Главная ошибка тех, которые теперь начнут перекидывать друг другу атрибуты верховной власти, аки горячую картофелину, только что вынутую из золы, это недооценка ментальных способностей огромного числа тех, кем они страстно желают властвовать, хотя и неочевидным образом.
Есть, конечно, определённый извечный драматургический эффект, в том, когда уверенный в своих исходных неоспоримых преимуществах деятель, пребывая в убеждении, что ему весьма ловко удалось обвести вокруг пальца всех и вся, вдруг со всего маху втыкается носом в, непостижимые его самодовольным умом, результаты собственных недооценок.
Речь, как вы понимаете, тут идёт не о тряпичном Петрушке, надетом на не слишком умелую руку кукловода, всё время этого утомительного спектакля, пытавшегося изобразить из себя выдающегося артиста. Для убедительности по-набрав вкруг себя таких же тряпичных с головами из папье-маше.
Речь идёт о той самой, видавшей виды чёрной ширме, которая условно зрителями не должна бы замечаться. Под предлогом, что весь спектакль вроде бы происходит поверх неё, хотя она и занимает три четверти наблюдаемого нами межкулисного пространства.
И даже не о самой ширме, а о тех, кто за ней обитает и, собственно, и управляет ходом спектакля, надо сказать, играя всё проще, тусклее, лениво сокращая целые куски былой постановки.
Полагаю, что первоначальный план сей труппы состоял из совершенно незамысловатых действий. Нечто вроде спектакля театра Карабаса Барабаса о тридцати трёх подзатыльниках и семи затрещинах. Над смыслом пьесы не заморачивались. Мол, покажем новенького Петрушку, в пиджаке с чужого плеча, а сами тем временем “обилетим” принудительно весь зрительный зал, да ещё и по карманам их пробежимся, если “фарт попрёт”. А случись так, что в Петрушку сразу полетят тухлые помидоры и яйца, так покажем им другого, Полишинеля там, или Коломбину какую.
Но, что называется, “фарт попёр”.
“Добрый зритель в девятом ряду” открыв рот и оттопырив худощавый карман, уверовал вдруг в то, что парниша в красной косоворотке и таком же колпаке поверх негустой шевелюры, сам придумывает репризы и мизансцены, направляя твёрдой рукой уже даже и не спектакль, а жизнь.
Вслед за тем самым зрителем, уверовал в невероятное и сам Петрушка. А слегка занятая совершенно иными делами режиссёрская группа, дружно его в этом поддержала, мол, ты играй, играй, пока мы тут это, не отвлекайся в общем. Зачем же им заниматься поисками искусства в себе, когда, “пипл и так хавает”.
Есть, однако, и некоторые неудобства и, я бы сказал, несправедливость в распределении бешеных гонораров от тех театральных сезонов. Тот из труппы, на чью руку, собственно, и надет наш главный герой, имеет возможность загребать вожделенный жар только одной, оставшейся рукой. Этот перекос легко купируется выделением самому Петрушке самой большой доли в награбленном.
Со временем, из уважения к его важнейшей роли в неизменной постановке, просто в силу того, что зритель к нему привык, и ничего другого видеть не хочет, эти режиссёры и драматурги из-за ширмы, согласились именовать себя петрушкиными кошельками. Мол, одно дело делаем, “ты по-своему, а я по-своему”.
Как по мне, так у них там сложился финансовый колхоз. Ну, и как всякий колхоз, в конце концов приплыл к плачевным берегам. Деньги, они вроде бы как и есть, а вот свекла не колосится, а овцы не поросятся.
А главное зрители, за столько лет уже совершенно обновившие свой состав, на спектакль не рвутся, рты не раззевают и карманы не оттопыривают. Поумнели кратно.
Попробовали поменять драматургию спектакля. Подать, так сказать, зрителю глобальное зло в иных ипостасях. То в виде хвори невиданной, то в виде тварей таких же. Выдумка, прямо скажем, на уровне средневековых менестрелей. Те тоже, о космосе ничего путного не знали, потому в их сценариях опасности иноземного нашествия, также не фигурировало. Всё остальное уже было, и даже различные пикантные перевоплощения, передающиеся посредством укуса жертвы в сонную артерию, тоже уже обыгрывались. Лечить их, кстати, тоже уже пробовали.
Осточертел не только сам Петрушка, но и ширма эта облезлая.
Но кто ж способен остановиться на полдороге, когда кругом ещё полно карманов? После стольких лет практики, руки знаете ли, сами тянутся. Им теперь уже даже полная смена жизнеобеспечивающих жидкостей не поможет, сей пагубный недуг у них уже в мясе и костях укоренился, в пальцевых суставах. Не украл что было подвернулось, и мучайся теперь ревматоидными приступами.
Стало быть что? Требуется новая тряпочка, с головой из папье-маше, и новая ширма, поплотнее и посвежее.
Эти уже и Арлекина в спектакль вводили, дабы как-то освежить сюжет и подготовить влюбчивого зрителя, из тех, что ещё ходит на их спектакли, к смене совсем уже поистрепавшегося Петрушки. И излишне говорливых марионеток стали убирать со сцены, дабы место своё в сундуке знали, и примолкли, уткнувшись в нафталин. И вот-вот какой-нибудь Буратино, бодрый и деревянный должен появиться в сюжете.
Нет, не спасти им свой спектакль, и ширма расползётся по швам и местам, где она гвоздями была прибита. И Петрушке конец положит тот, на чьей руке он всё это время вертелся.
Украденное по возможности заныкают по щелям. Кстати, петрушкину долю тоже.
Помните, чем кончилась сказка Алексея Николаевича Толстого на эту тему? Карабас Барабас потерпел, типа, фиаско, от того, что куклы от него сбежали в волшебную дверь, за нарисованным очагом. Но вырученные им ранее прибыли, остались-то при нём. Вполне мог бы и новый театр выстроить.
Осмелюсь предложить вашему вниманию наш телеграм-канал про недвижимость и инвестиции в Газипаше. Как знать, быть может и пригодится.
