет, а при чем тут она? Это не ее здание.
Маша направилась к телефону, позвонила Маргарите, но та не взяла трубку. Ефим Соломонович тоже не взял. Маша вернулась в цех и не пустила замерщиков в цех упаковки изделий.
– Это ещё что? – удивлённо возразил лысый.
Маша встала перед дверью.
– Я так и не увидела указаний Маргариты Валерьевны или нашего юриста, или хотя бы Павла Ильича, – твердо ответила Маша. Павел Ильич был помощником Маргариты, хозяйственником.
К ней подошёл Чен, китаец, исполняющий обязанности слесаря-ремонтника. В руках он держал большую отвёртку. Подскочили и другие работницы.
– Ладно, поехали, – сдался один из мужчин, – Не драться же с этими ... китайцами. Так и доложим – рукопожатия не случилось.
Директор достала платок и промокнула мокрый лоб. Она разволновалась.
Мужчины вышли во двор. В цехе уже пролетел слух об инциденте и часть швейных машин остановила работу, стало тихо. Работники моментально сплотились, стали одной единой командой, и сейчас эта команда подвалила к окнам.
Уезжавших сверлили недобрыми взглядами через стекло.
Любая обиды Маши воспринималась, как личная. Потому что Маша сейчас – это гарантия работы, хорошего отношения к ним, помощи, дисциплины и надежды на то, что все будет хорошо. Каждый понимал: за дверью цеха стоит целая армия голодных, готовых взяться за любую работу людей.
В этот день Маше поговорить с Маргаритой так и не удалось. А вот утром следующего дня они созвонились, и Маша направилась к ней домой.
Маша и не думала, что сегодняшний разговор с Маргаритой сыграет в её судьбе такую решающую роль. Но этот разговор она будет вспоминать долго.
Она буквально вытиснулась из автобуса, прошла шум Ярославских улиц.
"Что ты сделал для перестройки!" – прочла на большом плакате над площадью.
А потом зашла в тишину закрытой шлагбаумом улицы. Она была не для всех. Было ощущение, что нырнула из хаоса в рай.
Девчонке, не имеющей никогда своего собственного жилья, любой угол сейчас казался бы раем.
Своя квартира! Неважно какая. Любая сейчас была б для Маши верхом счастья.
А тут такие дома!
В Ярославль, как и в другие города нашей необъятной, запутавшейся в катаклизмах приватизационного дележа стране, в 90-е наступила «эра краснокирпичных замков». Тогда было важно было померяться толщиной пуленепробиваемых стен или размером бильярдного стола.
Маша шла именно по такой улице. Тут она уже была когда-то, но, во-первых, за эти годы многое изменилось – выросли особняки в три-четыре этажа с арочными окнами, высокими глухими заборами и массивными воротами.
А во-вторых, тогда она не думала ни о чем, кроме спасения Андрея. Ей было не до разглядывания таких вот домов.
Теперь она любовалась. Здесь не было однотипной архитектуры. Башенки утопали в зелени елей, или возвышались огромными окнами над высоким забором. Единственно, что их объединяло, так это стиль "дорого-богато". Это было лицо элитной загородной жизни.
У Маши не возникало никакого чувство контраста между ее доходами и доходами местной элиты, не было зависти или озлобленности. Она шла и размышляла – какой дом тут ей особенно нравится. Где б она смогла жить? Душа у Маши не была испорчена завистливыми домыслами.
Она улыбнулась своим собственным мыслям: "размечталась, дурочка!" Она просто коротала дорогу.
Дом Маргариты был трехэтажный, краснокирпичный, с башенками, лепниной и непонятными пристройками.
Во дворе стоял 600-й Мерседес. Хотя Маша ничего не понимала в машинах, и ей это было безразлично. Сейчас она уже готовилась к разговору о непонятных визитерах.
Но все же, как девушка, никогда не бывавшая в домах подобного типа, она открыла рот от изумления при виде открывшегося в доме пространства, устеленного цветной плиткой пола, кованой лестницы и скульптурного льва у её подножья.
– Ох, Маргарита Валерьевна. Красиво как!
Маргарита провела её в просторный зал, где буквой "П" стояли диваны. Налила воды себе и Маше, спросила, не проголодалась ли та.
Маргарита была, как всегда, необычайно хороша. Длинный шелковый халат, косметика. Но босиком, и вид усталый...
Маша в красках, подробно, но немного сбивчиво описала ситуацию. Маргарита молчала, потом закурила.
– Ты молодец, Маш. Смелая... Я б сказала, очень смелая. Только, пожалуйста, не нужно быть смелой чересчур. Тут надо действовать с умом, – она помолчала, а потом предложила перейти на веранду.
Они зашли на кухню и взяли кое-что из холодильника.
– Мы позавтракаем с тобой, разговор, боюсь, затянется, – почему-то предрекла Маргарита.
И оказалась права. Разговор был долгим.
Маргарита Валерьевна выложила этой простой девчонке так много, что Маша вспоминала и вспоминала эту науку много лет. Сейчас она узнала о Маргарите практически все. Та открылась.
***
Пишу для вас!
Спасибо, друзья, что переживаете за судьбу очень близкой мне героини.
А я предлагаю ещё мои рассказы: