Из "Записок" Аркадия Васильевича Кочубея
В 1809 году дом графа Безбородко (Илья Андреевич) особенно оживился, потому что меньшая его дочь Клеопатра Ильинишна начала выезжать в свет; ей минуло 18 лет, и она была пожалована фрейлиной. С того времени в доме графа Безбородко стали давать большие званные балы, в огромном зеркальном зале, смежном с красною гостиною "Marie Antoinette".
Хозяйкою этих праздников всегда была графиня Кушелева, Любовь Ильинишна, старшая сестра Клеопатры Ильинишны Безбородко (здесь дочери графа И. А. Безбородко).
Клеопатра Ильинишна была очень богатой невестой, и потому естественно, что к ней сваталось много женихов, в среде которых я помню находились: граф Александр Иванович Апраксин, князь Сергей Фёдорович Голицын и еще один большой чудак, но храбрый артиллерийский офицер Костенецкий (Василий Григорьевич), который не смотря на то, что ему было отказано даже от дома, однажды приехал, оттолкнул швейцара, вошел и объяснился с графиней.
Получив от нее отказ, он хотел насильно увезти Клеопатру Ильинишну, уверяя, что очень в неё влюблен. Последнее было несколько сомнительно, вернее, что он желал разбогатеть. Клеопатра Ильинишна не была такая красавица, как ее старшая сестра: она была слишком смугла, но при всем том была очень стройная девушка и смелая наездница. Характером своим она отчасти была похожа на отца.
Наконец, к ней посватался князь Александр Яковлевичи Лобанов, который и успел получить согласие ее родителей через посредство своего отца Якова Ивановича Лобанова. Свадьба Клеопатры Ильинишны с князем Александром Яковлевичем (моим товарищем по пансиону) состоялась еще при жизни графини Кушелевой.
Брак их сначала казался очень счастливым, но впоследствии они поссорились и разошлись совершенно. Александр Яковлевич начал с того, что поехал в Киев, где проиграл не только много денег, но и полученное им в приданое за женою подольское имение, которое поляки тотчас же все раскупили.
Сын князя Безбородко Андрей Ильич был неуклюжий и слабоумный человек; он воспитывался дома и с гувернером своим был отправлен в Париж. В день коронации Императора Павла Петровича он был пожалован камергером и действительными статским советником. Окончив в Париже свое образование, он возвратился в Петербург, где вскоре его завербовали в Александрийский гусарский полк.
Когда его произвели в офицеры, то он, желая отличиться, ночью отправился точить саблю о пьедестал монумента Суворова, находившегося тогда на Царицыном лугу, против сада Михаила Павловича. Товарищи много над ним потешались, между прочим, пользуясь его близорукостью, случалось водили его в атаку на волов и баранов и кончили тем, что обыграли его в карты.
Наделав долгов тысяч на 20, Андрей Ильич, наконец, вышел в отставку и, будучи опять принят камергером ко двору, скучал в отцовском доме, называя его "бронзовым дворцом". Дом этот действительно вполне заслуживал это название, по той обширной коллекции бронзы, которая в нем находилась.
Во время обеда Андрей Ильич садился на самом краю стола, стараясь всегда усадить меня рядом с собою, и заставлял пить вино в виду того, будто бы, что если я стану отказываться, то его maman скорее заметит, что он пьет. У себя в квартире он только тем и занимался, что пил вино и читал историю Rolin. Андрей Ильич был некрасив собою и имел много недостатков, но при всем том был очень добрый человек и никогда не делал никому зла.
Приближался 1812 год, роковой год для России и для меня лично, потому что в этом году началась для меня новая жизнь. В 1811 году возникали уже недоразумения между нашими правительством и Наполеоном; все предвещало войну, и я непременно хотели вступить в ряды защитников отечества.
В конце 1811 года иди в начале 1812, не помню, Ее Высочество Великая Княгиня Екатерина Павловна, с супругом своими Принцем Ольденбургским, собирались уехать в Петербург. Я объявил Его Высочеству мое твердое намерение вступить в военную службу, и Принц обещал, по приезде своем в Петербург, дать мне знать, будет ли война или нет.
И в самом деле, в половине января 1812 года Принц прислал мне приказание, чтобы я немедленно приезжал к нему в Петербург. Нимало не медля я отправился в дорогу и в 36 часов прибыл в столицу (здесь из Твери).
Тотчас по приезде я явился к моему дяде, графу Виктору Павловичу Кочубею, который одобрил мою мысль и советовал мне проситься в Ахтырский гусарский полк, шефом которого был друг его Илларион Васильевич Васильчиков, а командиром полка родной брат его Дмитрий Васильевич. Личное мое намерение было вступить в Гродненский полк под команду знаменитого и храброго генерала Кульнева (Яков Петрович), отличившегося во главе именно этого полка.
Вторая побудительная причина, заставившая меня желать поступления в Гродненский полк была та, что в нем служил тогда мой приятель Сергей Сергеевич Новосильцев; но, по убеждению дяди, я согласился вступить в Ахтырский полк.
На другой день я поехали к Его Высочеству Принцу Ольденбургскому, который принял меня очень ласково и сказали, между прочим: - Вы очень кстати приехали, потому что Государь (Александр Павлович) обедает сегодня у меня; я доложу Его Величеству о вашем намерении и нимало не сомневаюсь, что это дело уладится.
На следующий день я приехал к Принцу за ответом. Его Высочество изъявил мне сожаление, что ходатайство его не увенчалось успехом. Государь решительно отказывал принять меня офицером, но предлагал войти в какой-нибудь гвардейский полк юнкером. От себя лично Принц сказал мне, что советует остаться в гражданской службе; что война еще неизвестно будет или нет; что я этим только могу испортить свою карьеру, а если я останусь служить у него, то он обещает доставить мне большие выгоды по службе.
В ответ на это я просил у него, по крайней мере, позволения остаться в Петербурге, чтобы иметь возможность следить за обстоятельствами. В мае или в июне месяце Государь уехал в Вильну, взяв с собой, между прочими, и дядю моего, графа Виктора Павловича; я же остался в Петербурге и жил то в городе, то в Царском Селе, где во дворце жила жена моего дяди, графиня Марья Васильевна.
Один раз, в бытность мою у неё, въезжает на двор курьерская телега, из неё выскакивает адъютант Принца Ольденбургского, мой товарищ, князь Василий Петрович Оболенский, привезший графине письмо от мужа из Вильно. Увидев меня, Оболенский чрезвычайно обрадовался.
- Что ты тут делаешь? - спросил он меня.
- Да вот, - говорю ему, - приехал сюда определиться в военную службу, но до сих пор дело это не устраивается, и я не знаю, что мне делать.
- Я еду, - сказал он, - формировать новый полк в Волынскую и Подольскую губернии; граф Витт (Иван Иосипович) назначен дивизионным командиром и велено сформировать I, II, III и IV украйнские казачьи иррегулярные полки; не хочешь ли ты вступить ко мне в полк? Нам разрешено из гражданских чиновников принимать в военную службу двумя чинами ниже, и ты поэтому можешь поступить поручиком.
На это я ответил ему, что мне было бы очень лестно служить у него в полку, но что вновь сформированный полк нескоро попадет в дело, а мне бы хотелось вступить как можно скорее в ряды действующей армии. - Есть о чем беспокоиться, - отвечал он, - мы очень скоро сформируем полк и еще успеем пожать лавры.
Будучи в безвыходном положении, я изъявил свое согласие и, приехав в Петербург, немедленно подал просьбу военному министру о поступлении в полк. Подав эту просьбу, я начал заниматься серьёзными приготовлениями: купил книжку о строевой службе, начал ездить в манеже прочиться к верховой езде, в которой я был до того времени весьма не опытен, потому что, по слабости моих ног, на лошадь почти никогда не садился.
Но вот проходит июнь, июль, август, а о назначении моем ничего еще не слышно. Между тем, я узнаю, что взят Смоленск, где был убит Кульнев. Товарищи мои, т. е. тот полк, в котором я думал служить, уже отличаются: затем является курьер с известием о Бородинском деле (которое выдавалось у нас как победа), и я по этому поводу присутствовал даже на молебне в Казанском соборе. Наконец, и Москва взята.
Чтобы выйти из такого неопределённого положения, я и некоторые приятели, и между прочими товарищ мой Сергей Павлович Потемкин, согласились сформировать батальон волонтеров, который бы состоял из одних солдат, предполагая, разумеется, выбрать себе командира, и мы подали об этом записку. Нас приглашает генерал-губернатор и главнокомандующий Петербурга Балашов (Александр Дмитриевич), и говорит, что Государь очень благодарен за наше усердие, но между тем находит, что для нас гораздо будет полезнее, если мы все пойдем служить офицерами в действующий полк.
Я сказал, что уже подал об этом просьбу, но до сих пор не получил разрешения. Он уверил меня, что по всему вероятно разрешение это не замедлит прийти. Действительно, в одно утро приезжает курьер от военного министра, князя Горчакова (Александр Иванович), с приказанием явиться к нему на завтрашний день.
Я приезжаю к князю, и он поздравляет меня с принятием в военную службу.
- Только, - говорит он, - просьба ваша потеряна, и я не имею решительно никаких сведений о том, в какой полк вы желаете поступить. Я отвечали ему, что имею намерение вступить в Гродненский полк, хотя прошение подано мною о принятии меня в Украинский казачий.
- Хорошо, - сказал князь Горчаков,- на этих днях будет отдан приказ, а вы готовьтесь и спешите обмундироваться. После этого разговора я отправился домой, не чуя под собою земли. - Ну, что ж тебе сказал министр? - спросил меня брат Демьян Васильевич, приехавший недавно в Петербург в отпуск.
- Поздравь меня, брат: я принят поручиком в Гродненский гусарский полк.
- Как, в Гродненский полк? Ты не шутишь?
- Нет, не шучу.
- Ну, если так, я тоже иду в военную службу, - воскликнул он.
На другой день мы отправились вместе к князю Горчакову, которому я его представил. - Ну, вот это похвально, - сказал Горчаков, - что меньшой брат дает пример старшему. Поздравляю вас, Демьян Васильевич, вы будете приняты штаб-ротмистром.
Через несколько дней вышел о нас приказ, и нам оставалось только позаботиться, как можно скорее обмундироваться и уехать в полк, чтоб не попасть во вновь формирующиеся в Петербурге эскадроны. Наша добрая тетушка Марья Васильевна благословила нас образами и дала на дорогу провизии; мы купили бричку и выехали из Петербурга, кажется, 7 октября.
В Гатчине мы встретили графа Келлера (Федор Федорович, адъютант графа Петра Христиановича Витгенштейна), ехавшего к Государю с известием о взятии Полоцка. Для нас хотя и очень приятно было слышать о победе русских, но мы, тем не менее горевали о том, что пропустили еще одно сражение, в котором Гродненский полк отличился.
Поездка наша была весьма неприятная, потому что от Пскова уж нигде не было почтовых лошадей, и, наконец, на последней станции мы принуждены были взять на поле мужичьих лошадей и на них кое-как дотащиться до Полоцка, где, однако, уж не застали корпуса Витгенштейна.
Мы нашли там только коменданта Новикова, армия же прошла вперед. Комендант дал нам кое-каких лошадей, и мы, переменяя их по временам, добрались до Чашников, где находилась главная квартира нашего корпуса. Тут же нашли мы раненым и нашего приятеля Сергея Сергеевича Новосильцева.
Спустя день мы поехали представиться шефу нашего полка, генерал-майору Федору Васильевичу Ридигеру, который принял нас очень хорошо. Он, очевидно, был нам рад, потому что, как он говорил, у него много перебили офицеров, и сказал нам, что он уже получил повеление на завтрашний день принять начальство над авангардом. Вслед затем он назначил нам rendez-vous в 8 часов утра, в корчме, близ Лукомли, и сказал, что велит там для нас приготовить верховых лошадей.
Ночь эту мы провели у Новосильцева, и на утро, по обыкновению, брат мой Демьян Васильевич проспал, так что мы выехали из Чашников только в 10 часов утра, а в это время уже шло сражение под Лукомлей. Опоздав на два часа на назначенное Ридигером место, мы не нашли уже там ни лошадей, ни людей. Между тем слышно было, что вблизи идет сражение. Я был в отчаянье, думая, какого-то будут о нас мнения; вдруг вижу, что ведут офицерских заводских лошадей; я подхожу к денщику и убедительно прошу его дать мне лошадь.
Денщик хоть в глаза меня никогда не видал, но дал мне какую-то клячу; Демьян Васильевичи дошел до места сражения пешком. Сев на лошадь, я поехал отыскивать полк, что было вполне возможно, так как все время слышались выстрелы. Приехав к месту сражения, я спросил, кто командует полком, и мне сказали, что шеф полка сам находится впереди, пишет реляцию, а что тут командует подполковник Гротус (?), к которому я немедленно же явился. Гротус был маленький толстенький человек; увидев меня, он произнес:
- А, новый офицер, надо выпить за его здоровье. Эй, артиллеристы, у вас всегда водка есть!
При этом я вспомнил предсказание дяди Виктора Павловича, что мне походом придется пить сивуху, и то, что против этой мысли я сильно вооружался, говоря: - Всё, кроме этого.
Между тем, у одного артиллериста в зарядном ящике действительно нашлась водка. Он налил ее в довольно грязную, разбитую чашку и поднес к подполковнику; тот выпил и проговорил: - Эх, славная водка. Поднесли и мне; я выпил и почувствовал вкус самой скверной сивухи.
Пока мы пили, французы навели на то место, где мы стояли, свои орудия, и тут я в первый раз услышал свист ядер; не могу, однако, сказать, чтобы это произвело на меня очень сильное впечатление. Началось сражение, которое, однако ж, тянулось недолго, и после которого я должен был отдать обратно лошадь, не смотря на то, что у меня не было еще своей.
Командир, по всей вероятности, забыл свое обещание назначить нам лошадей, впрочем, он и сам еще не знал тогда, будет ли сражение, так как оно произошло случайно.
Наш авангард столкнулся с арьергардом французов, которые хотели удержать за собою местечко Лукомлю; французы перешли через речку, выдвинули орудия на позицию и начали стрелять, но сражение ограничилось несколькими выстрелами, полк отошел несколько назад и стал на бивуаках, вблизи какой-то деревушки, где все разбрелись по избам, а я и брат мой остались на поле одни, не зная куда деться.
В этом критическом положении к нам подходит щеголеватый штаб-офицер Ольшевский (?), очень милый и вежливый человек, и спрашивает, откуда мы взялись и что мы тут делаем. Мы назвали себя. - Вы верно здесь никого не знаете, - спросил он, - а у меня есть квартира; не угодно ли вам зайти ко мне напиться чаю?
На другой день сделано было распоряжение о том, чтобы нам дать лошадей: одну Ридигер уступил свою, а другую взяли из фронта. Демьяну Васильевичу понравилась лучше фронтовая лошадь, он и взял ее. С этими лошадьми мы, впрочем, оставались недолго, потому что скоро купили себе собственных.
Спустя несколько дней, 2 ноября, было еще сражение под Смольным. Гротус командовал полком, а брат Демьян Васильевич, как старший офицер, командовал эскадроном, в котором я находился.
После сражения под Смольным французы решительно начали ретироваться; 10-го была опять маленькая стычка; а 12-го французы остановились, желая нас задержать, причем последовала сильная перестрелка под Батурой. В это время полк наш усилился двумя эскадронами, вновь сформированными в Петербурге, и двумя бывшими прежде в Риге,
Брат мой купил себе новую лошадь у священника (священник наш тоже был партизан). Он гарцевал перед эскадроном на новой лошади, как вдруг ее ранили пулей; брат не понимал, что сделалось с лошадью: она вдруг стала дрожать. Тогда он обратился ко мне, говоря: - Посмотри, какая странная лошадь, боится выстрелов.
- Да не ранена ли она, - говорю я ему.
- Не может быть, я не слыхал, чтоб пуля пролетела.
Между тем, осмотрев лошадь, мы увидали, что она действительно ранена. Здесь в первый раз я увидел башкиров: сюда пришел полк, состояний из одних башкиров. Когда их хотели повести в атаку, то они при первом же выстреле разбежались.
Французы ретировались, и 15 числа мы нагнали их армию под рекою Березиной. Наполеон уже успел переправиться; осталась только дивизия Партуно (Луи), из корпуса Виктора (Клод-Виктор Перрен), которую мы совершенно окружили.