Герхардт играл, а Наташа вернулась в жуткий апрель сорок четвёртого, когда она убила старика и ребёнка. Она похоронила их и без сил упала на одну из могил: ярость, воля, желание мстить, мечтать, любить – всё исчезло. Она сидела на земле и неподвижно, бессмысленно смотрела на два холмика. Холодный апрельский дождь заставил её моргнуть лишь тогда, когда девчонка уже вся до нитки вымокла.
Она поднялась и пошла. Ноги слушались плохо. Неуместно тёплые нежно-фиолетовые сумерки пронизывали этот поздний апрель и насквозь израненное существо, через каждые три шага ныряющее в мокрую вязкую грязь. Она до сих пор помнила эту липкую грязь под своими руками, когда она падала в очередной раз, и как она задыхалась: ноздри вместо воздуха вдыхали бесконечное липкое месиво, потому что тяжёлая голова безвольного тела с трудом поднималась.
Вот и дорога, наконец. Широкая дорога в оба конца. Свободная от людей, тёмная и бесконечная. Третьим холмиком Наташа легла поперёк дороги. Она до смерти устала, хотя ей, кажется, ещё мало лет. Сколько же ей лет? Сколько же мне лет?.. Какой сегодня день?.. Какой год?.. Где мама?..
Сквозь долгий тягучий сон слышались голоса. «А если немка, товарищ комиссар?» – спрашивал один. «На кой она нам? В Берлин её с собой везти, что ли? Её в госпиталь надо» – другой был похож на очень низкий женский голос. Машина всё ехала, кто-то её умыл. «Тебя как зовут?» – услышала девчонка. – «Хлеба вот возьми». «Варя. Варя Чикунина», – лепетала в ответ.
А дальше всё по одному сценарию случалось. Она говорила, что потеряла родных и хочет за них отомстить. Поэтому ей тоже в Берлин надо. Её жалели, смеялись над её упорством, оставляли в ближайшем посёлке, и оттуда до следующего населённого пункта девчонка добиралась с местными жителями или новой проходящей дивизией.
Она всегда меняла имя, ей очень нравилась эта игра: Катя Игранова, Люда Влассовская, Ксюша Марко, Маруся Запольская... Ей так давно хотелось с кем-то поиграть хоть во что-то: прятки, салочки, городки, города. Хотя нет. В прятки она наигралась. Ну, пусть будет хоть эта игра с именами любимых гимназисток.
Книжки с этими героинями были в Советском Союзе подпольными, считались бульварным отребьем, способным растлить пионерок, но пронырливые одноклассницы доставали и читали, и Наташа не отставала. Юные героини этих запретных книг, напротив, казались девчонке воплощением смелости и доброты и были так похожи на неё саму.
Так, правдами и неправдами, Наташа добралась до границы с Польшей. Она должна найти сестру в Берлине. Они вернутся домой вместе. Девчонка представляла, как обрадуется мама, как она будет плакать, увидев на пороге обеих родных скиталиц! А если мама спросит, где же Наташа была всю войну, что она делала... То Наташа ответит, что искала Нину. Наташа не скажет о жизни в лесу. И о том, что там делала помимо ловли животных на обед и вечного поиска ночлега. Маме лучше этого не знать.
Целый год. Целый год девчонка добиралась до Берлина – она дышала в сильную взмыленную спину Красной Армии, задерживаясь то там, то тут на уже освобождённых территориях. Она помнила Люблин и чрезмерно худых людей в полосатых пижамах. «Кто это?» – спросила она по-польски у прохожей. «Узники Майданека. Ты видела что-то подобное, девочка?». Нет, ничего подобного девчонка не видела.
Она вспомнила Варшаву, где советские войска долго собирали силы и где она провела с ними – то есть рядом с ними, ожидая новое наступление, – почти полгода...
С тех пор как Наташа стала повсюду бывать с людьми: военными или жителями маленьких сёл и больших городов, встречавшихся по пути, ей стало всё сложнее добывать еду. Попутчики часто угощали её тем, что везли с собой, разрешали ночевать в машине или палатке. Если останавливались в деревне, то в любом сарае было гораздо теплее спать, чем на самых мягких ветках в лесу. Но вот в отношении еды... В лесу что поймаешь – то твоё, зажаришь над костром, съешь. А в городе и костёр развести негде.
Это случилось в польском городке, где остановились советские войска, – случилась маленькая гордость, которая тоже помогла девчонке выжить.
Дня два-три, как отбили границу. Конечно, Наташу никто бы не пустил в другую страну: на солдата она похожа не была, на польку без польского языка – тоже. Если бы её, русские, поняли, что она своя, то тут же отправили бы обратно. Девчонка уже научена горьким опытом! Они думают – она трусиха, что ли? Но ясно одно: по-русски разговаривать теперь было нельзя. Иначе до Берлина, то есть до Нины, ей не добраться. Что же делать? Как пересечь границу?..
Тогда она и увидела три маленьких фургона. Больше всего ей понравился тот, на котором был нарисован белый хлебушек. От примитивной картинки повеяло домом. Какие странные фургончики! И надписи на них нерусские какие-то. Наташа зевнула. Она не спала уже двое суток: прошлая ночь извела комарами и собачьим лаем. Недолго думая, девчонка залезла в машину с уютной картинкой, свернулась там калачиком на мешках и быстро уснула.
Наташа вздрогнула от сильного толчка и вскочила, не сразу сообразив, где находится. Ах да, милый фургончик. Но сейчас он был полон толстыми пыльными мешками. Наташа громко чихнула и быстро зажала рот, так как услышала голоса. Они были ещё не так близко, поэтому девчонка живо полезла по мешкам и выпрыгнула вон – прямо в туман раннего утра. В животе в который раз за последние недели завыли волки.
«А, ты уже здесь? Так чего стоишь? Неси мешки в амбар, живо!» – заорал кто-то у самого уха и махнул на открытые ворота. Язык был незнакомый, но пару слов Наташа всё-таки поняла. Сначала ей вообще показалось, что мужчина был пьян и поэтому жевал слова. Рассуждать было некогда. Просят помочь – что ж не помочь, лишь бы не приставали с расспросами: кто, откуда и куда. Мешки оказались неподъёмными, но к ней на подмогу пришёл ещё один оборванец, и вместе они довольно скоро управились. Паренёк пытался заговорить с Наташей, но она показала, что немая, и он больше не докучал.
Тот, который орал у фургончика, наблюдал за обоими. И паренёк, и девчонка одеты были хуже некуда, как эти сироты, чьи дома сгорели и семьи погибли. Управившись, Наташа отряхнула рукава, юбку и пошла восвояси. Вчера она поставила силки тут неподалёку: может, какая птичка попалась всё-таки? Если, конечно, опять собаки не опередили и не слопали.
– Эй! – услышала она могучее за спиной.
И чего так орать спозаранку? Наташа обернулась: хозяин амбара махал, чтобы она подошла. Ну, вот. Сейчас расспросы начнутся. Может, самое время удрать? Но опасным тип не выглядел. К этому времени туман почти рассеялся, и пока Наташа подходила к хозяину, она поняла, что его дом и все домики на этой улице имеют весьма странную архитектуру. То есть двери, окна, четыре стены, крыша – всё как полагается. Но это всё – другое.
– Ты почему такая беспечная? – говорил мужчина на тарабарском языке, похожем на русский, но немного жужжащем.
За его спиной красовалась вывеска и знакомый рисунок белого хлеба – точно такой же, как на фургоне. Хлебный магазин! Частная пекарня! И, как назло, в эту минуту Наташа ухватила расширившимися от счастья ноздрями такой умопомрачительный аромат свежего хлеба, что у неё закружилась голова. «Ох, какая красавица!» – подумал хозяин, всмотревшись в оборванку, и протянул ей бумажки.
– Вот, возьми. И не забывай брать плату за свой добросовестный труд! У тебя и так кожа да кости. И берегись мужчин! Сейчас их в Польше немало.
Польша! О да, она поняла это слово! Польша! Господи, неужели?
А бумажки в её руке – это злотые! Чудеса! Наташа чуть не завопила от радости, вовремя вспомнив, что должна быть прилежно немой.
Так в жизнь девчонки впервые вошли деньги, которые она заработала собственным трудом. Кто бы мог подумать, что это станут польские деньги!
И хотя Наташа была очень рада первому заработку, – и будь она той же Ксюшей Марко, то непременно вклеила бы эти злотые на память в девичий альбом, – но не нашла ничего лучше, чем зайти в магазин, где исчез хозяин, и протянуть ему драгоценные бумажки, указав на дивно пахнущий хлеб на прилавке.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь:
А здесь - начало этой истории: