Я постучал. Мне никто не ответил. Войдя в дом, я увидел Бестию, уснувшую в неестественной позе, внезапно, как бывает у тех, кто очень давно не спал. Она зажала в руке кружку, из которой пролилась вода на пол.
Запеленатый маленький Эрвин осматривал потолок голубыми глазками. Он закряхтел.
Я укрыл её. Мальчик вот-вот должен был разразиться требовательным плачем. Я пощупал – он не был мокрым. Значит, проголодался.
Прошло три месяца с тех пор, как я покинул лагерь. Стоял жаркий май сорок седьмого. Я вернулся в посёлок и до последнего надеялся, что увижу её не одну. Что он передумал.
– Герхардт? – она встрепенулась: видимо, привыкла, что в это время ребёнка надо кормить.
Я обернулся – она, конечно, была разочарована:
– Вас вернули?
– Меня одного… Сейчас душно, не пеленайте его так сильно.
Я развернул ребёнка – он радостно затеребил всеми конечностями и заулыбался.
– Хорошо, – вздохнула девчонка. Мой визит ничего для неё не значил.
Она взяла мальчика – он тут же затыкал носом ей в грудь и скоро нашёл искомое. Она села на кровать и немного отвернулась от меня. Тяжёлые мысли забегали по кругу, в который раз за эти долгие недели.
– Вам когда обратно в лагерь? – спросила она.
– Меня освободили, но существуют санкции, из-за которых мне пока нельзя вернуться в Германию. И я решил посмотреть, как тут мой подопечный.
Я не сказал ей, что у меня теперь советский паспорт. Чтобы его получить, пришлось задержаться в Ленинграде. Оказалось просто: я подошёл к конвою, который всё-таки стоял у наших вагонов на перроне, и спросил, могу ли остаться. «Паспортный стол вон там», – он не стал на меня орать, даже не смерил удивлённым взглядом. Наверное, подумал, это такой немецкий юмор. Юмор военнопленных. Я опасался, что он выстрелит мне в спину, пока я уходил всё дальше от поезда. Но всё прошло спокойно.
Всё оказалось на удивление просто.
***
Я заметил на столике небрежно брошенную коробочку: в таких обычно вручали награды. Она прибрала её и усадила меня, угостила чаем. Это был тот самый семейный стол, который когда-то я укрывал белой простынёй.
– Здесь плохая медицина, а мальчик нездоров, – прятал я глаза.
– Правда? – испугалась она.
– Да, видите? – я показал на обыкновенную опрелость, но она поверила. – В Ленинграде с этим справятся.
Так я привёз её в Ленинград, где у меня уже была комната в общежитие и самая простая физическая работа. Она очень боялась за ребёнка и слушалась моих советов, часто придуманных. Мальчик был абсолютно здоров.
Она жила на том же этаже в маленькой комнате, которую я выхлопотал «для будущего работника завода», то есть для неё, прилично заплатив за эту тайну. А ребёнок спал в своей первой настоящей кроватке.
Долгое время мы с девчонкой были на «Вы», а моё лицо всегда отражало минимум эмоций. Когда на заводе узнали, что я врач, – я кому-то оказал первую помощь на месте и тем самым спас жизнь, – то получил рекомендации в медакадемию, куда пошёл учиться на вечернее. Я тут же сообщил Бестии, что учиться обязывают всех. Эрвин к тому времени ходил в ясли, а девчонка работала на том же заводе, где и я. Я удивлялся, как же просто всё получается, как она до ужаса доверчива.
Она сидела растерянная. Маленький Эрвин бегал по комнате, стукаясь с восторгом о мои ноги и хохоча при этом: я каждый раз ловил его и подкидывал.
– Но я даже школу не закончила…
– Значит, закончите школу.
– Но как же? Год – до окончания, а потом, что, снова учиться? А Эрвин?
Я всегда оставался деловитым.
– Он, что, всю жизнь за Вашей юбкой будет?
И она пошла доучиваться. Мы оба очень уставали, но работать я ей не разрешал, ссылаясь на то, что для сына и для дела ей нужно сохранять нормальное психическое здоровье. Она отлично училась.
Помню, Наташа однажды пришла со школы, постучалась ко мне: мощные электрические искры летели от неё во все стороны.
– Это неслыханно! – ходила она быстро взад-вперёд по моей комнате. – Что же это за школа такая! Она говорит: я старше и знаю больше тебя, так что помолчи... Вы представляете? Она это мне сказала!
Я знал, что в такие моменты лучше помалкивать, пока не потухнут все искры. Но мне очень нравилось, когда она злилась. Впрочем, все её эмоции были приятны.
– Она говорит: что ты слова жуёшь? Я говорю: Амалия Потаповна, это обычный, нормальный, будничный разговорный немецкий! Говорю: вы в Германии были? Вы немцев слышали?.. Я-то сама их много переслушала за войну, мне ли не знать!
Она запнулась, поняв вдруг, что перед ней – один из тех, кого она за эту войну подслушивала, пока охотилась за нами. Но она заискрила дальше.
– Почему я должна говорить Ich habe, если правильно Ich hab? Это не глотание слов, а норма, вообще-то! Мы с Вами так и говорим, верно? Или – я ни разу не слышала, взять ту же войну, чтобы немцы говорили hast du? В нормальной жизни это будет haste, haste!.. И Амалия поставила мне тройку! И ещё заявила, что как бы я тройку за год не накликала. Представьте, Эрвин! Мне – тройку! По немецкому! Из-за некомпетентности всяких престарелых товарищей!
Я улыбнулся. Молча придвинул ей тарелку с супом.
– Боже, я голодная как зверь... Спасибо... Это возмутительно!.. – остывала она.
В плену очень быстро учишься. В том числе языку победителей. Если кто-то и не говорил на русском языке, то понимали его все. Поэтому я ещё не очень хорошо говорил по-русски: акцент был жуткий. Но я пошёл к Амалии Потаповне, представившись другом семьи её ученицы, и, извинившись за Наташу, сообщил, что девчонка – Герой Советского Союза и поэтому ей, действительно, очень часто приходилось слышать немецкую речь.
Наташа никогда никому не говорила о своём звании. И никогда им не пользовалась. Более того, она хранила орден в дальнем углу ящика комода, а я в очередной раз выкрал его, чтобы показать учительнице. При этом я всегда просил сохранять в тайне наш разговор. Всегда – потому что таких бесед ради блага взрывной девчонки было потом немало.
– А почему у вас такой акцент? – сощурила глаза Амалия Потаповна.
– О, я – латыш. Наши с Наташей отцы были большими друзьями и познакомились в Риге.
Мало кто верил мне, подозрительно хлопая глазами, но уже года через два мой акцент исчез, и сочинять бредовые истории про прибалтийцев мне больше не приходилось.
Гордость девчонки не позволяла ей брать у меня деньги или жить за мой счёт, поэтому – святые небеса! – представьте, чего мне стоило с моей далеко не блестящей фантазией сочинять новые и новые истории, чтобы втайне её обеспечивать. Бестия была достойна лучшей одежды, лучшей обуви, лучшей еды – она заслужила это, понимаете? Она заслужила это. Нет, не военными приключениями, стойкостью перед пытками, не сиротством или почти смертельными, героическими родами. Не безусловным талантом – хотя даже я, далёкий от искусства человек, понимал, что её место – явно не сцена поселкового клуба. Лучшей жизни она была достойна только потому, что другой такой Бестии не существовало.
А, вам интересно, что за истории я сочинял? Так вот, с чего всё началось... Я заказал Наташе платье на Невском проспекте, в ателье под названием «Смерть мужьям». Подразумевается финансовая смерть, конечно, но разве это имеет значение? Туда было непросто попасть, а ещё сложнее – договориться со строптивой портнихой состряпать платье без самой девушки, только по меркам, которые я сам снял с её старых платьиц. Ещё одним бзиком капризного клиента – то есть меня – было требование на шильдике у воротника вышивать на немецком слово «Вертхайм». Так в Берлине именовалась сеть магазинов модной одежды.
Итак, получив платье, я пошёл в ясли за Эрвином. Наташа вернулась позже, пришла за сыном ко мне. На столе лежало нечто красивое, на полу – открытый чемодан.
– Вы куда-то уезжаете?
– Нет, дядя прислал посылку из Берлина – то, что я просил. Я всё распродал, а это – с браком, его продавать бесполезно, – я небрежно махнул на платье.
– Так вы... – Наташа изумлённо глядела на меня. – Вы – спекулянт?
– Не без этого.
Она с любопытством, осторожно, как к мине, подошла к столу.
– Моя мама тоже любила носить такие, – улыбнулась она.
Я молчал, ожидая непременную развязку.
– А что вы делаете с браком? – робко спросила она, и это был именно тот вопрос!
– Его никто не купит. Три дамы приходили – и все наотрез отказались это носить.
Я ненавязчиво попросил её примерить отвергнутое платье, если она желает. Девчонка неуверенно пожала плечиком. А потом, как принцесса, крутилась у моего зеркала, не веря глазам. Платье на ней смотрелось изумительно. Так я отдал ей, соседке, свой первый «брак».
Внешне я совсем не изменился. И мой характер для неё оставался всегда таким же строгим и сухим, каким она помнила его с плена.
Как-то я заметил рубец на её ладони.
– Где вы так порезались?
Она спрятала ладонь.
– Была такая детская клятва… Глупости.
– Совсем не глупости. Я тоже давал похожую, хотя и без травм.
– Правда?
– Да. Я женат.
Она удивилась – и только. Я так и знал, что эта новость не ранит её. Я всё правильно сделал.
– Вы скоро поедете домой, да?
– Пока надо быть здесь.
Она согласилась, подумав, что санкции, по которым меня не выпустили из страны, ещё в силе.
– Как вы думаете, куда мне пойти учиться? – спросила она, когда школа была с блеском окончена.
– Вы, правда, не знаете? – на моём лице появилась улыбка, которую девчонка редко могла увидеть.
Она не знала. Она ждала, что я скажу. Господи, как же просто их можно было завоевать.
– И вы не станете возражать? Специальность нелёгкая.
– Я ничего не боюсь, – уверенно ответила она.
Я очень любил эти моменты, когда передо мной оживала упрямая белобрысая разведчица.
Так Наташа поступила в консерваторию.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: